— Хорошо. Хорошо, Арслан, Ева тебе поможет. Но ты дал слово.

— Дал, — кивает он, протягивая мне ладонь для пожатий, — и я его сдержу.

Он смотрит на телефон, отвечает кому-то коротко в сообщении, а потом уже, обращаясь ко мне, — репортеры подъехали, Егор.

— Уже? — вскидываю брови от удивления, — значит, решил за нас все?

Но он только разводит руками, и как бы я не был зол, я его понимаю.

Мне хочется немного времени, чтобы успеть пообщаться с Евой, но его снова нет. Как только в квартире оказывается бойкая репортерша и видеограф с камерой, она снова становится для меня недоступной. Все, что мы успеваем — обмениваться взглядами. Я слушаю, как репортерша задает ей вопросы, подсказывая как лучше отвечать, и все это время Ева точно рассказывает свою историю мне.

Ее тонкий голосок дрожит, она поддерживает обеими руками живот и выглядит сейчас еще младше, чем обычно. Совсем юная, нежная и такая недоступная.

— А потом они пришли ко мне на работу, моя подруга помогла мне сбежать на такси.

— А кто вам помогал? — бросая на меня быстрый взгляд, интересуется блондинка, но я торможу ее:

— Об этом не надо. Ни к чему лишние сведения.

— Как скажете, — легко соглашается она, переводит речь на ребенка и продолжает свой допрос.

Я чувствую себя чужим на этом празднике жизни. За меня все уже организовали и решили, мне это не нравится, но другого, лучшего решения нет. Так бывает, что не всегда инициатива исходит от собственных рук, впрочем, не обратись я к помощи Арслана, всего этого бы не было.

— Сейчас они закончат общение, попрощайтесь с Евой, и мой человек ее увезет.

— Уже?

Твою мать. Слишком, блин, это все быстро. Слишком!

— Нам нельзя тянуть, Егор. Так будет лучше для всех.

Я киваю, ощущая горечь. Еву еще не увезли, а разлука чувствуется физически. Куда острее, чем наше первое расставание, когда Денис увозил ее от меня, а я собирался в аэропорт. Тогда я еще не знал, что мой друг притащит эти хреновы фотографии, и я буду делать все, чтобы вычеркнуть из собственной жизни Еву.

И один фиг, не смогу.

А теперь, когда я обрел ее снова, когда смирился и заранее простил все, расставаться еще сложнее. В принципе, мне по боку уже и результаты теста, и те причины, по которым она так поступила. Я не хочу в них ковырять.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Я готов принять ее такой, какая она есть. С младенцем в животе, с чокнутой теткой, со странной подругой.

С огромными глазами, тонкими запястьями и нежным ртом.

Пипец, меня развезло от чувств, как девчонку. Но это так. На чужих смотреть не тянет, Вики и всех других женщин, будто не было за эти годы, ничего не помню о них, и не хочу.

Выхожу на кухню, хлопаю себя по одежде. Даже смятой пачки нет, нечего крутить в руках, чтобы не думать о сигаретах. Тру переносицу. Еще утро, а событий столько, будто неделя прошла.

Я скорее ощущаю, чем слышу ее появление. Ева заходит на кухню мягко, по-кошачьи, обнимает меня сзади, упираясь животом.

Ее тонкие руки обвивают меня за талию, я замираю, позволяя себе прочувствовать каждое чертово мгновение, которых нам отсыпано слишком мало, слишком.

Разворачиваюсь и наклоняюсь, находя губами ее рот. У поцелуя вкус соли, я знаю, что она расплакалась в интервью. Наверное, это даже хорошо, — больше причин для резонанса, но, Господи, как я хочу, чтобы моя женщина плакала только от счастья, а не от навалившихся проблем.

— Я буду скучать, — шепчет торопливо, отрываясь от моих губ. Наши глаза так близко, что я могу разглядеть узор ее радужки, — я так не хочу с тобой расставаться.

— И я, — признаюсь честно. Говорить о чувствах всегда тяжело, а я и вовсе не умею этого делать. Зарываю ладонь в ее волосы, притягиваю голову к своей груди и мы замираем.

— Егор, — в комнату заглядывает Арслан, и я сейчас реально готов послать его нахрен со всеми вытекающими, — нам пора.

— Еще минуту, — отрезаю, ощущая, как сильнее становятся объятия Евы, — дай нам еще минуту.

Он закрывает за собой дверь, оставляя нас снова наедине, и я, чтобы не потерять ни одной секунды, снова начинаю целовать Еву.

Свою Еву.

Расставаться с Егором тяжело.

Я не могу избавиться от ощущения дежавю.

Снова перед глазами картина, когда мы прощаемся, обещая увидеться вскоре, я сажусь в машину к его другу. Смотрю в зеркало заднего вида, как удаляется по мере движения автомобиля фигура Егора.

И на этом все хорошее кончается.

— Ты мне обещаешь, что не исчезнешь? — я заглядываю ему в лицо, пытаясь угадать, о чем сейчас его мысли. Знаю, что Егор недоволен тем, что происходит, только иного выбора пока не вижу. Неопределенность хуже всего, я же не смогу скрываться в его квартире вечно? Ведь потом родится ребенок, с ним придется выходить в любом случае. Гулять, в поликлинику, да даже просто в магазин.

— Не исчезну, — говорит Баринов, говорит так, что я отчаянно хочу поверить в его слова, — обещаю.

Он запечатывает свою клятву на моих губах очередным поцелуем, провожает до выхода из квартиры. Я оборачиваюсь в последний раз, скомкано прощаясь.

— Идем, — торопит Арслан, — мало времени.

Мы спускаемся с ним вдвоем в лифте, я смотрю на носки своей новой обуви. На душе так тоскливо, что хочется зарыться с головой в одеяло, и плакать, но я держусь. Арслан меня разглядывает, но я надеюсь, что ему не захочется начать разговор. Понятия не имею, о чем мне говорить с чужим, малознакомым мужчиной. Ему и вполовину не понятны мои переживания, ему достаточно своих.

На парковке, прямо возле выхода из лифта, нас ждет черный огромный автомобиль. Я не разбираюсь в марках, но понимаю, что Арслан ездит на чем-то серьезном. Только во мне и вполовину нет понимания, кто он такой и как узнал о нашей беде. Нам с Егором просто не хватило времени, чтобы все обсудить.

— Запрыгивай на заднее и притворись мышкой, — Арслан распахивает дверь в черное нутро механического зверя, помогает подняться. С животом залезть в такой высокий автомобиль совсем не просто, я с благодарностью принимаю его помощь, хотя признаться, не хочу, чтобы мы соприкасались лишний раз. Мне очень жаль его дочку, но сам Арслан больше пугает.

А может, дело не в нем, а в том, что рядом нет Егора. Теперь, когда я сижу тут без него, снова нет «нас», есть по отдельности он и я, и расстояние между нами неумолимо увеличивается одновременно с тем, как выезжает с подземной парковки железный зверь.

Нужно верить Егору. В этот раз все совсем иначе, скоро придет тест, и он убедится, что сын — его. Я не знаю, как сложится дальше наша судьба, но у моего ребенка есть и будет отец, и мне никогда не придется врать, почему так вышло, что в других семьях двое родителей, а в нашей — только я.

— Арслан, — нарушая тишину, спрашиваю я, — мы сможем с Егором общаться? Какой-нибудь подменный номер?

— Придумаем, — он оборачивается через сидение, я вижу, что настроен он ко мне по-доброму, но все равно продолжаю его опасаться. Моя жизнь теперь зависит от его умения вовремя реагировать и делать прогнозы. По сути — я всего лишь пешка для достижения чужих целей, ничего не изменилось, просто теперь мною играют не только против черных, но и против белых.

Все то же поле, только правила другие, неизвестные.

— Ева, не бойся. Тебе нужно будет всего-лишь немного подождать. Считай, что поехала в санаторий для беременных.

Я киваю, делая вид, что соглашаюсь, потому что не знаю, как вести себя иначе. Арслан, решив, что убедил меня, садится прямо, и я перевожу дух.

Мы выехали явно куда-то за город, за окном проплывают высокие сосны, со свистом пролетают встречные фуры.

Через десять минут мы съезжаем с главной дороги, машину слегка потряхивает на кочках, и сын возмущенно пинается, не помогают ни поглаживания, ни надежды, чтобы это испытание уже быстрее закончилось. Проселочная дорога движется прямо через бор, где-то вдали, где лес не такой густой, мелькает серебристая гладь реки, и даже этой поездкой можно было бы насладиться, не будь я здесь без Баринова.