О политкорректности поручику слышать явно не приходилось, подумал я. Впрочем, пока здесь слово «жид» не носит выраженной уничижительной или бранной окраски, как это будет лет примерно через пятьдесят…

— Молельный дом? Синагога? А полиция разве не препятствует?

— Делают вид, что не знают о её существовании. Полагаю, кого-то крепко подмаслили, чтобы обеспечить такую близорукость.

Я усмехнулся и покачал головой. Да, есть вещи вечные, неизменные. Как Баальбекская терраса.

— Что ж, это любопытно. В таком случае, имеет смысл найти кого-нибудь из тамошних старожилов — разумеется, иудейского происхождения. Я слышал, много евреев предпочли остаться в Москве и теперь сотрудничают с французами? Вот и поищем подходящего. В жизни не поверю, что они не обшарили подземелья своего «гетто». Этот народ привык за долгие века к гонениям и погромам — и наверняка в первую очередь озаботились поисками каких-нибудь потаённых укрывищ на случай очередного погрома или гонений со стороны властей. А раз так — то они вполне могли натолкнуться на то, о чём говорил наш новый друг.

— Так я могу продолжать? — кротко осведомился д'Эрваль. Мы с поручиком говорили по-русски, и француз старательно прислушивался к каждой реплике.

— Я весь внимание, лейтенант. И мой друг, надеюсь, тоже.

Я кивнул. Послушаем, отчего ж нет? Конечно, рассказ лейтенанта, от которого на версту разит приключенческими романами, никак не приближает меня к цели — познакомиться с теми, кто втравил меня (всех попаданцев, если уж на то пошло) в эту таинственную «историю с хронофизикой». Но, увы, никаких зацепок здесь пока не наблюдается, и за что браться в предстоящем расследовании — непонятно. А раз так, то почему бы не попробовать раскрыть подвернувшуюся тайну? Тем более, что Ростовцев уже роет землю копытом от сладостного предвкушения — ему-то хорошо, его не коробит от нарочитости происходящего.

А с другой стороны — сидит, сидит где-то глубоко червячок и точит, и скребётся: «всё, что случилось за эти полтора месяца не то, что надумано или там необычно — невозможно, исходя из житейского опыта, построенного на здоровом цинизме обитателя двадцать первого века. А, следовательно, и применять привычные критерии оценки попросту глупо…» Вот и интуиция прямо-таки воет, вторя упомянутому червячку: «не случайно, ох, не случайно подвернулась этот сугубо кинематографический сюжетец с кладом катаров, библиотекой Ивана Грозного и потомком крестоносцев, явившимся из своей любимой Гаскони ради исполнения древней семейной клятвы аж в дикую Московию…»

Ну что ж, попробуем прислушаться к «внутренним» советчикам. А что остаётся? Конечно, хочется поскорее найти неведомых «хроноэкспериментаторов», взять их за кадык и ласково так спросить: «Доколе?..» На деле же проблема есть сплошной тёмный лес без тропок, примет и даже пресловутой избушки на курьих ножках — и остаётся надеяться на случайности и совпадения, которых, как известно, на свете не бывает.

Француз тем временем начал рассказ. И здесь, как выяснилось, тоже не обошлось без совпадений: и учёный-математик раскопал сведения о подозрительном копошении в районе Глебовского подворья, и сам д'Эрваль, пробираясь через горящий город, воспользовался услугами еврея-проводника, какового и развёл на откровения о некоем подземном убежище, где скрывались его родичи и добро. И лейтенант, не отягощённый присущим моим современникам скепсисом, принял разумное решение: не имея возможности заняться расследованием самостоятельно (наутро ему назначено было направляться в Богородск), он отыскал сержанта Бургоня и попросил его отыскать чересчур осведомлённого проводника. А отыскав — подержать за крепкими запорами до возвращения самого д'Эрваля в город, на предмет вдумчивого и неторопливого допроса.

Поскольку просьба была подкреплена солидной суммой в золоте, то можно рассчитывать, что сержант отнесётся к этой просьбе старинного приятеля со всей серьёзностью. А значит — мы получаем в руки путеводную нить, пройдя по которой есть шанс добраться до пресловутой библиотеки. Одна закавыка: Москва занята французами, и если здешняя история не выкинет ещё какое-нибудь неожиданное коленце, они оставят город только девятнадцатого октября. Возможно, на несколько дней позже, учитывая сместившиеся ещё со штурма Смоленска даты ключевых событий. Не такой уж долгий срок — но что, если учёный-математик, раззадоренный байкой о хранилище древних манускриптов, не успокоится, и примется копать самостоятельно? О сержанте Бургоне и еврее-проводнике ему известно — д'Эрваль на радостях поделился с ним перспективами расследования, — а двадцатифранковые монеты из лейтенантского кошелька ни чем не отличается от таких же из портмоне архитектора. Вот и получается, что если действительно мы хотим разыскать мифическую библиотеку, то ждать ухода Наполеона из Москвы не стоит — наоборот, надо действовать как можно быстрее. Как говорили в моё время — вчера.

— Ну, что скажешь, Никита Витальич?

Мы с Ростовцевым стояли у ворот, выходящих на главную улицу Павлова. Совсем уже стемнело; пастухи прогнали стадо, побрякивающее жестяными бубенчиками и распространяющее вокруг ароматы навоза и парного молока; затихли собаки, отметившее это знаменательное событие сельской жизни звонким гавканьем. Проскакал на соловой кобыле мальчишка — оба покрыты толстым слоем пыли, на седле суконная накидка с вышитой буквой «N» в лавровом венке, по спине всадника нещадно колотит в такт ударам конских копыт кавалерийский мушкетон. Всё ясно, трофеи недавнего «стражения», а поспешает пацан непременно с пакетом из «штаба» крестьянского воинства за пазухой.

— Богданский со своими прибудет только завтра. — продолжил Ростовцев, провожая «вестового» взглядом. — И лучше бы нам убраться отсюда до их появления. А то знаю я павлоградцев — сейчас закатят пьянку по случаю одержанной виктории, девок где-нибудь раздобудут, рому, шампанского, жжёнку будут хлестать… раньше, чем через сутки не вырвемся! Лучше оставлю письмо: так мол, и так, срочные дела призывают в ставку главнокомандующего, о ваших успехах будет доложено…» — и в путь! Припасами разживёмся у старосты, не откажет, небось!

Я покачал головой

— Обидится Пётр Семёныч. Как так — взяли и уехали, не попрощавшись, словно и не русские люди вовсе…

Петром Семёновичем звали штабс-ротмистра. Насколько я успел узнать его за недолгое знакомство, старый вояка и правда, не поймёт подобного пренебрежения со стороны заезжих штабных. А то и затаить обиду на будущее, поскольку был, если верить отзывам корнета Алфёрова, человеком мелочным и злопамятным. А оно нам надо?

— К тому же, и нам самим стоило бы их дождаться. — добавил я. — Раз уж мы всерьёз намерены пробираться в Москву, то и подготовиться надо основательно. Мужички с гусарами побили не меньше роты вюртембержцев. Раздобудем по мундиру, амуницией подходящей обзаведёмся, оружием, вальтрапами— глядишь, и просочимся незаметно.

— Незаметно… — поручик недоверчиво хмыкнул. — ты вот что скажи, Витальич, только как на духу: ты этому французику веришь? Ну, что он не сдаст нас первому же патрулю, а всё сделает, как договорились: и проводника разыщет, и в подземелья с нами полезет, и потом, ежели найдём ту библиотеку, не учинит ли какой-нибудь декаданс? Французы, как говорят, лазутчиков расстреливают, и не хотелось бы…

Я немного подумал, потом решительно кивнул головой.

— Пожалуй, верю. Видишь ли, этот парень о настоящем, похоже, вовсе не думает, для него главное — исполнить семейную клятву, реликвии эти тысячелетние… А кто там сейчас у власти, король или узурпатор, и с кем он воюет, ему, по ходу, глубоко фиолетово.

— Фиолетово? — Ростовцев недоумённо нахмурился. — Это как? Тьфу, опять ты со своими словечками непонятными…

— Извини, вырвалось. Я это к тому, что наш гасконский приятель слегка не от мира сего — он на самом деле в далёком прошлом своей семьи, рядом со своим предком-крестоносцем, это для него реальность, а не то, что творится вокруг. Что ему наша война, русские, французы? А вот в то, что мы искренне собираемся помочь — он, похоже, поверил.