Порой он смотрел российские новости на «Russian Network of America»[17]. Со временем начало казаться, что голоса ведущих доносятся из далекого сна или с борта глубоководной подлодки. Интересно, каково это – совсем потерять язык?

Мужчина отжал мыльную воду, заново наполнил раковину и, оставив носки отмокать, вытер ладони о старую футболку, висевшую рядом вместо полотенца.

Окон в квадратной комнате не было, только белые гипсокартонные стены и стальная дверь да высокий бетонный потолок. Порой Тито лежал на матраце, пытаясь разглядеть вверху границы между замазанными листами фанеры и окаменелые следы потопов с верхнего этажа. Других постоянных жильцов здесь не было. Квартира соседствовала с фабрикой, где кореянки шили детскую одежду, и еще одной мелкой фирмой, имеющей какое-то отношение к Интернету; да и саму ее, в действительности, дяди снимали в аренду. Когда помещение требовалось им для некоторых дел, Тито ночевал на кушетке «Икея» у Алехандро.

Ну а в его комнате, кроме глубокой раковины, был еще туалет, электроплитка, матрас, компьютер, микрофон, динамики, клавиатуры, телевизор «Сони», утюг и гладильная доска. Одежда висела на допотопного вида железной вешалке на колесиках, обнаруженной на обочине Кросби-стрит. За одним из динамиков стояла синяя вазочка из китайского универмага; эту хрупкую вещицу Тито втайне посвятил богине Ошун, известной среди католиков Кобре под именем Пречистой Милосердной Девы.

Подключив клавиатуру «Касио» к длинному кабелю, он пустил в раковину с носками горячую воду, взобрался в очень высокое режиссерское кресло, купленное в том же универмаге на Канал-стрит, и, кое-как пристроившись в люльке из черной парусины с «Касио» на коленях, погрузил ноги в теплую мыльную пену. Потом закрыл глаза и коснулся пальцами кнопок. Тито подыскивал звук, похожий на потускневшее серебро.

Если сыграть хорошо, быть может, музыка наполнит пустоту Ошун.

Кутаясь в пальто «Пол Стюарт», украденное месяц назад в закусочной на Пятой авеню, Милгрим смотрел, как Браун отпирает обитую сталью дверь парой ключей из прозрачного пакетика на молнии – точно в таком же Деннис Бердуэлл, знакомый дилер из Ист-Виллиджа, хранил кокаин.

Но вот Браун выпрямился и пробуравил Милгрима уже привычным взглядом, исполненным злобного презрения.

– Открывай, – приказал он, переступив с ноги на ногу.

Милгрим повиновался, но прежде чем взяться за ручку, обмотал ладонь толстым черным шарфом шведской марки «H&M».

Дверь распахнулась. В темноте слабо тлела красная искорка индикатора – должно быть, от выключенного компьютера. Милгрим шагнул вперед, не дожидаясь толчка в спину. Сейчас его занимала крошечная таблетка ативана[18], которая тихо таяла под языком. Она еще не успела раствориться до конца, еще неуловимо ощущалась кожей, напоминая микроскопические чешуйки на крыльях бабочек.

– И за что его так назвали? – рассеянно произнес Браун, методично обшаривая комнату нестерпимо ярким лучом фонаря.

Милгрим услышал, как за спиной закрылась дверь и щелкнул замок.

Брауну было несвойственно думать вслух; видимо, в этот раз он здорово перенервничал.

– Как назвали?

Меньше всего сейчас Милгриму хотелось говорить. Он бы с радостью сосредоточился на мгновении, когда таблетка тает под языком на грани бытия и небытия.

Круг света остановился на складном режиссерском кресле возле какой-то казенного вида раковины.

Судя по запаху, не лишенному некой приятности, в комнате явно кто-то жил.

– Почему его так назвали? – повторил Браун с намеренно грозным спокойствием.

Он был из тех, кто не любит лишний раз произносить имена или упоминать понятия, которые ставит ниже себя по причине их недостаточной важности либо иностранного происхождения.

– Волапюк, – догадался Милгрим, как только таблетка исполнила свой знаменитый трюк с исчезновением. – В качестве ключа при составлении текстов берется визуальное сходство с русским алфавитом, кириллицей. Используются и наши буквы, и даже цифры, но только по принципу сходства с буквами кириллицы, которые они больше всего напоминают.

– Я говорю, откуда название?

– Эсперанто, – продолжал Милгрим, – это язык искусственный, его изобрели для универсальной коммуникации. А волапюк – совсем другое дело. Когда русские обзавелись компьютерами, то обнаружили на дисплеях и клавиатурах романский алфавит, а не славянскую азбуку. Вот и состряпали, пользуясь нашими символами, что-то вроде кириллицы. Язык окрестили волапюком. Думаю, в шутку.

Однако Браун был не из тех, кого пронимают подобные шутки.

– Отстой, – процедил он, вложив в это слово все, что думает о волапюке, собеседнике и даже о НУ, которыми столько интересовался.

На языке Брауна, как уяснил Милгрим, «НУ» означало Нелегального Упростителя, преступника, облегчающего жизнь остальным нарушителям закона.

– Держи.

Браун сунул своему спутнику фонарь из рифленого неблестящего железа.

Так полагалось по статусу. Спрятанный под паркой Брауна пистолет тоже совершенно не блестел. Это как с обувью и аксессуарами, рассуждал про себя Милгрим; стоит кому-нибудь, например, щегольнуть крокодильей кожей, и через неделю она уже будет у всех. Вот и городе Браунтаун царил сезон неблестящего антицвета. Только, пожалуй, он уже несколько затянулся.

Между тем Браун достал из кармана зеленые хирургические перчатки из латекса и натянул их на руки.

А Милгрим держал фонарик там, где ему велели, и предвкушал блаженную минуту, когда таблетка подействует.

Как-то ему довелось встречаться с женщиной, утверждавшей, что витрины магазинов, где распродаются излишки военного имущества, навевают мысли о мужской несостоятельности. Интересно, в чем слабость Брауна? Этого Милгрим не знал, однако сейчас его восхищали эти руки в хирургических перчатках, похожие на глубоководных тварей в каком-то сказочном театре на дне морском, обученных подражать ладоням искусника-чародея. Вот они нырнули в карман и достали маленькую коробочку, откуда проворно извлекли крохотный предмет очень бледного голубовато-серебристого оттенка, почему-то напомнившего Милгриму о Корее.

Батарейка.

Действительно, батарейки нужны везде. Даже в том призрачном приборчике, что помогает Брауну и его когорте перехватывать, пусть и немногочисленные, исходящие и входящие сообщения НУ прямо из воздуха этой квартиры. Милгрим недоумевал: насколько он знал, подобные фокусы невозможны, если только не спрятать «жучок» в телефоне. А этот НУ, по рассказам Брауна, редко использовал одну и ту же трубку или счет, покупая их ворохами, а потом избавляясь, как от мусора. А впрочем, если вдуматься, так поступал и Бердуэлл.

Браун опустился на колени возле вешалки с одеждой и принялся ощупывать ладонями в зеленых перчатках чугунное основание на колесиках. Милгрим с любопытством щурился на рубашки НУ и черную куртку: ему хотелось взглянуть на фирменные ярлычки, но приходилось держать фонарь, освещая чужие руки. Какая же это марка? Может, «A.P.C.»? Или нет?.. Однажды, когда они вдвоем сидели в закусочной на Бродвее, мимо прошел НУ собственной персоной; он даже посмотрел на них через потное окно. Ошеломленный Браун взбесился и что-то быстро зашипел в головной телефон. Милгрим поначалу даже не понял, что этот парень с мягкими чертами лица и в черной кожаной шляпе с загнутыми впереди полями и есть интересующий его спутника НУ. Скорее незнакомец смахивал на помолодевший вариант Джонни Деппа неопределенной этнической принадлежности. Как-то раз Браун упомянул, будто НУ с родными прибыл откуда-то с Кубы, и вроде бы все они китайской крови, однако по виду этого не скажешь. Ну, филиппинец – еще куда ни шло, да и то навряд ли. К тому же вся семья говорила по-русски. Или по крайней мере переписывалась похожими знаками, ведь голосов людям Брауна так и не удалось засечь.