Очевидно, они были вдвоем, причем Бертиль находилась во власти Кончини. Их разделял только стол.

Вдруг губы флорентийца зашевелились. Жеан услышал его голос — тихо, словно издалека, но очень ясно. И вот что говорил Кончини:

— Не ожидала, верно, меня увидеть? Думала убежать от меня? Нет, я поймал тебя, и теперь ты уже не уйдешь, будь я проклят!

— Подлец! Гнусный подлец! — простонала Бертиль.

Жеан Храбрый застыл, как статуя, весь в холодном поту, потеряв дар речи от ужаса и со вставшими дыбом волосами… «Что это? — думал он. — Безумие? Страшный кошмар? Адское наваждение?»

И не диво, что он так ужаснулся. Жеан был человек здравомыслящий, не разделявший большинства предрассудков своего времени — проще говоря, не слишком религиозный, но тут и он поддался суеверию.

И все же это был не заядлый мечтатель, всегда готовый сам разбередить свою фантазию, как Равальяк, а проницательный и пытливый наблюдатель; он унаследовал от отца умение мыслить рационально, и это было сильной стороной его натуры. Через недолгое время он заметил множество мелких деталей, совершенно ускользнувших от Равальяка (впрочем, у того рассудок был еще притуплен снадобьями, неприметно подмешанными в питье). Заметив же эти детали, Жеан Храбрый немедленно опомнился.

— Комната с секретом, — понял он. — Здесь устроены всякие хитрости: зеркала, специальные слуховые трубки… Потому я и могу видеть и слышать то, что происходит где-то далеко отсюда.

И словно затем, чтобы подтвердить его догадку, Кончини заговорил хриплым, срывающимся от страсти голосом:

— Ну, а сказать тебе, где сейчас твой ухажер?

— Будь он поблизости, вы бы тут же сбежали!

Кончини плотоядно улыбнулся и продолжал, словно не расслышав слова Бертиль:

— Он вон там, замурован в камере и жарится на медленном огне! Неплохо, правда? Но это еще пустяки. Слушай: он далеко от нас, за огненной пропастью — но он нас видит. Видит, поняла? И вот что сейчас случится: я тобой овладею — волей или неволей, — а твой Жеан будет на нас смотреть. Ты слышишь? Он ничего не сможет сделать, не сможет прийти к тебе на помощь — он будет только свидетелем твоего позора. И не забывай: твой женишок поджаривается сейчас на медленном огне! Рассудка он лишится наверняка. Ну что — умею я мстить?

При этих гнусных словах Жеану показалось, что голова его раскалывается на куски. Он обвел комнату взглядом, в котором уже ощущалось столь желанное для Кончини безумие, и, царапая в кровь себе грудь, бессознательно, отчаянно завопил:

— Нет! Нет! Это ужасно! Пощади ее! Бертиль! Бертиль!

Но слышал Жеана только он сам — Бертиль с Кончини даже не обернулись на звуки его голоса.

— Что делать?! — простонал Жеан. — Как спасти ее от злодея?

— Ну вот и все… — проговорил Кончини.

И Жеан увидел, как Кончини схватил столик, отшвырнул его в сторону и направился к ней…

Бертиль сперва устремила на флорентийца негодующий взор, словно надеясь укротить хищника, сорвавшегося с цепи, а потом занесла у него над головой табурет…

Но Кончини как будто ждал этого — он с силой вырвал у девушки табурет и тоже отбросил его в сторону… Вот его руки уже легли на плечи Бертиль. Под такой тяжестью бедняжка опустилась наземь. Кончини торжествующе прогремел:

— Ты моя! А он нас видит, видит!

Бертиль собрала последние силы, выпрямилась, и с губ ее сорвался призыв:

— Жеан! Жеан! Помоги!

— Я здесь! — закричал Жеан.

Забыв обо всем на свете, он прыгнул вперед… Перед ним разверзся огненный ров — непроходимая пылающая бездна. Каким-то чудом он остановился на ее краю.

Стоять там было невозможно: Жеан задыхался, одежда его начала тлеть… Он инстинктивно отскочил назад и, хватая ртом горячий воздух, в отчаянии прислонился к двери.

Вновь перед ним явилась комната, где был Кончини. Жеан увидел ее — и упал на колени с криком:

— Спасена! Она спасена!

Вот что увидел Жеан из своей раскаленной камеры (впрочем, он теперь уже не чуял жара).

Как только Кончини схватил Бертиль за плечи, дверь за его спиной отворилась. Вошли две женщины. Одна была жена Кончини, Леонора Галигаи; она держалась совершенно спокойно. Другая шла величавой поступью; лицо ее было скрыто черной бархатной полумаской.

Кончини обернулся. Сначала он увидел только жену — и немедленно кинулся к ней. Глаза его налились кровью, зубы оскалились в усмешке, рука судорожно схватилась за кинжал. Еще секунда — и Леоноре пришел бы конец…

Но, занеся уже руку для удара, Кончини заметил вторую женщину. Он узнал ее и под маской — и сразу же побледнел, попятился назад и склонился в почтительном поклоне.

Глаза из-под маски смотрели ласково; дама дружелюбно кивнула Кончини. Тот выпрямился и с невероятным трудом улыбнулся.

— Видите, мадам, — невозмутимо сказала Леонора, — мы как раз спасли Кончини от поступка, за который он тяжко поплатился бы.

Женщина под маской тихонько кивнула и с натянутой любезностью обратилась к Бертиль — та стояла перед ней отважно и гордо:

— Пойдемте со мной, мадемуазель. Вам уже ничто не угрожает.

Бертиль в эту минуту отправилась бы следом за самой смертью, если бы смерть избавила ее от домогательств Кончини. Поэтому она без всякого смущения ответила своим нежным певучим голосом:

— Сударыня, я пойду за вами куда угодно — лишь бы подальше от этого гнусного дома и еще более гнусного человека.

Дама в маске не ожидала такого ответа. Взгляд ее вдруг посуровел; она пристально посмотрела на девушку и строго спросила:

— Что вы хотите сказать?

Леонора поспешно вмешалась — впрочем, никто не заметил ее поспешности:

— Что я вам говорила, мадам? Вот что приходится терпеть несчастному Кончини из-за того, что он применил силу. Ведь вы это имеете в виду, мадемуазель?

— Да, сударыня. Благодарю вас обеих, что вы меня выручили из этой беды.

Дама в маске, нежно поглядев на Кончини, который слушал, ничего не понимая, довольно резко сказала Бертиль:

— Пойдемте!

Не дожидаясь ответа, она кивнула Леоноре и Кончини — те низко поклонились — и величественно удалилась; Бертиль — за ней.

Леонора приложила ухо к двери. Убедившись, что дама в маске отошла достаточно далеко, она обернулась к мужу:

— Не бойся, Кончини, — королева ничего не знает. Я внушила ей, что в эту девицу страстно влюблен король. Она страшно ревнует — я ведь сильно ее раздразнила, убедила, что эта в тысячу раз опаснее для нее, чем госпожа де Верней, Она думает, что провела короля — отняла у него возлюбленную. Теперь ты все понимаешь?

После ухода королевы — дама в маске была королева — Кончини почувствовал, что его душит страшный, яростный гнев. Лицо его свело судорогой, на нем изобразилась угроза; рука вновь потянулась к кинжалу.

— Так это ты привела ее сюда?!.

Леонора поглядела на него.

«Как он страдает! — с величайшей печалью думала она. — Как любит ее! Проклятая девка! Своими руками вырву ей сердце.»

Вслух же сказала — нежна, проникновенно, с мольбой в голосе:

— Да, это я! Но только ради тебя самого, драгоценный мой Кончинетто! Ну-ка, ну-ка — оставь свой кинжал. Приди в себя, Concinetto mio, ты обезумел от страсти. Пойми: я отняла у тебя эту девицу потому, что она нам нужна — благодаря ей мы покончим с нашим делом и станем править королевством… Вот теперь ты уже не скрежещешь зубами — начал, видно, понимать! Ну да; говорю же тебе: сейчас подворачивается благоприятный случай — так неужели у тебя не хватит ума им воспользоваться? Теперь все обстоятельства за нас. Сама Мария, не зная того, торит нам дорогу. Будь только хладнокровен, смел и решителен — и королевство твое!

Как справедливо сказала Леонора, пыл Кончини понемногу остывал. Он уже не думал о том, что Бертиль была бы его, не вмешайся Леонора. Его слепило блестящее будущее, которое сулили слова супруги…

Печальна была судьба Леоноры! Она не имела другого желания другой цели, кроме любви мужа; она делала все, чтобы ее добиться, буквально выбивалась из сил — но, целиком владея разумом Кончини, никак не могла победить его сердца.