Ей было жаль этих рабынь, но откровение было однозначным.

— Зачем им этот сумасшедший парень? — пробормотал эльф.

— Если ты вернешь мой амулет, я могу вызвать помощь, — осторожно предложил полуэльф.

— Кого? — фыркнул красавчик. — Таких же полудохлых крыс?

Глаза Уголька засветились желтым, и по лицу стало понятно, что еще немного, и он кинется на эльфа. Ксаршей успокаивающе погладила его по щеке.

— Как скоро полнолуние? — спросила она.

Синекожий вскинул серебряные брови:

— Ой, постойка-ка, кажется, я забыл свой лунный календарь в трапезной!… Почем мне знать?!

Погладив ласковую ладонь друидки, Уголек процедил:

— Надеюсь, мое оружие и доспехи ты в трапезной не забудешь, иначе я недолго буду твоим проводником, синюшный.

— Прихвати серебряные цепи, — предостерегла Ксаршей. — Если не хочешь, чтобы мы тебя разорвали.

— С чего вы взяли, что вообще сможете меня достать? — ухмыльнулся эльф. — Не тешьте себя напрасными надеждами, что, ступив за пределы города, сможете прирезать меня и кинуть подыхать в канаве. У меня достаточно фокусов в запасе, — он посмотрел на Ксаршей. — А еще я могу сдать тех рабынь. Хочешь посмотреть?

— Не хочу, — грустно вздохнула друидка.

— Тогда будьте благоразумны. Тебя, полудохлый, это тоже касается… Мы продолжим разговор завтра, а сейчас пора расходиться по домам.

Синий нетерпеливо накинул мешок на голову Ксаршей. Последнее, что она почувствовала, прежде чем покинуть амфитеатр — ладонь Келафейна поверх своей.

— Все будет хорошо. Мы выберемся отсюда, — успокаивающе шепнул он.

А дальше снова коридор и сырость родной камеры.

— Я выясню, как покинуть город, — сказал синий прежде, чем покинул Ксаршей, но она уже его не слушала.

Даже камень не казался уже таким холодным. Уголек жив! Какая же это согревающая новость.

Ночью звери выли еще тоскливей и отчаянней, чем раньше. Ксаршей обдумывала все услышанное за день и копила силы для предстоящего побега. Из головы не выходила наглая ухмылка синекожего. До чего же его поведение раздражало! Однако видение совершенно четко указывало на него, высшим силам видней. Сама бы Ксаршей такому типу ни за что бы не доверилась. Девушка улеглась в транс, продолжая обдумывать предстоящий побег.

Ее пробудила возня возле двери, резкий скрип и сноп яркого света, ударивший в лицо. Подслеповато щурясь, друидка привстала с пола. Опять синий? Нет, в проеме стояла высокая женщина с вишнево-красными глазами. Ее красота контрастировала с безумной улыбкой на губах. Ксаршей сразу заметила на ее шее амулет в виде паука, выполненный из цельного ярко-красного камня.

— Динал зачастил к тебе, — сказала жрица, скривив губу. — Не думала, что его тянет на убожество. Эй, вы, — кинула она, слегка обернувшись, — Скажите Ксунвиру, что сегодня она моя.

Солдаты выволокли Ксаршей из камеры, и на запястьях защелкнулись кандалы. Девушка зашипела от боли. Эта тварь с пауком не поленилась раздобыть серебряные наручники! Прикосновение металла жгло кожу больней огня.

Жрица грубо потянула друидку за собой, словно мелкую сабоченку.

— Говорят, ты монстр, а я вижу только жалкого опарыша в большой навозной куче… — насмешливо произнесла она. — Пошевеливайся, дрянь, и не вздумай испортить мне веселье.

Она дернула за цепь, крепящуюся к наручникам. Ксаршей споткнулась и чуть не рухнула на пол, а затем вперила в жрицу полные ненависти глаза. Как же хотелось вцепиться в это изящное лицо, ухоженные волосы и повыдирать их со скальпом. “Вот почему все ненавидят дроу”, - мысленно прорычала она.

Жрица не стала надевать ей мешок на голову, и теперь Ксаршей смогла воочию видеть убранство дома, в котором оказалась пленницей. Он показался ей мрачным. Выполненный в черных и темно-серых тонах с контрастными красными и серебристыми элементами. Всюду паутина: на множественных колоннах, подпирающих арочные потолки, в виде барельефов по стенам, декоративным серебряным или митриловым кружевом, свисающим с потолка, освещенного холодным голубоватым светом. Всюду царила атмосфера небрежного запустения, какое бывает в древних жилищах, в которых гуляют призраки, только здесь вместо них были молчаливые тени слуг, что боялись поднять глаза на горделиво шагающую жрицу. Краем глаза Ксаршей успела увидеть парадную и массивную лестницу, но жрица потянула ее по ступеням вниз, в какие-то подземелья. В конце концов, она пихнула друидку в руки двум покрытым шрамами дроу, которые сняли с нее кандалы и копьями выгнали на покрытую кровью арену. Ксаршей узнала это место. Здесь они встречались с Угольком. Только сейчас она стояла на самом дней этого каменного мешка. Вокруг только гладкие высокие стены и опущенные решетки. Ксаршей услышала звук шагов и увидела жрицу, занявшую главное зрительское место. Та хлопнула в ладоши, решетка поднялась, и на арену ворвались гигантские пауки. Жутко топорща хелицеры, сочащиеся ядом, они кинулись к девушке.

Ксаршей металась от стены к стене, избегая зубов и когтей. Один из пауков уронил ее на пол и вцепился в грудь, но гигантские зубы беспомощно царапали по коже, не в силах одолеть защиту проклятья. Робу разорвало в клочья.

Сверху раздался издевательский смех жрицы. Кулаки Ксаршей сжались до болезненности. Она представила, как ее когти и зубы удлиняются, а затем впиваются в это красивое злобное лицо, срывая скальп с влажной кости. Как хрипит жрица, захлебываясь идущей горлом кровью, и пытается подобрать свои стелющиеся по полу кишки… Такой сильной и яркой злости Ксаршей не ощущала еще никогда, и зверь внутри нее довольно заурчал. Тянущая боль сковала зубы и пальцы, перед глазами поплыли черные пятна, сверху раздался удивленный вздох…

Ксаршей пришла в себя от множественных ударов по всему телу. Она лежала на полу, с ног до головы в гемолимфе пауков, и уродливые дроу били ее копьями, понукая встать. Весь амфитеатр был покрыт зелеными внутренностями. Вокруг валялись тела пауков с оторванными ногами и вскрытыми брюшками, некоторые из них еще дергались. Воздух был наполнен запахом крови и криками жрицы, которые отражались от потолка и падали сверху словно камни, но направлены они были не на друидку, а на покорно замершего неподалеку синего. Откуда он взялся? Серебристые волосы заслоняли его лицо, и это было последним, что увидела Ксаршей прежде, чем ее выгнали в боковой проход.

Вскоре пришел отряд стражи и приволок Ксаршей в лабораторию Ксунвира. Старый волшебник внимательно осмотрел перепачканное в паучьих кишках тело.

— Где же ты потеряла свою одежду? — задумчиво произнес он.

Во взгляде его не было ни тени похоти. Ксаршей не сомневалась, что никто из тех, кто обитал в этом проклятом доме, не воспринимал ее иначе, чем грязь, ренегата, монстра или удобный инструмент.

В этот раз пытки были медлительными, словно Ксунвир пресытился и теперь неспешно наслаждался десертом. В зале стояло несколько жаровен, на которых он накалял железные пруты. Ксаршей кричала, плакала, с ужасом наблюдая, как спекается ее кожа. Помощницы-рабыни обрабатывали ее ожоги, те волшебным образом зарастали, почти не оставляя следом, и все продолжалось по кругу. Когда Ксаршей охрипла и могла только тихо сипеть сквозь скулеж, Ксунвир потерял интерес к пыткам. Он взял со стола серебряный нож и одним движением отрезал девушке полмизинца. Осмотрев окровавленный обрубок, он равнодушно кинул его в жаровню, констатировав:

— Объект не владеет регенерацией.

Ксаршей пронзила усталым взглядом его удаляющуюся спину. Весь запал ненависти она потратила на жрицу, а на мучителя не осталось ровным счетом ничего. Волшебника сменил Шардин. Ксаршей увидела на его лице нечто вроде сочувствия. Воровато оглянувшись по сторонам, Шардин достал из кармана колбочку с красной жидкость и аккуратно влил в рот измученной пленнице. Кисло-соленное зелье заставило ее закашляться, затем по телу разлилось тепло, и открытые раны стали медленно затягиваться, даря долгожданное облегчение.