— Новое разбирательство?

— После того, как апелляционный суд вернет дело, мы сможем года полтора разыгрывать комедию перед Харлоу, но если взглянуть на это все — показания, отпечатки пальцев, ДНК, документы, наводящие на мысль, что Шланг во время убийства находился под арестом... — Она умолкла, подчеркивая важность того, о чем вела речь. — Заявление Гэндолфа будет удовлетворено.

Мюриэл, видимо, была права с юридической точки зрения, но Ларри понимал — ей не хочется, чтобы эти скверные новости разошлись. Чтобы в газетах ежедневно появлялись заголовки, выгодные для ее соперника на выборах.

— И это не самое худшее, — сказала она.

— А что самое?

— Нам нельзя снова вести это дело.

— Из-за Коллинза?

— Коллинз рассказал две разные истории, обвиняющие и оправдывающие одного и того же человека. По собственному признанию, он наркоторговец и мошенник с тремя судимостями. Превозносить Иисуса Коллинз может сколько угодно. У присяжных он вызовет неприязнь. Моя проблема заключается в том, как представить камею уликой.

— Может быть, так же, как в прошлый раз? Я дам показания.

— Нельзя, Ларри. В судебном зале попадается немало подводных камней. Не скажу, что никогда не посмеивалась, слушая своих свидетелей, но ни разу не вызвала человека на свидетельское место, зная, что он совершит лжесвидетельство.

— Лжесвидетельство?

— Так называется, Ларри, ложь под присягой.

Она смотрела на него в упор, притом не так, как минутой раньше. Это была Мюриэл Бесстрашная.

— Мюриэл, ты выступила бы обвинителем?

Она оглядела себя, все еще совершенно голую, и сказала:

— Думаю, пришлось бы дисквалифицировать себя.

— Кроме шуток, — спросил он, — назвала бы это преступлением?

— Я думаю, это дурно, Ларри. Очень дурно. И не позволю тебе показывать, что ты обнаружил камею в кармане Гэндолфа, раз это неправда.

Старчек до сих пор не знал, что Мюриэл так твердо держится принципов. Она говорила совершенно серьезно. Однако никогда полностью не отделяла собственных интересов от расчетов. Если она подставит его под удар, он всегда найдет, что сказать против нее.

Ларри стал обдумывать альтернативы. С согласия Артура они вернули камею дочерям Луизы, поэтому было невозможно обнаружить на ней отпечатки пальцев Шланга, доказать, что она побывала у него в руках.

— А если я признаюсь, что лгал раньше? — спросил он.

— Ларри, это значит опорочить честь мундира. Тебя уволят к чертовой матери. И придется распрощаться с перспективой пенсии. Но ты все равно не получишь цепь улик, доказывающую, что камея была в кармане у Гэндолфа, разве что укравший ее полицейский выступит с признанием, а этого не случится, он тоже хочет получать пенсию. Мы наверняка потерпим поражение.

— Почему?

— Ты признаешься, что лгал с целью добиться обвинительного приговора, так ведь?

— Обвинительного приговора убийце трех людей.

— Тогда кто сможет поручиться, что ты не лжешь снова? Ты единственный свидетель многого, что произошло в участке между Ромми и тобой в октябре девяносто первого года. Теперь Артур скажет, что Гэндолфа принудили к признанию тем или иным способом. А отрицать это сможет только лжесвидетель-полицейский.

— Мы утрачиваем признание?

— Скорее всего. И камею как улику. И губим тебя. Хуже всего будет, Ларри, если мы признаемся, что ты солгал относительно камеи, и кто-нибудь выяснит, что ты уничтожил заключение Дикермена. Прокуратура США, возможно, привлечет тебя к суду за препятствование отправлению правосудия.

— Федералы?

— Ларри, мы в федеральном суде.

— Черт.

Там обвиняли полицейских из спортивного интереса, это являлось частью нескончаемого конфликта между охранительными органами штата и федеральными.

— Ларри, нам нельзя снова вести это дело.

Старчек ненавидел весь этот закон — и Мюриэл, когда она становилась его глашатаем. Обхватив руками колени, он спросил, нельзя ли пойти с Гэндолфом на сделку о длительном тюремном заключении?

— Это наилучший выход, — ответила она. — Но как там ты назвал Артура? Кроликом-крестоносцем? Крестоносец считает, что его клиент невиновен. Он может настоять на своем и потребовать суда.

— Что тогда будет?

Мюриэл не ответила. Ларри, внезапно встав на колени, схватил ее за руку.

— Мюриэл, я не хочу слышать о незаслуженно отбытом сроке или о чем-то таком. Не хочу встречаться с этим обормотом на улице. Лучше рискну в суде лишиться пенсии, получить обвинение в препятствовании, в чем угодно. Прошу тебя, Мюриэл. Обещай, что поведешь это дело.

— Ларри.

— Обещай, черт возьми. Как звали того грека, который вечно вкатывал камень на гору и не мог вкатить? Сизифом? Я не Сизиф. Это было проклятием, Мюриэл. Боги так покарали его. И ты точно так же караешь меня.

— Я стараюсь спасти тебя, Ларри.

— Ты так это называешь? — спросил он, потянувшись к одежде.

Но внезапно утратил ее внимание. Мюриэл снова была мыслями где-то далеко.

Секретарши в фирме «О'Грейди, Штейнберг, Маркони и Хорген» уже знали в лицо Джиллиан. Она вошла, помахала им рукой и зашагала по светлым коридорам, встречая холодные улыбки тех, кто не знал ее или знал хорошо. Как она и предсказывала, выбор Артура коллеги не одобряли. Чтобы не отвечать, она опускала взгляд к купленному утром браслету на лодыжке. Отношение ее к этому украшению не раз менялось. Мать говорила, что ножные браслеты безвкусны, поэтому Джиллиан в подростковом возрасте упорно носила такой, а потом отвергла его как детский. Однако в конце лета, когда она слегка загорала и могла ходить без чулок, тонкая цепочка на голой коже вызывала некую многообещающую чувственность. Служила скромным свидетельством чего-то. Непонятно почему напоминала об Артуре. Постучав в дверь его кабинета, она просунула голову внутрь.

— Не пора ли ехать на ужин?

Артур сидел спиной к ней, опустив голову. Она решила, что читает, но, когда он повернулся к ней, увидела, что плачет. Артур плакат по любому поводу. Джиллиан ничуть не встревожилась, пока он не произнес единственное слово:

— Героин?

Артур повторил его несколько раз, но Джиллиан была не в силах ответить.

— Сегодня утром, — сказал он, — Мюриэл подала Харлоу неотложное ходатайство возобновить расследование и допросить тебя под присягой.

— Меня?

— Да. В ходатайстве сказано, что ты, очевидно, располагаешь благоприятными для защиты сведениями. Это так возмутительно и низко, что я не стал говорить тебе, чтобы не расстраивать. В зал суда я вошел, открыв словесный огонь. «Подло». «Нарочито». «Неэтично». «Мерзко». Никогда еще не говорил таких слов прилюдно о других юристах. Попытка превратить это дело в личное! И в конце концов, когда я перестал бушевать, Мюриэл попросила у судьи десять минут и вручила мне шесть данных под присягой письменных показаний кое-кого из тех, кто продавал тебе героин или видел, как ты его покупала. И все равно я не хотел верить сукам-наркоторговкам. Но днем встретился с двумя из них, Джиллиан, лицом к лицу. Обе бывшие наркоманки. Одна — консультант по наркотикам. Признаваться в этом им было неприятно. Зла к тебе они не питают — одну из них ты приговорила к условному сроку, и она прекрасно поняла почему. То есть они говорили мне правду. Мне правду о тебе. Можешь представить, что я при этом испытывал? Слушая о героине, черт побери!

Слов, чтобы передать ее состояние, видимо, не существовало. Джиллиан села в обитое твидом кресло, но понятия не имела, как подошла к нему. У нее было такое ощущение, будто она падала в лифте с громадной высоты и разбилась. На миг возникло желание все отрицать, что вызвало ощущение еще большей собственной безнадежности.

— Артур, — сказала она. — Это все очень ухудшает, Артур.

— Определенно.

— Для меня. Делает все гораздо постыднее. А я вынесла все, что только могла. Ты это знаешь. Тебе это понятно.