Меня зовут Ромео Гэндолф, мне двадцать семь лет. Я читаю и пишу по-английски. Заявление это делаю без принуждения, добровольно. Мне за него никто ничего не обещал. Я поставлен в известность, что по ходу чтения оно записывается на видеопленку.

Четвертого июля тысяча девятьсот девяносто первого года я уже за полночь вошел в ресторан «Рай». Владелец, Гас, уже собирался закрывать его. Мы с Гасом давно знали друг друга. Я однажды пытался украсть деньги у него из кассы. Он догнал меня на улице и сильно избил. Потом всякий раз, увидев меня, он говорил, чтобы я ушел из ресторана. Иногда как будто шутил, иногда бывал совершенно серьезен. Как-то, когда я вошел, он достал пистолет из-под кассы и велел мне уйти.

Четвертого июля девяносто первого года я случайно увидел в окно ресторана знакомую женщину и вошел внутрь. Ее звали Луиза Ремарди, я здоровался с ней и разговаривал, когда бывал в аэропорту.

Четвертого июля девяносто первого года, когда я вошел, Гас сказал, что я собираюсь спрятаться и после закрытия ресторана что-нибудь украсть. Я принял дозу фенциклидина и поэтому разозлился па Гаса. Мы начали кричать друг на друга. Гас полез под кассу за пистолетом, но я опередил его. Гас продолжал кричать на меня и пошел к телефону, чтобы вызвать полицию, и я выстрелил в него. Я ни о чем не думал.

Луиза не переставая вопила, что я сошел с ума, и все такое. Когда я подошел сказать, чтобы она замолчала, она попыталась отнять у меня пистолет, кончилось тем, что я выстрелил и в нее. В ресторане был еще один человек, белый. Он спрятался под столом, но я его увидел. Я навел на него пистолет и велел ему оттащить тела Гаса и Луизы в морозилку в подвале. Когда он это сделал, я, не медля ни секунды, выстрелил в него, забрал у всех, что было можно, и вышел из ресторана. Пистолет я выбросил. Где именно, не помню.

Я принял много фенциклидина и помню все это смутно. Сейчас вспомнить больше ничего не могу. Я очень сожалею о том, что сделал.

Мюриэл сидела напротив Шланга в комнате для допросов. Эксперт снимал их установленной на треноге видеокамерой, маленький прожектор отбрасывал яркий луч на Гэндолфа, одетого в ярко-оранжевый тюремный комбинезон. Мигавший отсвета Шланг несколько раз останавливался во время чтения, просил Мюриэл объяснить некоторые слова. Пришлось остановить съемку на середине и начать снова. Когда Гэндолф читал, руки его дрожали, но в остальном он выглядел спокойно.

— Мистер Гэндолф, это все, что вы хотели сказать в заявлении?

— Да, мэм.

— Заявление вы написали сами?

— Мне помогал вот этот детектив.

— Но в заявлении сказано все, что вы помните о произошедшем четвертого июля?

— Да, мэм.

— Вы так описывали произошедшее детективу?

— Да, после того, как мы обговорили тот случай.

— Вас кто-нибудь бил или угрожал вам насилием, чтобы добиться этого признания?

— Нет, насколько я помню.

— Вы бы запомнили, если б кто-то ударил вас?

— Меня никто не бил.

— Вы получали пишу и воду?

— Сейчас получил. Раньше не хотел есть.

— У вас есть какие-то жалобы на обращение с вами?

— Знаете, я тут наложил в штаны. Это было неприятно. Я сидел, как младенец, в дерьме. — Шланг потряс головой. — Не хочу об этом говорить. — Потом добавил: — И меня заморозили чуть не до смерти.

Мюриэл взглянула на Ларри.

— Мне пришлось распахнуть окно из-за вони.

Когда она приехала, в комнате еще держался дурной запах. «Дерьмовое дело», — пошутил Ларри. Мюриэл ответила словами своего отца, которые он произносил всякий раз, входя в единственный туалет, которым семья пользовалась: «Пахнет, будто кто-то здесь сдох». Потом она напомнила Ларри, чтобы он приобщил брюки Гэндолфа к уликам — как подтверждение сознания вины.

Мюриэл спросила Ромми, не хочет ли он что-нибудь добавить.

— Это все, — ответил он. — Только я не могу поверить, что сделал такое. Я ведь даже мухи не обижу. Раньше никогда ничего такого не делал.

Он обхватил руками голову.

— Съемку прекращаем. Сегодня девятое октября, время тридцать две минуты первого ночи.

По ее кивку эксперт выключил прожектор.

Вошел полицейский из дежурной части, чтобы снова отвести Ромми в камеру до шести утра, времени, когда его повезут в тюрьму. С надетыми за спиной наручниками Гэндолф оставался ошеломленным, подавленным, как во время всего разговора с Мюриэл.

— Пока, Ромми, — сказал Старчек.

Гэндолф оглянулся и кивнул.

— Что ты делал с ним? — спросила Мюриэл, когда он скрылся.

— Ничего. Я делал свою работу.

— Ты просто потрясающий, — сказала она.

Ларри улыбнулся по-детски.

Грир приехал, когда еще велась съемка, и ждал снаружи. В час ночи он был гладко выбритым, в накрахмаленной рубашке без единой морщинки. Гаролд был знаком с Толмиджем, и Мюриэл всего неделю назад сидела рядом с ним на званом ужине. Он показался ей одним из тех негров, которые всегда признают, что нужно работать лучше, и неизменно бывают начеку. Особенно если рядом есть кто-то из белых. У него это до того вошло в привычку, что он сам этого не замечал. Начальник отдела, казалось, был не особенно доволен своим детективом. Уперев руки в бедра, он первым делом спросил, как Ларри нашел Гэндолфа.

— Получил информацию. Заключенный-наркоторговец сказал, что видел у него эту камею.

— И она была у Гэндолфа, когда ты взял его?

— Да. — Ларри несколько раз кивнул. — Ленахен с Возницкой это подтвердят.

— Как относительно секса? — спросил Грир. — В этом он не признается?

— Пока что нет.

— И какова же наша версия? — спросил он у обоих.

— Моя версия, — ответил Ларри, — заключается в том, что Шланг хотел Луизу, он трахнул ее под дулом пистолета, потом еще раз, когда она была мертва. Однако вести речь об этом на суде, по-моему, не стоит. Мы не располагаем доказательствами, и нам придется туго.

Когда Грир повернулся к Мюриэл, та объяснила, почему Ларри не прав, не желая разоблачать Гэндолфа. Обвинение в изнасиловании нужно предъявить.

— Это дело о преступлении, за которое предусмотрена смертная казнь, и нужно, чтобы присяжные узнали о случившемся. Улики в данном случае неубедительные, но, думаю, Шланга признают виновным. Не призрак же ее насиловал. Ромми либо исполнитель, либо соучастник. И в любом случае несет ответственность по закону.

Грир, слушая, неотрывно смотрел на нее, явно соглашаясь. Мюриэл, вставая поутру, очень многого не знала о себе наверняка. Например, хочет выйти замуж или нет, какой цвет у нее любимый, станет ли голосовать за республиканцев и даже не напрасно ли ни разу не заводила интрижку с женщиной. Но когда в руки ей попадало уголовное дело, суждения ее были безупречны, как солнце. Проблемы представляли собой бутоны, в ее умственной оранжерее они распускались в решения. В правоохранительном сообществе у нее уже создавалась репутация — говорили, что она оставляет за собой инверсионный след.

— Есть какой-то сообщник? — спросил Грир.

— Он говорит, что нет, — ответил Ларри. — Когда поймет, что речь идет о смертной казни, тогда все выяснится. Если был сообщник, тут же его назовет.

Грир задумался, потом наконец протянул Ларри руку. Другую подал Мюриэл.

— Замечательная работа.

Снаружи ждали репортеры. Грир попросил Ларри и Мюриэл постоять вместе с ним, пока он будет делать краткое заявление перед телекамерами. Лампы вспыхнули, едва они вошли в старый кирпичный вестибюль шестого участка: дальше репортеров не пустили. Даже в это ночное время там находились съемочные группы всех телестанций, кроме того, двое газетчиков. Грир объявил столпившимся вокруг журналистам об аресте, назвал прозвище Гэндолфа, его возраст и данные об уголовном прошлом. О камее Луизы они уже знали; в полицейских участках существовало не так уж много секретов. Грир подтвердил, что вчера вечером она была в кармане у Шланга. И на этом закончил. Сказано было достаточно, чтобы передавать в теленовостях весь день.