- Вопрос законный, Владимир Сергеевич, - сказал Шершень после некоторого молчания. - Но как на него ответить - не представляю. И выглядит это подозрительно. Я бы сказал, мерзко. Я уж тут несколько раз пытался отказываться от соавторства знаете, просто чтобы спасти лицо. И представьте себе, ребята не разрешают. И я их понимаю! Вот Толя Кравец. - Он похлопал ладонью по фотокорректуре. - Великолепный наблюдатель. Мастер прецизионных измерений. Инженер чудесный. Но... - он развел руками, - недостаточно опыта у него, что ли... Огромный, интереснейший наблюдательный материал - и практически полная неспособность провести квалифицированный анализ результатов. Вы понимаете, Владимир Сергеевич, я же ученый, мне до боли жалко этот пропадающий материал, а опубликовать это в сыром виде, чтобы выводы делал Габдул Кадырович, тоже, знаете ли, с какой стати. Не выдерживает ретивое, сажусь, начинаю интерпретировать сам. Ну... у мальчика же самолюбие... Так и появляется Шершень и Кравец.

- М-да, - сказал Юрковский. - Это бывает. Да вы не беспокойтесь, Владислав, никто ничего страшного не предполагает... Мы отлично знаем вас. Да, Анатолий Кравец. Кажется, я его... э-э... припоминаю. Такой крепыш. Очень вежливый. Да-да, помню. Очень, помню, был старательный студент. Я почему-то думал, что он на Земле, в Абастумани... Э... да. Знаете, Владислав, расскажите мне, пожалуйста, о ваших сотрудниках. Я уже всех их перезабыл.

- Что ж, - сказал Шершень. - Это не трудно. Нас здесь всего восемь человек на всей Дионе. Ну, Дитца и Оленеву мы исключим, это инженеры-контролеры. Славные, умные ребята, ни одной аварии за три года. Обо мне говорить тоже не будем, итого у нас остается всего пять, собственно, астрономов. Ну, Аверин. Астрофизик. Обещает стать очень ценным работником, но пока слишком разбрасывается. Мне лично это никогда в людях не нравилось. Потому мы и с Мюллером не сошлись. Так. Свирский Виталий. Тоже астрофизик.

- Позвольте, позвольте, - сказал Юрковский, просияв. - Аверин и Свирский! Как же... Это была чудесная пара! Помню, я был в плохом настроении и завалил Аверина, и Свирский отказался мне сдавать. Очень, помню, трогательный был бунт... Да, большие были друзья.

- Теперь они поохладели друг к другу, - грустно сказал Шершень.

- А что... э-э... случилось?

- Девушка, - сердито сказал Шершень. - Оба влюбились по уши в Зину Шатрову...

- Помню! - воскликнул Юрковский. - Маленькая такая, веселая, глаза синие, как... э-э... незабудки. Все за ней ухаживали, а она отшучивалась. Изрядная была забавница.

- Теперь она уже не забавница, - сказал Шершень. - Запутался я в этих сердечных делах, Владимир Сергеевич. Нет, воля ваша. Я в этом отношении всегда выступал против вас и буду впредь выступать. Молодым девчонкам на дальних базах не место, Владимир Сергеевич.

- Оставьте, Владислав, - сказал Юрковский, нахмурясь.

- Дело в конце концов не в этом. Хотя я тоже многого ожидал от этой пары - Аверин и Свирский. Но они потребовали разных тем. Теперь их старую тему разрабатываем мы с Авериным, а Свирский работает отдельно. Так вот Свирский. Спокойный, выдержанный, хотя и несколько флегматичный. Я намерен оставить его за себя, когда уйду в отпуск. Еще не совсем самостоятелен, приходится помогать. Ну, о Толе Кравце я вам рассказывал. Зина Шатрова... - Шершень замолчал и шибко почесал затылок - Девушка! - сказал он. - Знающая, конечно, но... Этакая, знаете ли, во всем расплывчатость. Эмоции. Впрочем, особых претензий к ее работе у меня нет. Свой хлеб на Дионе она, пожалуй, оправдывает. И, наконец, Базанов.

Шершень замолчал и задумался. Юрковский покосился на фотокорректуру, затем не выдержал и сдвинул крышку пресса, закрывавшую титульный лист. «Шершень и Кравец, - прочитал он. - Пылевая составляющая полос Сатурна». Он вздохнул и стал глядеть на Шершня.

- Так что же? - сказал он. - Что же... э-э... Базанов?

- Базанов - отличный работник, - решительно сказал Шершень. - Немного строптив, но хорошая, светлая голова. Ладить с ним трудновато, правда.

- Базанов... Что-то я не помню... Чем он занимается?

- Атмосферник. Вы знаете, Владимир Сергеевич, он очень щепетилен. Работа готова, ему еще Мюллер помогал, нужно публиковать - так нет! Все он чем-то недоволен, что-то ему кажется необоснованным... Вы знаете, есть такие... Очень самокритичные люди. Самокритичные и упрямые. Его результатами мы давно уже пользуемся... Получается глупое положение, не имеем возможности ссылаться. Но я, откровенно говоря, не очень беспокоюсь. Да и упрям он ужасно и раздражителен.

- Да, - сказал Юрковский. - Такой... э-э... очень самостоятельный студент был. Да... очень. - Он как бы невзначай протянул руку к фотокорректуре и словно в рассеянности стал ее листать. - Да... э-э... интересно. А вот эту работу я у вас еще не видел, Владислав, - сказал он.

- Это моя последняя, - сказал Шершень, улыбаясь. - Корректуру, вероятно, сам на Землю отвезу, когда в отпуск поеду. Парадоксальные результаты получены, Владимир Сергеевич. Просто изумительные. Вот взгляните...

Шершень обогнул стол и нагнулся над Юрковским. В дверь постучали.

- Простите, Владимир Сергеевич, - сказал Шершень и выпрямился. - Войдите!

В низкий овальный люк, согнувшись в три погибели, пролез костлявый бледный парень. Юрковский узнал его - это был Петя Базанов, добродушный, очень справедливый юноша, умница и добряк. Юрковский уже начал благожелательно улыбаться, но Базанов только холодно кивнул ему, подошел к столу и положил перед Шершнем папку.

- Вот расчеты, - сказал он. - Коэффициенты поглощения.

Юрковский спокойно сказал:

- Что ж это вы, Петр... э-э... не помню отчества, и поздороваться со мной не хотите?

Базанов медленно повернул к нему худое лицо и, прищурясь, поглядел в глаза.

- Прошу прощения, Владимир Сергеевич, - сказал он. - Здравствуйте. Боюсь, я немного забылся.

- Боюсь, вы действительно немного забылись, Базанов, - негромко произнес Шершень.

Базанов пожал плечами и вышел, захлопнув за собой люк. Юрковский резко выпрямился, и его вынесло из-за стола. Шершень поймал его за руку.

- Магнитные подковки у нас полагается держать на полу, товарищ генеральный инспектор, - сказал он смеясь. - Это вам не «Тахмасиб».

Юрковский смотрел на закрытый люк. Неужели это Базанов, с удивлением думал он.

Шершень стал серьезен.

- Вы не удивляйтесь поведению Базанова, - сказал он. - Мы с ним повздорили из-за этих коэффициентов поглощения. Он полагает ниже своего достоинства считать коэффициенты поглощения и уже двое суток терроризирует обсерваторию.

Юрковский сдвинул брови, пытаясь вспомнить. Затем он махнул рукой.

- Не будем об этом, - сказал он. - Давайте, Владислав, показывайте ваши парадоксы.

* * *

От реакторного кольца «Тахмасиба» через каменистую равнину к цилиндрической башне лифта был протянут тонкий трос. Юра неторопливо и осторожно двигался вдоль троса, с удовольствием чувствуя, что период подготовки в условиях невесомости не прошел для него даром. Впереди, шагах в пятидесяти, поблескивал в желтом свете Сатурна скафандр Михаила Антоновича.

Огромный желтый серп Сатурна выглядывал из-за плеча. Впереди над близким горизонтом ярко горела зеленоватая ущербленная луна - это был Титан, самый крупный спутник Сатурна и вообще самый крупный спутник в солнечной системе. Юра оглянулся на Сатурн. Колец с Дионы видно не было, Юра увидел только тонкий серебристый луч, режущий серп пополам. Неосвещенная часть диска Сатурна слабо мерцала зеленым. Где-то позади Сатурна двигалась сейчас Рея.

Михаил Антонович подождал Юру, и они вместе протиснулись в низкую полукруглую дверцу. Обсерватория размещалась под землей, на поверхности оставались только сетчатые башни интерферометров и параболоиды антенн, похожие на исполинские блюдца. В кессоне, вылезая из скафандра, Михаил Антонович сказал:

- Я, Юрик, пойду в библиотеку, а ты здесь прогуляйся, посмотри, сотрудники тут все молодые, ты с ними быстро познакомишься... А часа через два встретимся... Или возвращайся прямо на корабль...