Он даже не обратил внимания на тот удивительный факт, что граф выслушивает поразительные сообщения с невозмутимым видом, будто ему каждый день докладывают о появлении гостей из других времён, обладающих знаниями о наиважнейших событиях будущих десятилетий. И предъявляют в качестве доказательств отпечатанные непривычным шрифтом книги и одну их упомянутых визитёров. Книги, он, правда, пролистал — но мельком, словно бы без особого интереса; Матильду ни о чём переспрашивать не стал, а когда Вревский замолчал, позвонил в маленький бронзовый колокольчик и кивнул возникшему на пороге кабинета дежурному офицеру. Тот щёлкнул каблуками и исчез — а тремя минутами спустя появился в сопровождении молодого человека в мещанском платье, при виде которого Матильда радостно вскрикнула, вскочила с канапе — но, словно опомнившись, замерла и стала переводить испуганный взгляд с барона на Аракчеева и обратно. Молодой человек мялся у порога; за его спиной адъютант терпеливо ожидал дальнейших распоряжений. Граф сделал знак рукой; адъютант подтолкнул незнакомца, отчего тот, едва не споткнувшись, вошёл-таки в кабинет и замер в двух шагах от двери, нелепо скособочившись — то ли пытался изобразить поклон, то ли с перепугу.

Полагаю, вам этот человек известен, барон. — сказал Аракчеев. Вревского хватило только на то, чтобы помотать головой. — ну тогда, вероятно, вам, сударыня?

Матильда кивнула.

— Да, это наш Дима… Дмитрий Гнедин, отчества, простите, не помню. Он как и я… оттуда.

Это были первые слова, произнесённые ею с того момента, как они выбрались их экипажа перед крыльцом дворца.

— Когда вы с ним расстались? Да вы не волнуйтесь так, сударыня, никто вас ни в чём не обвиняет…

— Сразу как оказались здесь у вас, в первый же день. Мы с Никитой Басаргиным и Рафиком Данеляном поехали на велосипедах искать имение Ростовцевых — и больше я никого из наших не видела.

Она, вроде, ожила, отметил Вревский. А ведь молчала, словно обратясь в соляной столп… Верно говорят, граф при нужде умеет найти подход к любому человеку.

Матильда тем временем окончательно осмелела.

— Вы позволите спросить, ваше… превосходительство?

«Высокопревосходительство»! — едва не взвыл барон, потративший немало времени на то, чтобы обучить спутницу хотя бы азам этикета. — Или «ваша светлость», как полагается обращаться к графам и князьям!..

Аракчеев снисходительно усмехнулся.

— Отчего же, спрашивайте.

— Можно узнать, откуда он здесь?

Граф улыбнулся — вполне благожелательно, как показалось ротмистру.

— Конечно можно, милая барышня. Да вы садитесь, господа. — он кивнул на составленные у стены стулья, обращаясь к Вревскому и гостю из грядущего. — Разговор нам предстоит долгий, а в ногах правды нет…

— Почему этот проход не нашли раньше? — хмуро осведомился Ростовцев. Я видел, что ему уже смертельно надоели залы, тоннели, белые тараканы, прячущиеся евреи и прочие прелести подземной Москвы. Поручик мечтает выбраться наружу — и плевать, что там на каждом углу французы с саблюками да ружьями…

Стоявшая за спиной поручика Делия всхлипнула, что-то неразборчиво пробормотала и вцепилась в рукав Дауда. Связывать его мы не стали — простреленное плечо и без того доставляло ему немало страданий, — но идущий позади «сладкой парочки» Д'Эрваль не выпускал из рук обнажённой сабли. И правильно — чёрт знает этих мамлюков, что придёт им в голову?

Третий наш пленник, француз-учёный, не издал ни звука — стоял, прислонившись к кирпичной стене, и его била крупная дрожь.

«…как бы истерику не закатил в самый неподходящий момент! Впрочем, пёс его знает какой он тут есть, неподходящий…»

— Здесь, пан офицер, был сплошной завал глубиной саженей в семь… — отозвался Янкель. Голос у него был дребезжащий и какой-то заискивающий. — Мы его разбирали больше года, а когда разобрали и посмотрели, что за ним — сразу об этом пожалели и стали думать, как бы запрятать его по новой. Но не успели — пришёл Бонапарт, было чем заняться.

— Так страшно? — спросил я.

— Да. Очень. Сын ребе Менахема, молодой Йосик, как увидел, так едва не свихнулся, его потом две недели микстурами отпаивали. И с тех пор отказывается даже в погреб спуститься — боится любых подземелий, а ведь он по тайному коридору всего-то две дюжины шагов прошёл…

Проводник кивнул, от чего пейсы, скрученные в длинные засаленные жгутики, заколыхались, зажили какой-то своей жизнью. Я спрятал усмешку — уж очень они походили сейчас на франтоватые косицы на висках французских гусар, в которые те раньше вплетали пистолетные шомпола.

«…Любопытно, как наш гасконец отреагирует на такое сравнение?..»

Повернув у подозрительной развилки (оказавшись на ней, я снова испытал невнятное ощущение, слабый, но настойчивый зов, затягивающее меня в тёмный тоннель), мы долго потом скитались по подземным коридорам, проходя залы, то узкие, как гроб, то широченные, с низкими потолками, с рядами квадратных, выкрошенных от времени на углах кирпичных колонн. Идущий позади Прокопыч отмечал каждый поворот жирным крестом при помощи предусмотрительно захваченного с собой куска мела, а для верности ещё и глубоко процарапывал ножом стрелку-указатель.

И чем дальше мы уходили, тем суетливее становился Янкель, и всё чаще предлагал вернуться — «да нет же тут ничего, добрые господа, нету! Это вам кто-то напрасно наврал про клады, а на самом деле — ничего, только крысы, мокрицы да всякая никчёмная дрянь…» И с каждой подобной репликой я убеждался — есть, есть что-то, чего проводник очень не хочет нам показывать…

Завал, возле которого мы остановились, был сравнительно свежий, и это определялось с первого взгляда. В щелях между булыжниками и обломками кирпича не успела ещё слежаться подземная пыль и всякий сор, а куски досок и деревянных балок, чьей-то рукой прибавленные к баррикаде до сих пор топорщились острыми щепками. Выходило, что не соврал Янкель, завал разбирали а потом восстанавливали — и произошло совсем недавно.

— А эта пакость давно здесь появилась?

Ростовцев кивнул на бледную дорожку, протянувшуюся вдоль стены и ныряющую в узкую щель под одной из глыб. Дорожка была живая, шевелящаяся, изгибающаяся, поскольку состояла из сотен, если не тысяч тех самых белых тараканов. Отвратительные насекомые торопливо перебирали лапками и один за другим, бесконечной вереницей исчезали в завале. На наше присутствие, как и на свет наших фонарей они не обращали н малейшего внимания. Казалось, если замереть, перестать дышать — будет слышен шорох бесчисленных полупрозрачных лапок и длинных белёсых усиков, ощупывающих каменные плиты.

— Всегда. — Янкель покосился на тараканью процессию и на всякий случай отодвинулся подальше. — По ним-то мы этот завал и нашли. И когда разбирали, а потом заново заделывали — они всё шли и шли, не замечая, что их давят. И сейчас идут. Этих тараканов крысиный король призывает, чтобы кормить свою свиту.

Про крысиного короля мы уже немало наслушались. По словам Янкеля выходило, что крысы — те самые, огромные, размером с кошку — стерегут тайные подземные склепы, а правит ими трёхголовая особь размером с телёнка. Я никак не мог вспомнить — написана здесь знаменитая сказка Гофмана, или ещё нет? Если написана — может статься, что обитатели Глебовского подворья именно из неё позаимствовали этот страшноватый образ? А что? Евреи народ грамотный, немецким языком владеет мало не каждый третий. Или наоборот, сам Гофман услышал жуткую сказочку о трёхголовом «крысином короле» от кого-нибудь из соплеменников Янкеля, благо в королевстве Пруссия их полным-полно…

Я помотал головой — что это за вздор лезет в голову так не вовремя? Гофман какой-то со своим «Щелкунчиком», липкие ужасы в манере Хичкока, да байки московских диггеров о крысах-мутантах с раздвоенными хвостами и крошечными розовыми ручками вместо передних лап.