– Я и не подозревала, что ты знаешь его сестру, – сказала Холлис француженке, беря с тарелки сандвич.

– А мы только что познакомились, – вмешалась Сара, поднимая вилку. – Оказалось, у нас один общий бывший. – Она улыбнулась.

– Клод, – подхватила Одиль, – из Парижа. ’Оллис, я тебе говорила, он знать Бобби.

– Точно, говорила.

– Я ему позвонить, он дать номер Сары.

– За минувшие сутки это далеко не первый звонок от незнакомого человека насчет Бобби, – ввернула девушка. – Но тут по крайней мере был общий знакомый. И вы хотя бы не злитесь.

– А что, остальные злились? – полюбопытствовала Холлис.

– Некоторые – да. Другим просто не хватало выдержки.

– Почему, если не секрет?

– Потому что мой брат – большая задница, – ответила Сара.

– Художники из Лос-Анджелеса, – пояснила Одиль. – Они пытаться добраться до Бобби. Серверы еще недоступны. Все искусство пропало. Электронные письма возвращаются обратно.

– Уже с полдюжины людей позвонили. Похоже, там кто-то прослышал, что у Бобби здесь родственница, а номер нашли в телефонном справочнике.

– Я тоже знаю одного художника, который с ним работает, – вставила Холлис. – Он ужасно расстроился.

– Кто?

– Альберто Корралес.

– Он сильно кричал?

– Нет.

– А в трубку – кричал, – заметила Сара, поддевая кусочек авокадо. – Все твердил, что потерял свой ливер.

– Но ты не в курсе, где брат?

– Да здесь он, – сказала девушка. – Алиса, моя подружка, видела Бобби утром на Коммершиал-Драйв, они знакомы со средней школы, ну и позвонила мне. Если точно, минут за двадцать до тебя, – обратилась она к Одиль. – Алиса его сразу узнала, поздоровалась, и он тоже – а куда деваться? Понял, что бесполезно, не отвертится. Она-то, конечно, понятия не имела, какая тут за братом охота. Он еще наплел про студию, будто надумал выпустить свой CD. Вот так и я выяснила, что Бобби в городе.

– Вы с ним очень близки?

– А по моим словам похоже на то?

– Прости, – стушевалась Холлис.

– Нет, это ты прости, – смягчилась Сара. – Только какой же он все-таки безалаберный, прямо зла иногда не хватает. Что в пятнадцать лет считал себя пупом земли, что сейчас, без разницы. Очень сложно иметь в родне одаренное чудовище.

– И в чем его дар? – уточнила Холлис.

– Математика. Программирование. Знаете, он и прозвище взял в честь компонента программного обеспечения, разработанного в Национальной лаборатории имени Лоренса в Беркли[165]. Чомбо.

– И что это самое Чомбо... делает?

– Применяет методы конечных разностей для решения дифференциальных уравнений с частными производными на прямоугольных расчетных сетках с блочной структурой. – Сара на миг состроила рожицу, возможно, даже не сознавая этого.

– А попроще?

– Если б я понимала хоть слово. Но где там, ведь я же работаю в галерее современного искусства. Чомбо – любимая тема Бобби. Послушать его, мой братец один понимает и ценит эту ерунду. Говорит о ней как о собаке, которую научил очень ловкому фокусу – такому, какой другим хозяевам даже на ум не пришел бы. Тапочки приносить. На спину переворачиваться... – Девушка пожала плечами. – Ты вот его тоже ищешь, так ведь?

– Так, – ответила Холлис, опуская сандвич.

– Зачем?

– Я журналистка, пишу о локативном искусстве. А Бобби, кажется, в самой гуще событий. Не успел исчезнуть – видишь, как все взбесились, забегали.

– Ты была в той группе, – объявила Сара. – Я помню... Там еще гитарист из Англии...

– «Кёфью», – подсказала Холлис.

– А теперь что же – пишешь?

– Понемножку. Вообще-то я в Лос-Анджелесе провела всего несколько недель, изучала вопрос. Потом Альберто Корралес свел меня с Бобби. А тот пропал.

– Ну, «пропал» – слишком драматично сказано, – возразила девушка, – особенно если знать моего братца. Отец называл это: «смылся». Как думаешь, Бобби захочет с тобой увидеться?

Холлис подумала.

– Нет. Он расстроился, когда Корралес меня привел к нему в студию в Лос-Анджелесе. По-моему, он будет против новой встречи.

– Ну, твои песни ему всегда нравились, – заметила Сара.

– Альберто мне тоже так говорил, – ответила журналистка. – Просто Бобби не жалует гостей.

– Тогда... – Девушка запнулась, перевела глаза с Холлис на Одиль, потом обратно. – Тогда я скажу, где он.

– А ты знаешь?

– Восточный район, бывшая обивочная фабрика. Когда Бобби в отлучке, там кое-кто живет, и я до сих пор иногда ее вижу: значит, место еще его. Сильно удивлюсь, если он приехал и не окажется там. Это за Кларк-драйв...

– Кларк?

– Я лучше дам адрес, – решила Сара.

Холлис достала ручку.

Старик дочитал выпуск «Нью-Йорк таймс» и аккуратно сложил газету. Троица ехала в открытом джипе. Сквозь тусклую серую краску, нанесенную на багажник при помощи кисти, красными точками проступала ржавчина. Тито впервые видел перед собой Тихий океан. Доставив их сюда с континента, пилот поспешил улететь, но перед этим долго прощался со стариком наедине, и под конец они обменялись крепким рукопожатием.

На глазах у Тито самолетик «Сессна» превратился в маленькую точку на небе и скрылся из вида.

– Помню, как мы проверяли цэрэушную памятку ведения допросов, – промолвил старик. – Ее прислали в неофициальном порядке, хотели знать наше мнение. В первой главе излагались доводы, почему при добывании сведений нельзя применять пытки. Причем этические вопросы вообще не учитывались, речь шла лишь о качестве и полноте получаемого продукта, о нерасточительном отношении к потенциальным возможностям. – С этими словами он снял очки в стальной оправе. – Если ведущий допросы избегает любых проявлений враждебности, вы начинаете утрачивать чувство того, кто вы на самом деле. У жертвы наступает кризис личности, и тогда ей исподволь начинают внушать, кем она теперь может стать.

– А ты кого-нибудь сам допрашивал? – осведомился Гаррет, у ног которого стоял черный чемодан «Пеликан».

– Это дело интимное, – ответил старик. – Чрезвычайно личное. – Он вытянул перед собой ладонь, словно держа ее над невидимым пламенем. – Одна простая зажигалка заставит человека выболтать все, что, по его мнению, вы хотите узнать. – Рука опустилась. – И навсегда отобьет у него любое доверие к вам. К тому же мало что поможет жертве настолько же эффективно укрепиться в сознании собственных целей. – Старик постучал по сложенной газете. – Когда я впервые увидел, что они творят, то сразу понял: методики SERE[166] вывернули наизнанку. Фактически мы использовали техники, разработанные корейцами специально для подготовки заключенных к показательным судам, – добавил он и умолк.

Тито слушал, как плещут у берега океанские волны.

Ему сказали, что это – еще Америка.

Укрытый брезентом и ветками джип ожидал троицу возле обветренной бетонной платформы, некогда, по словам Гаррета, принадлежавшей метеостанции. Позади автомобиля стояли механические щетки. Перед посадкой самолета кто-то чисто подмел бетон.

Гаррет предупредил о лодке, которой предстояло приплыть и доставить их к канадскому берегу. Тито прикинул, какого же она будет размера. Ему представлялся паром «Секл Лайн»[167], плавучие айсберги... Солнце вовсю пригревало, с океана дул теплый и ласковый бриз. Казалось, мужчины замерли на самом краю мира. Совсем недавно за бортом «Сессны» расстилались пустынные, почти безлюдные просторы. Маленькие американские города сверкали в ночи подобно драгоценным камешкам, рассыпанным по полу в огромном и темном зале. Глядя на них из круглого иллюминатора, Тито воображал спящих людей, которым, возможно, смутно мерещился гул самолетных моторов.

Гаррет подошел к нему, предложил яблоко и грубо сделанный ножик для разрезания – из тех, что еще встречаются на Кубе. Желтая краска на рукояти давно облупилась. Тито раскрыл тускло-черное лезвие с клеймом «ДУК-ДУК»[168] – как выяснилось, очень и очень острое, – и разрезал яблоко на четыре части. Потом вытер нож с обеих сторон о штанину джинсов, вернул его Гаррету и протянул спутникам сочные дольки. Мужчины взяли себе по одной.