– Он, – еле слышно шепнул Тито.

– Точно он, – подтвердил мужчина постарше.

Светофор поменял сигнал; грузовик с контейнером выехал с перекрестка на Кларк-драйв и скрылся из вида.

Страткона[185]

– Значит, мистер Милгрим, ваша диссертация посвящена баптистам?

Миссис Мэйзенхельтер поставила на стол серебряное блюдце с двумя тостами.

– Анабаптистам, – поправил Милгрим. – Восхитительная болтунья.

– Я добавляю воду вместо масла, – пояснила хозяйка. – Сковородка сложнее отчищается, но зато яйца становятся вкуснее. Значит, анабаптисты?

– Они тоже, – ответил Милгрим, разламывая первый тост. – Вообще-то на самом деле меня занимает тема революционного мессианства.

– Так, вы говорите, Джорджтаун?

– Да.

– Это же в Вашингтоне.

– Верно.

– Мы так рады оказаться в обществе такого ученого человека, – произнесла женщина, хотя, насколько знал Милгрим, он был единственным постояльцем в этой гостинице, с которой она управлялась в одиночку.

– А я очень рад, что нашел такое уютное и тихое место, – сказал мужчина.

И это была чистая правда.

Миновав пустынный Чайнатаун, он очутился в самом старом, по словам миссис Мэйзенхельтер, жилом районе города. По видимости, не слишком респектабельном. Впрочем, некоторые сдвиги уже начинали ощущаться. С местностью происходило то же самое, что с Юнион-сквер. Заведение миссис Мэйзенхельтер, предоставлявшее постояльцам постель и завтрак, тоже казалось приметой грядущих перемен. Если хозяйке удастся набирать платежеспособных постояльцев, она еще развернется со временем, когда дела в этом районе пойдут в гору.

– Чем вы думаете сегодня заняться, мистер Милгрим?

– Надо проверить, нашелся ли мой багаж, – ответил он. – Если нет, придется побегать по магазинам.

– Я уверена, что все будет в порядке, мистер Милгрим. А теперь прошу прощения, мне пора наведаться в прачечную.

Когда она ушла, мужчина доел свои тосты, сложил посуду в раковину, ополоснул ее и поднялся к себе в номер, ощущая в левом кармане брюк «Jos. A. Banks» толстую пачку сотенных купюр, похожую на маленькую книгу в мягкой обложке. Это было единственное, что он оставил себе из содержимого сумочки, не считая телефона, фонарика и корейских маникюрных ножниц.

Все прочее, в том числе непонятное устройство, подключенное к трубке, он выбросил в красный почтовый ящик. У миловидной, смутно знакомой женщины, чье фото красовалось на нью-йоркских водительских правах, не обнаружилось канадской валюты, а возня с кредитными карточками не стоила свеч.

Милгрим собирался купить себе лупу и ультрафиолетовую лампочку. И еще карандаш-тестер для проверки валюты, если таковой удастся найти. Купюры смотрелись как настоящие, а все же не мешало бы подстраховаться. Пару раз на его глазах кое-где отказывались принимать американские сотни.

Но прежде – немного общения с криптофлагеллантами[186] из Тюрингии, решил мужчина, сидя на махровом хлопчатобумажном покрывале с имитацией старинной вышивки и развязывая шнурки ботинок.

Том ожидал его в верхнем ящике прикроватного столика в компании телефона, ручки с надписью «Собственность правительства США», фонарика и маникюрных ножниц. Нужное место было заложено обрывком бумаги, когда-то представлявшим собой верхний левый угол конверта с бледно-красными, выведенными шариковой ручкой буквами «HH» – очевидно, частью чего-то целого.

Милгрим припомнил, как прошлым вечером садился в автобус, прижимая к себе под курткой украденную сумку. Разменяв деньги в «Принстоне», как и было задумано, он узнал расписание автобусов, осведомился о ценах и приготовил нужную сумму непривычными, почти гладкими монетами. Как только мужчина занял место у окна, ближе к задней двери, его рука с робостью, словно ждала нападения, принялась исследовать недра такой, на первый взгляд, заурядной и непримечательной сумочки.

И вот теперь, вместо того чтобы взяться за книгу, он достал сотовый. Милгрим отключил его сразу, едва обнаружил, а сейчас надумал опять включить. Номер – нью-йоркский. Роуминг есть. Чуть ли не полный заряд. Список в основном содержал телефоны нью-йорскских жителей, названных исключительно по именам. Милгрим перевел сотовый на вибрацию, просто чтобы убедиться, что он работает, а убедившись, хотел вернуть в беззвучный режим, когда трубка вдруг мелко задрожала.

Рука мужчины самостоятельно раскрыла телефон и поднесла к уху.

– Алло? – повторял неизвестный мужчина. – Алло?

– Vy oshiblis’ nomerom, – ответил Милгрим по-русски.

– Net, ya ne oshibsya, – произнес собеседник вполне отчетливо, хотя и с легким акцентом. Датчанин, должно быть. – Vy gde?

– V Tyuringii.

Милгрим захлопнул сотовый, но тут же открыл его и поспешил отключить.

Рука потянулась за второй в это утро таблеткой, что было вполне логично, если учесть обстоятельства.

Мужчина убрал телефон обратно в ящик, уже сожалея, что взял его с собой. Надо будет избавиться от этой находки.

Он взялся за книгу и собирался отыскать заложенное место – главу, посвященную маркграфу Фридриху Укушенному[187], – когда перед глазами неожиданно возникла площадь Святого Марка. Это было в прошлом октябре. Милгрим беседовал с Фишем у дверей магазина подержанных грампластинок. Внутри на стене, за стеклом витрины, висел черно-белый женский портрет... Откидываясь на подушки, мужчина припомнил на миг имя той певицы и даже сообразил, где совсем недавно видел ее лицо.

А потом принялся за чтение.

– Неплохо. – Бобби откинулся в кресле, немного расплескав свой второй «писо мохадо», и уставился на верхушку здания Бигенда через шлем Холлис. – Впечатляют размеры.

Журналистка мысленно поразилась тому, какое невероятное действие оказал на молодого человека Инчмэйл. Она все-таки угадала: Бобби оказался его фанатом, но совершенно не ожидала столь благотворного успокоительного эффекта. Хотя, возможно, отчасти сыграли роль пять дней, миновавшие с памятного «выстрела по деньгам»; к тому же Гаррет и старший мужчина давно испарились.

Только Тито еще оставался в стране, как по чистой случайности узнала Холлис, – по крайней мере этим вечером. Они повстречались в галерее магазинов, смежной с «Четырьмя временами года», куда переехала Холлис, когда Бигенд прилетел из Лос-Анджелеса.

Спутник Тито – вероятно, его старший брат, – носил прямые черные волосы до плеч, разделенные аккуратным пробором. Мужчины успели нагрузиться покупками в раздутых пакетах. Тито журналистку заметил, в этом не могло быть ошибки, он даже улыбнулся, но сразу же повернул в соседний зал, захламленный фирменными брендами. «Вот и все», – подсказал ей внутренний голос.

– Люблю, когда нет лишних деталей, – сказал Инчмэйл. – Ну просто ранний Дисней.

Бобби снял шлем и отвел белокурую челку со лба.

– Но это не Альберто, как ты вчера хотел. Если оставить все в его руках, он подобрал бы такие текстуры, что никаких «ужастиков» не нужно.

Чомбо положил шлем на стол.

Они сидели за уличным столиком возле бара на Мейнленд, куда журналистка первым делом отправилась вместе с Инчмэйлом и Хайди после возвращения.

– А твои «Болларды», – произнесла Одиль с ударением на втором слоге, – они уже видели?

– Только фотографии, – ответил Рег.

Узнав от бывших соучастниц по группе о том, как Бобби бросил локативных художников из Лос-Анджелеса и как Альберто лишился своего Ривера, Инчмэйл быстро сообразил, что делать, и подкатил к молодому человеку с видеопредложением от «Боллардов». Песня называлась «Я застрелил Диснея», и Рег выделял ее среди всего, что собирался продюсировать в Лос-Анджелесе. Бобби предстояло стать режиссером, а проекту – покорить сцену, представить локативное искусство широкой публике на время, пока шлемы вроде того, которым пользовалась Холлис, находились на стадии бета-теста. Чтобы наверняка убедить Чомбо вернуться к оставленным обязательствам, Инчмэйл прикинулся горячим поклонником Альберто. При ловком посредничестве Одиль дело пошло как по маслу. Осталось уговорить Бобби восстановить на новых серверах и прочие незаконченные проекты, что он и сделал.