Нет, я не сомневался, что рано или поздно инфа просочится. Но все же не так быстро…

— Я все-таки твой зам, — хмурится Миа. — Но я не знаю деталей, только то, что нечто из ряда вон. Нирс, кстати, взбесится, что ты его не посвятил.

Гляжу на свой коммуникатор.

— У Нирса по расписанию еще два часа сон, вот пусть спит. Если что, отвечать буду только я.

— Все настолько серьезно? — брови Миа взлетают вверх.

— Не знаю, — честно отвечаю я. — Может, и обойдется. Но давай сначала о нас с тобой поговорим.

Она открывает рот, явно чтобы возразить, но я жестом останавливаю ее.

— Погоди! Знаю, что ты хочешь сказать, но именно сейчас у нас есть на это время. Потом его может не быть… да о чем я говорю, точно не будет. Поэтому позволь мне начать.

— Ладно, — нехотя соглашается Миа.

— Извини меня, — первые слова выходят с трудом: никогда не считал извинения чем-то постыдным, и все же извиняться мне доводилось редко. — Я недостаточно разобрался в проблеме, залез в дело, в котором не понимаю, недооценил твой вклад в работу станции и твои чувства по этому поводу, да еще и нетактично подобрал слова. Постараюсь больше так не делать.

Правильно меня извиняться учили не родители, а книжки… но, надеюсь, урок я усвоил.

Извиняться первым не зазорно — при условии, что ты действительно сделал что-то неправильно… а в пылу ссоры обычно не правы бывают оба.

Извинение должно включать в себя признание и описание вины, чтобы дать понять собеседнику, что ты осознал ошибку — и какую именно ошибку ты осознал, ведь твой и его (ее) взгляды на ситуацию могут отличаться.

Извинение может — но не обязано — включать в себя обещание исправиться в будущем, если ты искренне собираешься сделать такую попытку.

А чего извинения включать не должно, так это попытки оправдаться («я сказал так, потому что только вхожу в капитанскую должность и часто делаю ошибки», или там «я просто хотел проявить заботу о тебе»). Если человек захочет тебя простить, он сам найдет тебе смягчающие обстоятельства.

И еще оно не должно включать клянчение или торг. Никаких, «но ты и сама виновата» или «если ты пообещаешь то-то, я тоже пообещаю что-то в ответ». Это все потом, если извинения будут приняты и дело дойдет до обсуждения компромиссов.

М-да… Прочитать-то об этом легко, а сделать трудно: язык так и рассыпать перлы именно в таком роде.

Тем более, что Миа молчит, только смотрит на меня почти удивленно.

— Ты что? — спрашиваю я ее, не выдерживая.

— Я думала, моя очередь извиняться, — говорит она. — И просить, чтобы ты поверил… что я вовсе не вижу в тебе только средство контроля за станцией. Что я правда… что я к тебе отношусь… — она трет лоб. — Во имя Талес, я не хочу говорить это впервые в пылу ссоры!

Чувствую гигантское облегчение, как будто с души упала плита.

— Извинения приняты, — говорю я. — Я так и подумал, что вряд ли… что ты не такой человек, чтобы…

Она улыбается, хотя уголки губ у нее дрожат:

— Да, да! Я не настолько прожженный дипломат.

К черту культурные различия, она даже думает теми же словами, что и я.

Она кидается обходить стол, я тоже, и мы едва не роняем стул, обнимаясь.

— Прости меня, — снова шепчет Миа мне в шею. — Я… ты еще мало сталкивался с этой стороной моего характера, но мне нужно все контролировать. Я поэтому решила сблизиться с тобой, еще когда ты обучал искин, потому что он вдруг начал давать так много весу твоим решениям… а потом ты мне правда понравился!

— Угу, — притискиваю ее к себе крепче. — Понимаю. Я и сам такой. Но ты мне это отработаешь.

— Что отработаю? — она слегка отстраняется.

С удивлением вижу, что глаза у нее на мокром месте. Вот даже как!

Сглатывая непрошенный комок в горле, говорю:

— Твое стремление к контролю. Стала на станции серым кардиналом — сама виновата! Буду использовать твои связи и в хвост, и в гриву.

— Прошу прощения, — в глазах ее поселяется изумление. — Что-то переводчик не справляется. Кем я стала? В какой хвост?

— Теневым правителем станции, — улыбаюсь я. — Знаешь всех и обо всем.

— Это уж скорее теневой информант, — чуть нехотя улыбается она. — Я, увы, никем не правлю. Иначе бы тебе пришлось гораздо легче. В смысле… — она отводит глаза. — Я еще и потому так разозлилась, что ты был прав, конечно же. Я плохо делаю свою работу последнее время. Мне нужны помощники, мне нужно растить команду, вводить подчиненных в курс дела — то, что делаешь ты.

— Да ладно, — машинально возражаю я, — уж скорее команда меня растит.

Она снова улыбается сквозь навернувшиеся слезы.

— Есть такое… Ладно, так для чего ты хотел использовать мои связи? Эта цель имеет отношения к тому, что случилось в рубке?

— Угу, — говорю я. — Миа, скажи, реально спрятать на нашей станции космический корабль?

— Ну, если не очень большой… — кажется, она решила, что я шучу, и улыбается шире.

— Скаут «Вдохновение», — говорю я, и улыбка сползает с лица Миа.

— Андрей, я тебя люблю, но… ты спятил?!

И все-таки она это сказала! Первая! И без всякого пафоса. Ай да я.

Вот много я тут рассуждал насчет несхожести талесианок и землянок — ан нет, если посмотреть, то у них больше общего, чем мне казалось. По крайней мере, реакция на определенные предложения очень похожа.

— Офигеть, извините за выражение, — говорит Татьяна Алексеевна. — Почему вы считаете, что я справлюсь с тем, с чем вы у себя не можете справиться?

Смотрю на президента Российской Федерации, как было принято говорить ранее, в немом изумлении. А если по-честному, то в откровенном шоке.

И причина даже не в том, что она сказала «офигеть» — речи первых лиц в наше время все еще сильно модерируются, но я где-то читал, что пиарщики нарочно разрешают им пропускать крепкое словцо время от времени, чтобы электорат лучше их воспринимал. А «офигеть» — это даже не крепкое словцо, это детсадовская ругань.

Нет, причина шока в том, что она сейчас совершенно всерьез поставила меня на одну доску с ней. В смысле… Ну, я, конечно, как-то привык уже за истекшие месяцы, что, когда отправляю сообщения на Землю, общаюсь с главами государств — не только с Лученко — полностью на равных. И оно понятно. Наверное, с точки зрения межпланетной общественности я даже повыше считаюсь. Где глава целой космической станции, единственной в своем роде, а где — президентишко какого-то мелкого (ладно, очень крупного, но не по космическим стандартам) национального государства на захолустной планетке! Да у меня недельный доход станции не меньше российского годового ВВП будет… наверное. Я как-то пытался прикинуть покупательскую способность кредита в пересчете на рубли или хотя бы доллары, и так толком ничего не получил. Чтобы был обменный курс, должна быть торговля — ну или общий стандарт. А ни того ни другого у Земли и Содружества в природе не существует. Попытался я было взять за основу стоимость условного киловатта энергии, но тогда вышло, что Земля богаче, например, того же Сафекта, чего быть не могло. Только потом я сообразил, что с тем же успехом мог бы измерять благосостояние по количеству добытых тонн угля или литров бензина. Вот куда заводит дилентатизм!

Правда, если не обращать внимание на доходы, сложность экономики моей «вотчины» в разы меньше, чем сложность экономики любого земного государства, даже какого-нибудь Люксембурга. Но это как раз мало кого волнует. Важно не то, чем и как ты командуешь, а то, сколько ресурсов в твоем распоряжении.

Однако все эти рассуждения казались отвлеченными, ненастоящими. Тем более, что жива в памяти была встреча с пятеркой государственных лидеров, и как они покровительственно держались при встрече. «Живьем» — то есть, конечно, по квантовой связи — я с ни с кем из них с тех пор не разговаривал.

Ладно, шок шоком, а переговоры никто не отменял.

— Потому что, — говорю я, — спрятать космический корабль на планете гораздо проще, чем в космосе.