После той ночи у меня уже не оставалось возможности налаживать свою жизнь. Я отказался на время от имени Фаро, так как полиция могла пронюхать о тех билетах. Не прошло и недели, как я снова взялся за торговлю наркотиками. Эрно всеми силами старался остановить меня, но я уже его не слушал. Сижу я как-то в «Лампе», и появляется Гэндолф. Было это месяца через два после той истории. Там сидели человек двадцать, и он при всех достает из кармана завернутую в рваную бумажную салфетку камею Луизы. Я сразу узнал эту вещь. Видел ее у Луизы на шее.

— Фаро, — говорит Ромми — знал он меня только под этим именем, — Фаро, что мне теперь делать с этой штукой? Она больше никому не нужна.

Я говорю — слушай, негр, плохи твои дела. Лучше избавься от нее. Полицейские считают, что это ты прикончил эту женщину.

Он говорит — как они могут так считать, если это не я? Хочу отыскать ее родственников. Раз она убита, они мне хорошо заплатят за эту штуку. Они в долгу передо мной, потому что она не платила мне.

Я говорю — делай как знаешь, приятель, только, пожалуй, повремени, пока в ее убийстве не обвинят кого-то другого. А про те билеты смотри помалкивай.

Он говорит — могила.

Дядя Эрно схватился за голову, когда я рассказал ему. Стал искать Гэндолфа, чтобы забрать у него камею, пока он не натворил беды себе и нам, но, видимо, так и не нашел. Зима еще не наступила, и Гэндолф не ошивался в аэропорту.

Мюриэл издала какой-то звук. Зима. Как ни старался Эрно скрыть роль Коллинза, он упустил эту подробность, когда выдумал историю о своей встрече с Гэндолфом и о камее. Она уличила его на свидетельском месте. Тогда она впервые уверилась, что он лжет.

— Вскоре я сам попал в серьезную беду, — продолжал Коллинз. — Второго октября меня взяли с большой партией наркотика. Сделали видеозапись и все такое. Полицейские знали, что дело мое плохо, еще когда заталкивали меня в машину. «Третий раз, парень. Посмотри в окошко как следует, потому что до конца жизни больше не увидишь этой улицы». Они были настроены сурово. Но мне нужно было выдать им что-нибудь. Я бы разговорился в машине по пути в участок, если бы не понимал, что «Гангстеры-изгои», с которыми водился, прикончат меня в тюрьме в первую же ночь.

В общем, просидев часа два в участке, я решил, что во всем виноват дядя Эрно. Если бы он не застрелил тех людей, я бы не оказался там. А если я заложу своего дядю, никто меня за это не убьет. Однако котелок у Эрно варил. Он прекрасно понял, что я намерен сделать. И первый навестил меня.

«Рассказал им что-нибудь?» — спрашивает. Я сделал вид, будто не понял, только с ним это не прошло. «Мне-то уж не ври, — говорит. — Я знаю, что у тебя на уме. И не говорю, чтобы ты не делал этого ради меня. Ради себя не делай. Скажешь им правду, они взвалят все на тебя. Чья обувь на том человеке? Кто крал билеты с той женщиной? За наркотики тебе грозит пожизненное. За убийство дадут пятьдесят — шестьдесят лет. Ты хочешь не этого, так ведь?» Конечно, не этого. И не хотел обвинять дядю, особенно видя его перед собой. А он был прав. Эрно знал, как работают полицейские.

Он сказал, что у него есть мысль получше. Свалить всю вину на этого беднягу Гэндолфа. Он ведь говорил раньше, что убьет Луизу. И сделал себя подозреваемым номер один. Нужно только навести на него полицию. Я сомневался, что у Шланга хватит глупости носить в кармане камею после моего предупреждения, но Эрно сказал, что все те вещи так и лежат закопанными в инструментальном сарае, и в крайнем случае он найдет возможность вручить Шлангу что-нибудь. Например, сказать, что нашли его какую-то заначку в аэропорту. Делать этого, разумеется, не пришлось, этот дурачок так и носил при себе камею, когда вы его взяли. Все еще надеялся получить деньги, которые причитались ему. Придет такому дурачку в голову какая-то блажь, так его уже не переубедить.

Коллинз в мрачном удивлении покачал головой.

— Только мне никак не верилось, что кто-то, взглянув на этого щуплого Шланга, примет его за убийцу. «Кобель спаривается с любой сукой, — сказал мне Эрно, — когда учует течку». Мой дядя знал полицейских.

Мюриэл стало любопытно, как Ларри воспринял это замечание. Взглянула на него, но он снова отрешенно смотрел сквозь шторы на автостоянку. Насколько она понимала, Эрно все хорошо рассчитал. Самым большим риском было, что арестованный Шланг станет рассказывать о билетах, чтобы объяснить, откуда у него камея. Но, видимо, даже Гэндолф понимал, что эта история лишь ухудшит его положение. От угрозы убийством до убийства недалеко. И даже если бы Ромми все выложил, Эрно с Коллинзом знали, что Фаро полицейским не найти.

— Потому в девяносто первом году в тюрьме вы и отказались выступить свидетелем, верно? — спросила Мюриэл Коллинза. — Когда сказали нам о камее?

— Верно, — ответил Коллинз. — Нельзя было этого делать. Ромми сразу узнал бы во мне Фаро. Тогда бы уже все точно раскрылось. Но вышло все, как мы и рассчитывали. Я получил десятку, а дядя Эрно остался в стороне.

Пока я сидел, дядя меня не забывал, приезжал на свидания, привозил передачи, говорил, чтобы я использовал полностью свои возможности, когда выйду. Вышел я в конце девяносто шестого. Фаро с той историей никто не связывал, поэтому я снова стал Фаро, собираясь опять работать агентом бюро путешествий, но, честно говоря, не провел я на воле и двух суток, как снова стал курить наркоту. Опять все то же самое. Я в ломке, Эрно даже не произносит моего имени. Боялся я только снова приниматься за торговлю, знал, что, если попадусь, пожизненное мне обеспечено. Теперь я даже не мог донести, что те убийства совершил мой дядя, потому что уже посадил Гэндолфа, и никто не поверил бы новой истории.

Как-то вечером я сильно мучился. Требовалось купить дозу, а в кармане ни цента. И мне вспомнилось, как Эрно говорил, что все те вещи, которые мы взяли в «Рае», так и лежат закопанными. Я пошел в сарай, взял лопату и принялся копать. Отрыл-таки этот фартук. Ткань сплошь в дырах, но все оказалось на месте. Поначалу у меня была мысль продать что-нибудь — часы, кольцо — и купить пару доз, но увидел пистолет, и мне пришло в голову, что, взяв его, смогу вытрясти у дяди хорошие деньги. На нем должны были сохраниться отпечатки пальцев, так что Эрно придется отдать то, что мне задолжал. Я снова пришел к мысли, что он должен мне. Должен, и все тут.

Моя тетя пришла домой, сказала, что он в баре у Айка. Я побежал туда, держа пистолет за ствол, чтобы не стереть отпечатков Эрно с рукоятки. И поднял крик, что он виноват передо мной и должен мне. Соображал я, конечно, плохо. Там половину клиентов составляли полицейские, через десять секунд после моего первого слова они выхватили пистолеты и навели на меня.

— Дай сюда эту штуку, — говорит Эрно, отбирает у меня пистолет, выталкивает наружу и пытается образумить, говорит, что меня могут убить за такие выходки и что теперь я не смогу навесить на него те убийства, потому что навесил их на Гэндолфа. Я говорю: «Черт, этот пистолет небось весь в отпечатках твоих пальцев». «Ну и что? — отвечает он. — Двадцать полицейских видели, как я отобрал его у тебя». Дядя был прав, видимо, но на меня опять нашла старая дурь — он хороший и белый, я плохой и черный. «Да, — говорю, — я выкопал все, что лежало в сарае, там яма и все вещи, и теперь ты не отвертишься. Сейчас войду в бар и скажу всем твоим знакомым, что ты трусливый убийца».

Эрно, как я уже сказал, не любил сюрпризов. Очень не любил. Я к двери, а он говорит мне: «Не делай этого. Не делай». Соображай я тогда получше, наверняка вспомнил бы Гаса. Но он не пришел мне на ум. В общем, последнее, что помню, это как шагнул в дверь. Даже выстрела не помню. Только свет. В тот вечер я видел лицо Иисуса. Воистину. Слышал Его голос. Лежал там на полу, наверно, близко к смерти, но где бы я ни находился, знал, что теперь я порядочный человек.

И я был порядочным. Вскоре по выходе из больницы уехал в Атланту. С тех пор живу там. И наконец встал на правильный путь.