Хочется скинуть обувь, и я пытаюсь сделать это незаметно, но Егор все равно видит — смотрит исподволь, но снова ни слова.

Босым ногам сыро и холодно, я стараюсь спрятать их, стать менее заметной, но в такой опасной близи это невозможно.

Он нажимает на несколько кнопок, всего на мгновение отвлекаясь от дороги, и я ощущаю как спустя пару секунд теплый воздух начинает дуть на ледяные ступни.

— Спасибо, — его забота в нынешних обстоятельствах неуместна, и потому нам неловко обоим.

— Расскажи, что случилось с вашей квартирой, — просит он, глядя сосредоточенно на дорогу. Автомобилей почти нет, но дорожное покрытие мокрое и скользкое после дождя, а Баринов аккуратист и перестраховщик.

— Вчера к нам пришли двое, — начинаю я.

Складывается ощущение, что эту историю за несколько дней я повторила сотни раз. Егор слушает не перебивая, но я чувствую, что в отличии от участкового, он слышит каждое сказанное мною слово.

Я заканчиваю рассказ, когда мы подъезжаем к моему дому.

— Ты помнишь адрес, — выдыхаю удивленно.

Он был здесь всего лишь один раз, и я была уверенна, что Баринов давно забыл его, как ненужную деталь из прошлой жизни, но я снова ошибаюсь.

— Помню.

Мы встречаемся взглядами, и мне становится тяжело дышать. Его присутствие действует на меня гипнотически, хочется протянуть руку и коснуться его щеки, но — нельзя, не мое, не могу.

Я сжимаю пальцы в кулак, чтобы погасить порыв, а Егор отводит взгляд.

— Идем, я провожу тебя. Завтра проверим, на ком числится ваша квартира и через кого проходила сделка.

— Спасибо, — мне действительно, не нужно ничего более. Сама бы я смогла узнать эту информацию в лучшем случае через несколько дней, не раньше.

— Пока не за что.

Мы идем к подъезду, держась рядом, но не касаясь друг друга. Баринов открывает деревянную подъездную дверь, заходит первым, оглядывая подъезд. Лампочка горит тускло, но ее освещения хватает, чтобы убедиться, что на площадке никого нет.

Мы поднимаемся вместе на третий, я засовываю ключ в дверь и хмурюсь.

— Что случилось?

Егор реагирует моментально.

— Замок… Он как-то странно себя ведет.

— Отойди, — Баринов проворачивает ключ, надавливая на дверь. Обычно ключ двигается свободно, но сегодня идет непривычно туго. Не сразу, но замок поддается, мы слышим, как поворот за поворотом щелкают ригели, и дверь распахивается.

Баринов никогда не был у меня, и мне становится стыдно за то, что сейчас откроется перед его глазами: бедная, на грани нищеты, обстановка квартиры, тетя Мила со всклокоченными короткими волосами и странными речами. Я включаю свет в коридоре, заглядываю в гостиную и вижу, что тетин диван пуст.

— Тетя Мила?

Пульс учащается, неприятно покалывает от тревоги в районе поясницы. Я включаю везде свет, прохожу по квартире, заглядывая даже на захламленный балкон. Егор все это время наблюдает за мной, сложив на груди руки. Я поворачиваюсь к нему и шепчу:

— Тети нет… Она пропала.

— Может, она просто вышла куда-то?

Говорю, чтобы утешить Еву, и сам не очень верю в свои слова. Одиннадцатый час ночи, за окном дождь, а тетя ее, судя по моим воспоминаниям, не совсем здоровый человек.

Ева качает отрицательно головой и без сил опускается на край дивана, точно ее подкосило.

— Тебе нужно переодеться, — напоминаю ей, видя, что на девушке нет лица, — и потом, если захочешь, мы продолжим поиски твоей тети.

— Да, хорошо, — говорит она, едва ли понимая до конца мои слова, — хорошо.

Я выхожу, плотно закрывая за собой дверь и позволяя Еве остаться наедине с собой. Нахожу кухню — здесь сложно заблудиться, — выдвигаю из-под стола колченогий стул и опускаюсь на него.

Осматриваюсь: квартира выглядит небогато, я бы даже сказал, совсем бедно. Мебель, по ощущениям ровесница Евы, старый, кое-как залатанный ремонт, нудно капающий кран. Но, не считая горы грязной посуды в раковине, оставленной, видимо, той самой теткой, в доме удивительно чисто.

Только запах, тяжелый запах, в котором намешаны бедность, тяжелая болезнь, отчаяние. Я не могу его квалифицировать, но дышать им невмоготу, поэтому я поднимаюсь, открываю окно, впуская в кухню ночной свежий воздух. Мелкая морось оседает на подоконнике, я смахиваю ее ладонью и пересаживаюсь.

Хочется курить, но я бросаю уже в третий раз, и планирую продержаться как можно дольше. Поэтому просто выбиваю из упаковки сигарету и кручу ее в пальцах, ощущая, как от тепла начинает усиливаться запах табака.

Теперь можно подумать.

А подумать есть над чем.

Во-первых, и в самых главных, я не исключаю, что Ева беременна от меня. Я точно помню, что наш секс был безопасным, но никогда нельзя быть уверенным в контрацепции на сто процентов. Знаю, что есть какие-то анализы, по которым можно установить отцовство…

Черт.

Даже представлять пока не хочется, что этот ребенок действительно мой. Естественно, я не брошу, но…

Твою мать. Не знаю даже, что хуже, думать, что Ева обманщица и пытается вырваться из нищеты и развести меня на бабки, или что она действительно беременна от меня. Где ты была все это время? Почему появилась именно сейчас, когда уже живот большой и ничего не скрыть? Чтобы я не отправил тебя на аборт?

Сжимаю сигарету в кулаке так сильно, что она ломается, а так рассыпается в руках. Поднимаюсь к мусорному ведру, стряхиваю рассыпавший табак, а потом замечаю край книжки на уголке кухонного шкафа.

«Материнский паспорт».

Я беру ее, не думая даже о том, что это чужая вещь. Перелистываю, разглядывая исписанные нечитаемым врачебным почерком строки. С одной из страниц выпадает черно-белый снимок, на котором я в первый момент не могу ничего разобрать — какие-то круги, точки, что за фигня?

А потом, вглядываясь как следует, до меня доходит. Это снимок ребенка, прямо из живота. Вот позвоночник, голова с выпуклым лбом и маленьким носом, возле лица — кажется, рука, я до конца не уверен.

Дата свежая, вчерашняя.

Какое-то странное, теплое чувство рождается в желудке, я сжимаю снимок, глядя на этот профиль, и занимаюсь самым странным делом, которое только мог придумать — пытаюсь найти в нем свои черты.

— Егор, — Ева, переодетая во все сухое, смотрит на меня своими большими глазами. Влажные волосы собраны в тугую косу, на ней свободный сарафан и кофта, большая, вязаная, за которой она прячет безуспешно свой живот.

Мне так много хочется спросить у нее, но вопросы застывают на кончике языка, так и не срываясь.

Она подходит ближе и протягивает руку, чтобы забрать у меня материнский паспорт.

Мы касаемся кончиками пальцев друг друга, и ток, что пробегает между нами, заряжает все пространство вокруг.

Меня точно бьют под дых, дыхание сбивается, становится жарко невыносимо, хочется оттянуть ворот рубашки.

— Это мое, — хрипло говорит она, и только после этого я разжимаю, наконец, свои пальцы. Книжка выскальзывает из моих рук, Ева отступает, а потом прячет аккуратно снимок, вкладывая его между страниц.

Я все-таки расстегиваю верхнюю пуговицу, рывком, и она падает куда-то мне под ноги. Пофиг.

— Как думаешь, твоя тетя не могла уйти гулять? — говорю, а у самого голос хриплый, и хочется откашляться, вернуть в него прежнюю расслабленность и спокойствие. Удивительно, как на меня действуют ее прикосновения, и мне это не нравится.

— Нет, — Ева качает головой устало, — у нее ключей нет, а квартира заперта. Я… я не знаю, что думать.

— Поехали в дежурную часть, — говорю я, — напишем заявление о пропаже.

— А что… если это те люди?

— Тогда тем более надо ехать.

Мы выходим из дома, я смотрю на телефон, стоящий на беззвучном режиме — несколько сообщений от Вики и один пропущенный. Разбираться с ней мне предстоит позже, а пока я молча убираю телефон обратно в карман.