Дорогу до дежурной части я почти не помню. Адрес Баринов находит сам в телефоне, и едет туда по навигатору, а я тихо радуюсь, что сейчас не одна. Не представляю, как мне пришлось бы переживать все в одиночку, недавнего разговора с участковым хватило, чтобы отбить всякое желание обращаться за помощью в полицию.

Думать о тете рядом с Егором невыносимо сложно, он заполняет собой все пространство, в автомобиле, в моей голове, не оставляя свободного места.

Его знакомый аромат отзывается теплом в животе, и даже сын в его присутствии, кажется, становится спокойнее. Я кладу руку поверх кофты, ловя привычные ощущения.

В отдел полиции я вхожу первой: Егор ищет место, где припарковать автомобиль: небольшая стоянка перед участком забита служебными авто. Уставший дежурный смотрит на меня недовольно, я отвлекаю его от просмотра смешных видео в телефоне.

— Ограбили? — первый вопрос, который он задает в ответ на мое приветствие. Ну почему у них нет хотя бы толики сочувствия? Этот полицейский молодой, здоровый, симпатичный — я не жду от него соучастия, но хотя бы не такого, полного равнодушия, настроя?

— У меня пропала тетя, — я роюсь в рюкзаке в поисках своего и тетиного паспортов, наверное, они понадобятся оба. Жаль, что нет свежих фотографий тети Милы, но я прихватила с собой пару старых полароидных снимков — лучше это, чем ничего.

— Когда?

— Сегодня вечером, — заветные документы, наконец, находятся и я протягиваю их в небольшое окошко в стекле.

— Пфф, гражданочка, — усмехается дежурный, я не могу разобрать по погонам его звание, — приходите через три дня, если ваша тетя не вернется. Тогда и оформим.

Я так и стою с протянутой рукой, но он снова берет в руки телефон, показывая демонстративно, что разговор окончен.

— Но…

— Три дня, — чеканит уже громче, а я растерянно смотрю на него. Какие три дня? За это время может случиться что угодно! А полицейский и слушать меня не желает, прибавляет громкость телефона, будто меня и нет вовсе.

Хлопает дверь за моей спиной, я слышу уверенные шаги Баринова, а следом и его голос:

— Все в порядке? — Егор становится рядом, невзначай касаясь моего плеча. От него исходит аура спокойствия и силы, но этого слишком мало, чтобы я смогла сдержаться.

— Нет, — говорю громко, потому что еще чуть-чуть и у меня начнется истерика. Я столько всего пережила за эти дни, но добивает меня не это, добивает элементарное отсутствие помощи от людей. Почему они все такие черствые, равнодушные? Разве сделали мы с тетей Милой кому-то что-то плохое?

— Нет, меня хотят выселить из квартиры, к нам приходят какие-то бандиты, угрожают мне и ребенку, тетя пропала, а он не хочет брать заявление, потому что не прошло три дня! Ничего не в порядке!

Слезы из глаз льются горячим соленым ручьем, я закрываю лицо ладонями и бессильно опускаюсь вниз, прижимаясь к стене. Сил моих больше нет.

— Гражданка, со словами-то поаккуратнее! — возмущается дежурный, — здесь отдел полиции, а не женская консультация!

От неудобной позы сын возмущенно бьет под ребро, и я охаю от болезненного толчка. Он такой маленький — но такой сильный, и мне становится перед ним стыдно, что я расклеилась. Я — большая и взрослая, это я должна его защищать и быть сильной… Только это так тяжело и так трудно!

— Ева, — Баринов опускается рядом, я вижу его глаза сквозь пальцы, но руки убирать не тороплюсь. Заплаканное лицо, наверняка, раскраснелось, и выгляжу я не лучшим образом, а, впрочем, какая разница? — Сейчас мы все оформим, поднимайся.

Его ладонь, большая, горячая, сжимается вокруг моей руки, которая смотрится крошечной на его фоне. От его прикосновения нестерпимо жарко, но от этого жара хорошо, а не плохо, он успокаивает. Егор помогает мне подняться, а потом отходит, увеличивая между нами дистанцию. Словно боится, что я приму его помощь за желание быть с нами или начну на него вешаться.

— Давайте листок или бланк, что у вас там? Мы будем писать заявление, — Баринов обращается уверенно к дежурному, сейчас по нему видно, что он владелец крупного бизнеса, и отослать его восвояси, как меня, не выйдет, — а потом вы его примите. Без всяких сказок про три дня.

— Все равно сейчас никто искать не побежит, — нехотя отвечает дежурный, но листок бумаги протягивает, — ручки нету. Свою используйте. Образец на стене висит.

Егор передает мне лист и ручку, которую вынимает из кармана пиджака, и я устраиваюсь в углу, пытаясь сообразить, с чего лучше начать заявление и стоит ли в нем писать о квартире.

— Пиши все, — словно читая мои мысли, произносит Баринов, — лучше, если это будет зафиксировано.

Я справляюсь за десять минут, подробно расписывая все детали, и одного листка мне не хватает, хотя я и стараюсь писать убористым почерком. Егор, прежде чем отдать заявление, читает его от начала и до конца, и только убедившись лично, что все нормально, просовывает бумаги дежурному в окно:

— Копию нам дайте, что с пометкой.

Мне безумно хочется спать, и видя мое состояние, Егор говорит:

— Иди, жди меня в машине, — и протягивает ключи, — нажми на эту кнопку, потом на эту.

Я киваю, выхожу на улицу, в глухую ночь. Щелкаю брелоком сигнализации, сажусь на переднее сидение и закрываю блаженно глаза.

Ноги гудят, мысли спутаны, сил нет даже рукой пошевелить. Веки становятся такими тяжелыми, что я закрываю глаза и пытаюсь найти удобное положение, чтобы не беспокоить малыша в животе.

Потом, все потом. Сейчас нужно немного отдохнуть.

Краем уха я слышу, как хлопает вдали дверь отделения, а потом голос Егора. Нас разделяет автомобильное стекло, но я очень хорошо слышу его речь.

— Вика, не истери. Ну не могу же я ее бросить! Все, успокойся. Скоро буду.

В отделе меня кроет.

Равнодушное лицо дежурного, на котором большими буквами читается «шли бы все на фиг отсюда», Евины слезы, Викина ревность.

Это, пожалуй, добивает больше всего. Женщина, которую, как мне казалось, я знаю довольно неплохо, показывает свое истинное лицо. И оно мне, мать вашу, совсем не нравится.

— Успокойся, — я не даю вовлечь себя в ее истерику, — скоро буду.

Сбрасываю, ощущая неприятную горечь и сильнейшее желание выкурить хотя бы одну, но сдерживаюсь.

Нужно остыть, прежде чем сяду за руль, слишком я взведен сложившейся ситуацией.

Если бы не мое присутствие, фиг бы взяли у Евы заявление. А между тем, ее тетка больна и за три дня с ней может произойти что угодно. Впрочем, я не тешу себя иллюзиями, вряд ли они будут шевелиться ближайшие дни.

— Это не твоя проблема, Баринов, — говорю себе вслух, но натыкаюсь взглядом на спящее лицо Евы на пассажирском сидении. Даже сейчас она выглядит напряженной. Смотрю на совсем юное лицо без капли макияжа.

Ева красива. Не той пошлой стереотипной красотой инста моделей, клонированных близняшек Джигановской жены и иже с нею, нет.

С таких, как Ева, пишут портреты, а не клепают сторис.

Стоп, Баринов, однажды ты уже повелся на эту милую мордашку, а в итоге жизнь прокатила тебя рожей об асфальт. Я напоминаю себе, как мы разошлись с Евой, и злость берет верх над всеми остальными чувствами.

Сажусь на водительское, чересчур громко хлопаю дверью, включаю двигатель. В каждом движении сквозит мое настроение, я двигаюсь резко, почти зло.

Ева испуганно вскидывается, глядя на меня:

— Егор?

— Заявление приняли, держи копию, — протягиваю ей сложенные вдвое лист, — сейчас отвезу тебя домой.

Еду, а сам думаю — а если у тех людей есть ключи от квартиры?

И я сейчас притащу туда беременную девчонку, прямо в лапы этим мошенникам.

Ну не домой же ее к себе тащить, в самом деле? У меня там Вика, у меня налаженная жизнь, в которой нет места Еве. Я и так ей помог, пробью завтра, что там с квартирой — что еще нужно?

Я снова злюсь на себя. Еду, перестраиваясь из ряда в ряд намеренно жестко, и мощный двигатель под капотом моего автомобиля утробно порыкивает, когда я давлю в пол.