Просто секунда — и я обнимаю Миа сквозь ее тонкую серую куртку, и пытаюсь зубами оттянуть воротник-стойку, чтобы поцеловать шею — а вот она уже скидывает куртку сама, и под ней тонкая белая майка без рукавов, что-то типа нашей «алкоголички» — и никакого бюстгальтера, ей он просто не нужен; грудь вздымается двумя крутыми холмами, которые мне хочется покорить, будто альпинисту, соски натягивают ткань…

«Та же самая физиология!» — успеваю я обрадоваться, и накрываю ближайший сосок ртом прямо через ткань; тот отзывается на мои ласки, становясь еще тверже и крепче — лучшее чувство во вселенной!

Моя куртка тоже оказывается расстегнутой. Держу пари, не моими усилиями; сам я бы не смог в помрачненном состоянии сознания вспомнить, как именно надо нажать на застежку у ворота, чтобы ткань буквально разошлась по шву.

А может, я все-таки сам? Неважно!

Штаны, этот самый неловкий этап раздевания, тоже оказывается преодолен почти играючи. Нижнего белья Миа, оказывается, не носит — может быть, ей не надо?

А впрочем, в комплекте к форме его и не было; может быть, тут никто не носит нижнего белья? Плевать!

Главное, что моя рука как-то сама собой проникает между ее ног, находит там теплое гнездышко, и Миа вздрагивает, подаваясь на меня и одновременно откидывая голову. Ее длинная изящная шея оказывается вся в моем распоряжении — и я не собираюсь теряться!

Но как же это неудобно, черт, пытаться ласкать ее между сомкнутых бедер, когда голову ведет от ее запаха, губы млеют от вкуса ее кожи, и собственное возбуждение давно перешагнуло тот порог, когда его сложно игнорировать; я и не игнорирую его, я узнаю свою женщину, чтобы сделать ее окончательно своей. А все остальное подождет.

— Андрей… — шепчет Миа, — вроде бы это удобнее делать горизонтально?

— Д-да… — бормочу я. — Сейчас…

Мне кажется, еще немного — и я дожму ее, и она первый раз взорвется вот так… Но тут до меня доходит, что Миа права, и что лежа нам будет гораздо удобнее… Ну или можно еще попробовать взять ее на руки, прислонив спиной к стене, но я боюсь, что с такой высокой и мускулистой партнершей сил моих не хватит. Меньше всего хочу перед ней опозориться.

Поэтому мы отправляемся к моей кровати — и снова без малейшей неловкости, просто идем, держась за руки, словно по цветущему лугу.

И так же падаем на подушки — словно на мягкую траву или в сияющий на солнце сугроб, со смехом, тут же смыкая губы.

И я понимаю одно: все, что я испытал со своими однокурсницами по техникуму, все те редкие встречи с женщинами, которые случались со мной позже — все это ничего не значит. Потому что секс, когда благополучие партнера тебя не сильно-то заботит (ну, не более чем благополучие любого другого знакомого или приятеля), — это так, физические упражнения, не более того, пусть и довольно приятные. А вот когда ты любишь и доверяешь ту, которая отдается тебе, когда все, что вы оба хотите — это быть ближе, лучше, полнее… Настолько, что вы пробуете одну позу за другой, переплетаетесь и так, и сяк, почти не стремясь к оргазму, ведь что-то говорит вам обоим — как только это закончится, пропадет это общее, страстное единение, когда вы оба несетесь к единой цели; когда тело хочет получить удовольствие — а душа хочет стать ближе, слиться, изведать до краюшка. Редкий момент полной, ослепительной цельности!

И когда я вхожу в нее, я не думаю ни о чем. Я просто знаю, что я там, где я должен быть — там, где мне рады.

После секса лежим полуобнявшись: в комнате вдруг кажется очень душно. Мне хочется открыть окно, потом я вспоминаю, что еще не купил противокошачьи сетки на новом месте; а еще через секунду — что тут нигде такие сетки не продаются, потому что нельзя открыть окно, потому что мы в космосе. Зато можно включить кондиционер, что и делаю парой голосовых команд.

— Застудишь, — лениво говорит Миа, перекатываясь ближе ко мне.

— Только не говори мне, что ты из этих, — так же лениво говорю я.

— Из каких?

— Которым всегда дует. И которые носом шмыгают, чуть что. Я как-то ногу сломал, лежал в больнице, вся палата была такой! Я с ума с ними сходил от духоты.

Миа смеется.

— Поразительно, насколько похожи наши расы, — говорит она. — У нас тоже такое есть. Но я-то думала о тебе. Мы способны и на снегу спать, если недолго и температура не слишком ниже точки заморозки.

— Ну надо же, — поражаюсь я. Вот этого я о талесианках не знал точно.

Миа улыбается мне, гладит меня по виску.

— Ты удивительно красивый, — говорит она. — Хрупкий, но красивый.

— Мужчинам с Земли не нравится, когда нас называют хрупкими.

В самом деле, наверное, нет на Земле такой культуры, где бы мужчинам это нравилось. Может быть, какие-нибудь специфические субкультуры, и то сомневаюсь.

— Ладно, — покладисто кивает Миа, задев подбородком мою грудь, — не буду. Скажу, что ты сильный. Так можно? Вам, земным мужчинам, нравится, когда говорят, что вы сильные?

— Нравится, — отвечаю я. — А что, кому-то нет?

— Тораи, — тут же отвечает она. — И саргам. Тораи считают, что сила хороша для молодняка, взрослые должны брать умом. Хотя они, конечно, очень сильны. А у саргов есть предрассудок, что сильные люди не обладают творческими способностями.

— Ну, мне спокойно можешь такое говорить.

— И скажу, — она внимательно смотрит на меня золотисто-карими глазами, в которых можно пропасть. — Взялся непонятно откуда на наши головы, зажег всех…

— Да ну, зажег, — говорю я. Мне приятно и неловко одновременно. — Я же не харизматичный лидер ни разу.

— Правильно, — соглашается она. — В говорильне ты не силен. Ты сразу делаешь. Зато как делаешь… — она улыбается мне как будто с намеком на недавние мои «дела», я улыбаюсь в ответ. — Последовательно, четко, не останавливаясь перед препятствиями. Ответственно. Меня твой стиль игры еще в виртуале покорил. Были те, кто набирал больше очков, но только ты играл, как жил.

Я только головой качаю.

— Ты тогда в меня влюбилась?

— Нет, — смеется Миа. — Я в тебя влюбилась позже, когда мы с тобой в виртуальности вместе работали. А ты разве не заметил?

Смеюсь. Заметил.

— А ты когда меня полюбил?

Вот еще один вопрос, такой типичный для земных девушек, что мне на лицо так и лезет улыбка.

— Когда понял, что ты в виртуальности настоящая.

Мы лежим еще какое-то время, затем Миа ошарашивает меня вопросом, который земная женщина вряд ли бы задала. Ну или это должна быть очень большая оригиналка.

— Ты не возражаешь, — говорит она, — если я сохраню твой генетический материал и воспользуюсь им для формирования своих потомков после прорастания?

Я только беспомощно хлопаю глазами.

— Разумеется, не факт, что у меня получится прорасти, — тут же добавляет Миа. — Да и гарантий, как именно сработают твои гены и у скольких из моих семян они будут, тоже никаких… И случится это, если вообще случится, лет через сто… Но мне неловко будет, если я ассимилирую твое семя без твоего согласия.

М-да. А третий, что ли, совет Абдуркана был такой — «всегда используйте индивидуальные средства защиты»!

Я стою у порога центра связи и почему-то медлю. Сам не знаю, почему.

Вру. Знаю, конечно.

На самом деле я, конечно, был там и не раз — но тогда, когда центр был еще задумкой, обставлялся и оборудовался. На него пошли деньги из тех сумм, что мы выручили за аренду площадей, которые арендовали желающие открыть на станции кафе или рестораны. Конечно, лауреаты конкурса получили нужные им помещения, а заодно и техподдержку бесплатно — в этом плане я оставил все как в игре… или, скорее, искин, который тогда заведовал станцией и использовал мои идеи в своем нелегком труде, решил ничего не менять. Однако, как и ожидалось, успеху лауреатов позавидовали другие конкурсанты — и даже просто зрители. Так что заведений открылось немало… честно говоря, меньше, чем я надеялся, но больше, чем рассчитывали (естественно, прогноз мы с Нирсом составили самый пессимистичный, чтобы не оказаться у разбитого корыта).