Сенатором, мэром. Мюриэл читала и то, и другое. Понимая необоснованность этих домыслов, она рассматривала их как глупую насмешку.

— Ларри, я хочу получить эту должность. И честно говоря, выдвинула свою кандидатуру потому, что не вижу серьезных препятствий. Нед поддерживает меня. Толмидж будет руководить кампанией. И все-таки я часто задумываюсь, во что превращаюсь.

— В главу прокуратуры. Это всегда было твоей мечтой.

— Не знаю, Ларри. — Она заколебалась, пытаясь понять, куда несет ее этот порыв, потом сдалась, как всегда, в разговоре с этим человеком. — Даже еще год назад я надеялась, что придется как следует подумать, выдвигать свою кандидатуру или нет. Но теперь окончательно выяснилось, что я никогда не забеременею. Вот что было моей главной целью. Я столько знаю о плодовитости...

Мюриэл умолкла. Она никогда в жизни себя не жалела, но воспоминания о годах обследований, лечения, спринцевания, счета часов, дней, измерения температуры, нескончаемых надежд иногда грозили сломить ее. В юности ей никогда не приходило в голову, куда заведет желание прославиться. Но крепкая детская клятва оставить по себе след в вечности привела по воле природы к мучительному стремлению повториться в детях. Растить их, кормить, воспитывать, любить. Никакие желания из тех, что испытывала в жизни — томление плоти, голод, даже честолюбие, — не могли сравниться с этой потребностью, возникшей у Мюриэл после замужества. Казалось, ее сердце приводилось в движение громадным колесом и было раздавлено им. Она жила без сердца, в скорби, которая продлится до конца дней.

Ларри слушал с участием, глядя голубыми глазами в одну точку. Наконец он сказал:

— Мюриэл, в общем, отдаю свой голос тебе. Я хочу, чтобы ты стала прокурором. Знаешь, для меня важно, чтобы ты добилась, чего хочешь.

Выражение его лица было решительным. Мюриэл приятно было обнаружить, что он остался столь преданным другом.

Они заспорили о том, кому платить за обед. Ларри настоял, что ему. Напомнил ей, что, по ее выражению, он богач. Потом пошли сквозь толпу многочисленных в обеденное время пешеходов к старому зданию федерального суда. Кентон Харлоу, председательствующий судья, предпочел заслушать показания сам, не передавая дело кому-то из мировых судей. Процедурное положение этого дела было странным, побочным результатом недавних стараний конгресса ограничить бесконечный поток апелляций по смертным приговорам. Апелляционный суд, никогда не заслушивавший показаний, тем не менее сохранял за собой право решать, продолжать ли данное дело. Эта функция традиционно сохранялась за судьями федерального суда. Никто из тех, с кем разговаривала Мюриэл, ни разу не присутствовал на подобном разбирательстве.

Председательствующий судья сидел во главе стола в так называемом Церемониальном зале. Из-за бурого мрамора зал можно было принять за храм. Но внимание Мюриэл вскоре привлекло нечто другое. В первом ряду ореховых кресел с красной обивкой сидели представители прессы, не только постоянно осаждавшие суд газетчики, но и несколько телерепортеров. Стенли Розенберг с пятого канала, Джилл Джонс, еще кое-кто и двое художников. Собраться они могли только в том случае, если Артур посулил им сенсационный материал.

Обозревая эту угрозу, Мюриэл схватила Ларри за руку и, чтобы он понял серьезность положения, прошептала на ухо слово, знакомое ему по Вьетнаму:

— Передовая.

— Назовите, пожалуйста, свое имя и продиктуйте по буквам фамилию для протокола.

— Эрно Эрдаи, — сказал он и назвал поочередно каждую букву.

Судья Харлоу повторил фамилию Эрно, дабы убедиться, что верно расслышал:

— Эйр-дай?

«Это в духе Харлоу, — подумал Артур. — Быть с каждым учтивым, произносить фамилию правильно, даже хотя знает, что на руках у Эрно кровь пятерых людей, четверо из них погибли».

Судью Кентона Харлоу часто называли Дровосеком, как Линкольна. Он был худощавым, ростом почти шесть футов четыре дюйма, с бородкой клинышком и крупными, впечатляющими чертами лица. У него были ясный стиль и восторженная преданность идеалам конституции. Но сравнение с Линкольном вряд ли возникло случайно. На протяжении всей взрослой жизни Харлоу Линкольн служил ему образцом. Кабинет судьи украшали всевозможные линкольновские сувениры, от первых изданий его биографии, написанной Карлом Сэндбергом, до многочисленных бюстов, масок и бронзовых статуэток Честного Эйба во всех возрастах. Как юрист, преподаватель, известный знаток конституции и помощник министра юстиции, ведавший отделом гражданских прав в администрации Картера, Харлоу придерживался убеждения, которое приписывал Линкольну, — веры в закон как в вершину гуманизма.

Рейвен вел предварительный допрос Эрно. С тех пор как Артур видел его в тюрьме три недели назад, Эрдаи исхудал еще больше, легкое его начинало отказывать. Судебные приставы прикатили на свидетельское место кислородный баллон, от него тянулись трубки, вставленные Эрно в нос. Несмотря на это, Эрно казался в хорошем расположении духа. Он настоял на том, чтобы надеть костюм, хотя Артур сказал, что в этом нет необходимости.

— Ваша честь, для протокола.

Сидевшая за столом обвинителей Мюриэл поднялась, чтобы возобновить возражения против разбирательства. Артур звонил ей раз десять по поводу дела Ромми, но не видел ее в глаза уже несколько лет. Она заметно постарела. «Худощавые всегда кажутся быстро старящимися», — подумал Артур. В ее густых черных волосах появилась седина, но лицо было покрыто слоем косметики, это дань не столько возрасту, сколько тому факту, что ее часто фотографировали.

Артур и Мюриэл занимали в прокуратуре одинаковые должности, он дорожил добрыми отношениями с ней, как и почти со всеми бывшими коллегами. Его огорчало, что теперь она будет смотреть на него, как все обвинители на большинство адвокатов. Видеть в нем порядочного человека, душу которого высосали те вампиры, которых он защищал. Однако долг перед Ромми не оставлял ему выбора. Он не мог сказать Мюриэл о готовящемся слушании без риска, что она потребует отсрочки для проверки утверждений Эрдаи. В надежде, что Эрно в связи с ухудшением здоровья не сможет давать показания. Или даже что в тюрьме его заставят отказаться от них.

С напористостью, которая всегда казалась Артуру отчасти вызванной ее небольшим ростом, Мюриэл доказывала Харлоу, что Гэндолф исчерпал все предоставленные законом возможности избежать смертной казни.

— Стало быть, вы считаете, мисс Уинн, — спросил судья, — что даже если полиции были известны факты, доказывающие невиновность мистера Гэндолфа, то по конституции — нашей конституции, федеральной, — эти слова он произнес не без коварства, намекая на то, что штат живет по юридическому эквиваленту закона джунглей, — мне уже поздно рассматривать их?

— Я считаю, что таков закон, — ответила Мюриэл.

— Ну что ж, если вы правы, — сказал судья, — то вам нечего терять, выслушивая то, что может сказать мистер Эрдаи.

Харлоу, несомненно, лучший юрист в судебном зале, добродушно улыбнулся. Предложил Мюриэл сесть и разрешил Артуру задать очередной вопрос.

Артур спросил о нынешнем местопребывании свидетеля.

— Меня содержат в лазарете редьярской тюрьмы штата, — ответил Эрно.

— По какой причине вы находитесь там?

— У меня плоскоклеточный рак легкого в четвертой стадии. — Эрно взглянул на судью. — Мне осталось жить около трех месяцев.

— Прискорбно слышать, мистер Эрдаи, — сказал Харлоу. По привычке судья редко поднимал взгляд от своих бумаг и даже в эту минуту выражения сочувствия не изменил своему обыкновению. Артур вел несколько дел о серьезных преступлениях в его зале, и судья всегда выражал одобрение скромной манере держаться и старательности Рейвена. Артур же высоко чтил Харлоу, по учебникам которого учился. Судья был замечательным человеком. Правда, с ним иногда приходилось трудно. Он мог быть капризным, даже вспыльчивым. Харлоу был либералом старого закала, росшим во время Великой депрессии[9], и видел в каждом, кто не разделял его демократического коммунализма, неблагодарного или жадного ребенка. Он уже много лет вел борьбу с консервативными апелляционными судами, огорчался их частыми отменами судебных решений и постоянно старался перехитрить их. Артур воспользовался этим соперничеством в интересах Гэндолфа. Харлоу не делал секрета из своего возмущения новым законодательством, которое давало право апелляционным судам, а не судьям его уровня право прекращать успешные слушания по процедуре «Хабеас корпус» в связи со смертными приговорами. В результате он ухватился за предложение Артура оценить достоверность показаний Эрно, так как, по традиции, апелляционный суд не мог не принимать во внимание установленных им фактов. В сущности, это возвращало Харлоу большую меру власти решать, продолжать ли разбирательство дела.