У нее звонит телефон, бросаю взгляд на экран, скорее нечаянно, и цепляюсь за знакомую комбинацию цифр. В животе ухает что-то неприятно, как при попадании в воздушную яму.

— Алло, — Вика прикладывает телефон к уху, а потом поворачивается ко мне, лицо удивленное, — это тебя.

Протягивает трубку, я беру ее, пытаясь заткнуть орущее внутри чувство.

— Слушаю.

— Это Арслан, — сердце грохочет так, что должно трясти весь самолет, я вцепляюсь в телефон, боясь уронить и пропустить хоть слово.

— Что? Что случилось?

Он отвечает коротко, но так, что меня прошибает, и все что я могу — это проматериться в ответ. Сбрасываю вызов, поднимаюсь, расстегивая ремень безопасности. Нужно выходить.

— Ты куда? Нельзя! — Вика хватает меня за руку, но я стряхиваю ее ладонь, как жука, морщусь.

Стюардесса, закрывающая над головами пассажиров багажное отделение, выставляет вперед ладонь:

— Сядьте, пожалуйста, мы готовимся ко взлету.

— Я должен выйти, — мотаю головой. Где ей остановить меня? Я сейчас готов сдвинуть самолет голыми руками, если придется.

— Нет, нет, нельзя выйти, вы что?

Пассажиры оборачиваются на шум, но мне плевать, я иду на выход, отталкивая в сторону бортпроводницу. Реальность воспринимаю всполохами, пульс частит так, что меня подтряхивает. Я накачан адреналином под самую завязку.

— Молодой человек! Мы будем вынуждены вызвать службу авиационной безопасности!

— Плевать! — рявкаю так, что от меня отскакивает молодая девчонка. Трап еще виден в иллюминаторе, пока не задраен до конца выход, я могу выйти. Твою мать, я так и знал, так и знал, что нельзя было оставлять Еву одну!

Это моя вина. Это я не уберег ее до конца! И теперь все мое существо рвется наружу, мне нужно что-то делать, я не могу сидеть просто так, сложа руки.

— Вы что творите? Вы хотите, чтобы всех пассажиров вывели из самолета, а вас полиция забрала? — стюардесса пытается до меня достучаться, преграждая выход. Я слышу ее смутно. Мы держимся за дверь вдвоем, сзади подбегает вторая стюардесса. Две молодые девчонки, что они могут сделать? Я в таком состоянии, что готов выпрыгнуть из самолета без этого долбанного трапа, даже если мне придется прорываться боем.

— Да! Да, я хочу этого!

— Вас все равно из аэропорта не выпустят, пока самолет в Москве не сядет! Вы с ума сошли.

Да, скорее всего так и есть, я схожу с ума, и выгляжу я так же — безумно. Я так остро ощущаю сейчас, что нуждаюсь в Еве, в ней и в нашем ребенке, что это похоже на помешательство. Две жизни, которые заставляют меня двигаться, удерживают на плаву, которые придают смысл всему, млять, что есть вокруг. Если их не будет, от меня останется одно большое ничто. Пустота, облаченная в человеческую кожу.

— Егор, что ты делаешь? — я оборачиваюсь, вижу подошедшую совсем близко Вику, еще несколько пассажиров, которые возмущаются и кричат мне что-то вслед. Но в башке словно фильтр стоит, чужие слова не долетают до меня, не касаются, падают, отскакивая, куда-то на пол. Никогда в жизни я не вел себя так безрассудно как сейчас, меня не страшит ни полиция, ни САБ. Меня страшить только одно — что я опоздаю и больше никогда не увижу Еву.

Мне надо на землю, мне похрен, что весь самолет высадят и заставят пройти заново проверку и регистрацию, возможно, я подумаю об этом когда-нибудь позже, но не сейчас. Я готов на любой отчаянный поступок, на любой, землю грызть зубами,

— Ева пропала, — говорю, обращаясь к Вике. Выглядываю в иллюминатор, замечая, как прямо к самому трапу подъезжает черный гелендваген, освещая все вокруг яркими светодиодными лучами.

За мной.

— Дверь открой, — в последний раз обращаюсь к испуганной бортпроводнице так, что она дрожащими руками распахивает ее, наконец, — там моя женщина осталась.

Говорю и делаю шаг в неизвестность, чтобы отправиться туда, где оставил свое сердце.

Весь следующий день я провожу, словно пьяная. Егор еще не улетел, а я так сильно скучаю по нему, что это становится просто невыносимо.

Усилием воли держу себя в руках, пытаясь выгнать меланхолию из собственных мыслей.

Жаль, что нет возможности хотя бы поговорить с ним по телефону. Мне достаточно услышать его голос, чтобы развеять все сомнения.

Я не боюсь чужих людей и другой опасности: за мной присматривают профессионалы Арслана, и вряд ли есть место лучше и безопаснее, чем здесь. Хотя лично я бы предпочла этому шикарному дому любой шалаш, лишь бы быть там вместе с Егором.

По какой-то неведомой причине сегодня нет ни Карины, ни Арслана, даже охранников почти не слышно. Я прогуливаюсь по одному и тому же маршруту в десятый раз, обходя по тропинке дом.

Сегодня пасмурно, и мое настроение под стать тучам над головой. Вечером я не знаю, чем занять себя и оттого — рано ложусь спать, засыпая почти моментально.

… Просыпаюсь, прислушиваясь к тишине. Так тихо, слишком даже, отсутствуют все звуки, как будто кто-то выключил громкость до нуля.

Я лежу, прислушиваясь — и к тому, что творится вокруг, и к собственному организму. Нужно дойти до туалета.

Поднимаюсь, нашариваю на стене выключатель, он громко щелкает, но света нет. Возможно, отключение электричества, я помню, как в детстве на даче тети Милы мы часто сидели при свечах, пару раз в месяц — точно.

На стуле рядом моя одежда, я натягиваю штаны, футболку — вдруг кто-то окажется дома, а я в одном белье?

Иду, осторожно передвигаясь на ощупь, я еще не успела запомнить дом Арслана настолько, чтобы уверенно идти, не опираясь на собственное зрение.

По полу дует легкий сквозняк, августовские ночи становятся прохладными, я думаю, что кто-то оставил окно приоткрытым. Холод касается босых ступней, пробирается вдоль по позвоночнику.

Страх без объяснения причины сковывает движения, я на цыпочках иду вперед, туда, где находится хозяйская спальня. Дверь чуть приоткрыта, и окно, окно в комнату распахнуто, — мне хватает скудного света от лунной горбушки, чтобы заметить, как едва колышется от сквозняка легкая тюль.

А потом я слышу шаги. Они осторожные, но негромко хрустнувшая под ногой ветка заставляет человека с той стороны замереть.

Если это охранник, уговариваю я себя, он просто пойдет дальше. Ему ни к чему таиться, он просто вышел посмотреть, все ли в порядке. Спросонья я соображаю довольно туго, во мне сейчас живет иррациональный, не поддающийся объяснению страх.

Человек по ту сторону ждет, пытаясь понять, не вызвал ли его неосторожный шаг ненужной реакции. Мне так страшно, что по спине течет холодный пот, подмышки футболки становятся мокрыми, ладони — влажными. Я касаюсь своего живота, думая, что в доме вряд ли найдется такое укромное место, куда я смогла бы залезть. Слишком неповоротливая и объемная, чтобы прятаться под кроватью или в шкафу.

Я все еще уговариваю себя, что это ошибка, наблюдая из-за щели в приоткрытой двери, как тень от головы проходящего мимо окна человека скользит по полу.

— Всех вырубил? — очень тихо спрашивает один голос, а второй отвечает:

— Да.

Я понимаю, что мне нужно что-то сделать, но ни одной идеи нет в голове. Я не героиня боевика, я беременная женщина, которая и в лучшие-то времени никогда не могла оказать сопротивление. Боже, почему они пришли за мной? Неужели ничего еще не закончилось?

Дальше я действую скорее на инстинктах, чем рационально. Прохожу в ту самую комнату, если окно уже распахнуто, значит, мне не придется делать никаких лишних звуков. Я смогу затеряться где-нибудь в кустах за домом, оттуда добраться до сторожки. Может, охрана просто уснула? У них должна быть, наверняка, какая-то тревожная кнопка, чтобы поднять шум.

Я подхожу к подоконнику, стараясь не издавать лишних звуков и очень боясь хрустнуть хоть одной косточкой.

С той стороны — ни звука, не вижу ни единой тени. Перекидываю ногу, за ней — вторую. Дом высокий, даже первый этаж почти в человеческий рост. Прыгать — страшно, чтобы не навредить своему сыну, но оставаться так еще хуже.