На улице Бюси из услышанных обрывков разговоров Жеан узнал: лошади короля действительно вдруг закусили удила и помчались по предместью, вдоль аббатства Сен-Жермен-де-Пре прямо к реке. Они непременно упадут туда, если не сломают себе шею прежде…

Жеан поскакал по улице Голубятни (ныне Старой Голубятни), что проходила вдоль стены аббатства с востока на запад. Вновь он услыхал за собой конский топот и вновь посмотрел назад. Какой-то всадник во весь опор мчался за ним, догонял, приближался… Жеан продолжал торопить своего скакуна, хотя и не испугался — ведь всадник был один.

Но конь под преследователем был лучше; он настигал Жеана. Возле сада королевы Маргариты юноша почувствовал: всадник совсем близко. Жеан хотел обернуться и спросить, что ему нужно, но тут услышал за спиной голос:

— Эй! Куда вы, черт побери, так несетесь, мой юный друг?

— Господин де Пардальян! — радостно воскликнул Жеан…

Таким же образом Пардальян очутился в Сен-Жерменском предместье? Придется нам вернуться на несколько часов назад.

Жеан еще расхаживал по своей каморке и думал, как ему жить дальше, а Пардальян уже вышел из дома с такими мыслями:

— Надо повидать короля! Кто знает, что ему доложили о моем сыне… Но, черт возьми, у меня есть полное право восстановить истину!

И он отправился в Лувр. Однако решение далось ему трудно; шагал он медленно и уныло.

По улицам Тиршап, Бетизи и Фоссе-Сен-Жермен он вышел на улицу Пули рядом с дворцом Пти-Бурбон, где жил некогда коннетабль Шарль де Бурбон.

Теперь нам надо вкратце описать это место.

Пти-Бурбон стоял на набережной; к западу от него находился Лувр, к востоку — церковь Сен-Жермен-л'Осеруа. С северной же стороны между Пти-Бурбоном и Луврской часовней пролегал узенький переулок, выходивший на площадь перед парадным подъездом Лувра. Туда и должен был свернуть Пардальян.

Далее: между Пти-Бурбоном и церковью находилось несколько домов, стоявших полукругом между набережной и улицей Арбр-Сек. В самой середине полукруга, там, где через него проходила улица Фоссе-Сен-Жермен, к церковному крыльцу вела улочка Жан-Тизон. Пардальян только что миновал этот перекресток.

Чем дальше он шел, тем медленнее ступал — и наконец прошептал такие слова:

— Ведь подумают, будто я прошу заступничества! Дьявольщина! Я всегда свои дела устраивал сам — и неплохо! А что же теперь?

С этими мрачными мыслями он миновал переулок Пти-Бурбон и вышел на набережную. Оттуда, повернув налево, тоже можно было выйти к Лувру — но Пардальян, сам того не подозревая, искал повода оттянуть неприятное дело. Он повернул назад.

На углу переулка шевалье поглядел направо (идти или не идти?) — и вздрогнул. По переулку шла из дворца Леонора Галигаи; за ней, не привлекая к себе внимания, следовал в нескольких шагах Саэтта.

Ничего необычного в этой встрече не было: Леонора возвращается домой из Лувра, Саэтта при ней — тайным телохранителем. Что тут такого?

Но Пардальян, по-прежнему проклинавший все на свете, решил: с Саэттой встречаться не стоит. Он прикрыл лицо плащом, вновь перешел переулок и направился к улице Сент-Оноре.

На углу улицы Фоссе-Сен-Жермен он увидел: по улице Жан-Тизон шел монах. Пардальян тотчас же узнал брата Парфе Гулара.

И тут тоже не было ничего необычного — но Пардальян связал две встречи между собой. Его, как молния, пронзила мысль: это неспроста, наверняка Леонора Галигаи и монах Парфе Гулар заранее договорились тут встретиться…

Надо проверить! Он быстро огляделся, заметил стенную нишу и спрятался в нее…

Как Пардальян и думал, монах повернул навстречу Леоноре. Та шла, небрежно обмахиваясь платочком.

Между монахом и дамой оставалось несколько шагов. Тут платочек выпал из рук Леоноры. Она было наклонилась за ним, но Парфе Гулар подбежал, галантно поднял платочек и подал владелице. Леонора Галигаи в ответ улыбнулась и пошла дальше по улице Фоссе, монах же свернул в переулок Пти-Бурбон.

Происшествие, как видите, самое что ни на есть заурядное и неприметное. Но от острого взгляда Пардальяна не ускользнула ни одна подробность. Выйдя из укрытия, он шептал себе под нос с удовлетворением, но и с тревогой:

— Так и есть! Когда монах стоял наклонившись, госпожа Кончини что-то сказала ему: я видел, как она шевелила губами. Черт возьми, что же она могла ему говорить?

Задумавшись, он поглядывал вслед то Леоноре, то Гулару.

— Если мне суждено разгадать загадку — ключ к ней у монаха! — решил он наконец. — Он вообще какой-то подозрительный и давно меня занимает. Надо понаблюдать за ним, клянусь Пилатом!

И Пардальян пошел следом за монахом.

Парфе Гулар миновал Лувр, вернулся на улицу Сент-Оноре и направился к воротам. Он шел как обычно, не спеша и вразвалочку, но с виду не был сильно пьян — по крайней мере, вел себя тихо.

Пардальян, закутавшись в плащ, шагал за монахом, не сводя с него глаз. А тот шел, не оглядываясь, как человек с чистой совестью, не боящийся слежки.

Итак, до городской стены Парфе Гулар вел себя довольно тихо, но за воротами, в предместье Сент-Оноре его обуял внезапный приступ веселья — и он принялся распевать во все горло.

Неподалеку от стены, по левую руку, почти напротив капеллы Сен-Рок стояла плохонькая харчевня. Над дверьми висела ржавая вывеска с горделивой надписью: «Гостиничное заведение» «ТРИ ГОЛУБЯ». Перед харчевней брат Гулар остановился, задрал голову вверх и позвал оглушительным голосом:

— Эй, Жан-Франсуа! Жан-Франсуа! Вы дома?

Под самой крышей харчевни в окне показалось бледное исхудавшее лицо Равальяка. Воспаленные глаза его оглядели улицу; он узнал монаха и еле заметно улыбнулся. Угрюмо и вежливо, как всегда, он ответил:

— Добрый день, брат Парфе Гулар. Что вам угодно?

— Добрый день, брат Равальяк! У меня деньги завелись. Идите-ка сюда, я вас угощу.

— Нынче пятница, брат Гулар. Я сегодня пощусь и молюсь.

— А пошел ты к черту со своими постами! — заорал Парфе Гулар. — Всему свое время! Иди сюда, говорю, пока деньги есть!

— Не могу, брат мой, — твердо возразил Равальяк.

— А я тебя от поста разрешаю! И на сегодня, и впредь!

— Благодарю вас, брат Гулар, — мне не надобно разрешения.

— Иди сюда! — твердил настойчиво монах. — Иди, не то, клянусь бородой Создателя, я буду тут торчать и так шуметь, что ты не сможешь как следует молиться. А будешь молиться неправильно, Равальяк, — согрешишь смертно и попадешь в ад! Иди же!

Равальяк знал: пьяница монах упрям и угрозу свою, пожалуй, исполнит. Он в последний раз попытался отвертеться, объяснив ему, что не одет.

— Это ничего! — крикнул довольный монах. — Я сейчас схожу потешу отцов капуцинов своей песенкой и вернусь, а ты пока одевайся.

Он снова запел и, покачиваясь, пошел к капуцинскому монастырю.

Пардальян был уже там. Чтобы подслушивать монаха, не было никакой нужды останавливаться — его крик разносился по всему предместью. Шевалье подумал, не таится ли в этой «песенке для отцов капуцинов» какой-нибудь уловки, и спрятался в садике напротив мужского монастыря.

Перед дверьми монастыря Парфе Гулар остановился, широко расставил ноги и запел застольную песню. Потом рассмеялся — хороша, дескать, шутка! — подошел к воротам вплотную и закричал, словно его приглашали войти:

— Не пойду, не пойду! У вас горло промочить нечем, а у меня сегодня денег много. Так и передай остальной чертовой братии!

И отправился назад к Равальяку.

Пардальян вышел из садика мрачный. Он вновь поспешил за монахом, размышляя по пути:

— Песня, конечно, — сигнал, да и в словах есть какой-то скрытый смысл. Но какой? Что за дьявол! Непременно надо узнать!

Парфе Гулар вернулся к харчевне «Три голубя»; вышел оттуда и Равальяк.

— Пошли, брат Равальяк, — громогласно провозгласил монах. — Я тебя славным завтраком угощу!

— А может, поедим в «Трех голубях»? — кротко спросил Равальяк.