Итак, сделать кустарную, но вполне эффективную дымовуху труда не составляет — при условии, что у вас имеется тот самый шарик для пинг-понга. Или любые другие куски тонкого целлулоида, скажем, останки дешёвого школьноготранспортира. А если упомянутых стратегических материалов в наличии нет — приходится прибегать к методам школьной алхимии, требующим уже некоторого навыка.

После того, как Ростовцев с Прокопычем вернулись из вылазки на Никольскую (требуемые ингредиенты были найдены в виде стеклянной двухлитровой банки с порошком селитры и несколькими пожелтевшими номерами «Московских ведомостей), я взялся за дело.

Итак. Примерно два литра воды выливается в жестяной таз, кстати отыскавшийся среди прочего хлама на чердаке. В воду высыпается полкило селитры — весов не было, приходилось отмерять на глаз, — и хорошенько перемешал. После чего — вымочил полосы, оторванные от газет (ножниц, разумеется, не нашлось) в полученной смеси и, выбравшись из слухового окна, разложил полуфабрикаты на железе крыши. Октябрьское солнышко не слишком жаркое, но бумага всё равно высохла меньше, чем за час, и осталось только свернуть хрустящие газетные полосы в плотные рулончики и зафиксировать их нитками. Я пожалел, что не нашлось под рукой фольги — но что поделать, чего нет, того нет. Выстроил пять готовых рулончиков в рядок на подоконнике чердачного окна. Хорошо бы, конечно чтобы они нам вовсе не пригодились, но если что — мы готовы к любым мыслимым и немыслимым неожиданностям.

Ростовцев с гасконцем тем временем привели в жизнь другую, не менее существенную, часть нашего плана — подробно, в деталях расспросили проводника о предстоящем театре военных действий. И даже набросали с его слов схему обширного соляного подвала, к которому, как выяснилось, примыкало подземелье под синагогой. Подвал этот использовался тамошними обитателями для хранения всякого хлама, и притаиться там так, чтобы никто не смог пройти мимо, оставшись незамеченным, труда не составляло.

До намеченного срока ещё примерно два часа. После чего, соглдасно всё тому же плану, мы с Ростовцевым и Прокопычем, вооружившись и переодевшись в рабочие куртки и штаны, отыскавшиеся в седельных чемоданах, выдвигаемся по направлению к Глебовскому подворью. А д'Эрваль, выждав ещё полчаса, в сопровождении дражайшего нашего Соломона Янкеля отправляется на встречу с учёным архитектором, мамлюком Даудом и «сопровождающими их лицами».

А пока — ждать.

— Девушку-то зачем с собой тащите? — хмуро осведомился д'Эрваль. — Под ногами будет путаться, мешаться. Мало у нас других забот…

— Я не буду это обсуждать. — столь же неприветливо ответил мамлюк. — Она пойдёт с нами. Так решено.

Лейтенант скривился. Подобный обмен репликами повторялся уже в третий раз за последние полчаса — с тех пор, как они встретились напротив Спасских ворот. Д'Эрваль, как и было условлено, привёл с собой еврея-проводника; Дауд же явился в компании учёного, Далии и ещё двух мамлюков — хмурых, неразговорчивых, оба с большущими, чёрными, как смоль, усами, кончики которых были закручены чуть ли не до уголков глаз. Вооружились мамлюки, как и их командир, не обычными своими саблями-скримитарами, а куба более короткими ятаганами. Кроме них, у каждого за пояс было заткнуто по два, а то и три пистолета — восточные воины всерьёз отнеслись к перспективе схватки в узких подземных тоннелях, и гасконец не мог не одобрить их выбор.

Помимо оружия, каждый из мамлюков нёс завёрнутые в рогожу инструменты — кирку, лом и топор. Кроме того, за спиной у каждого имелся туго набитый ранец, к которым были притянуты ремнями манерки с водой.

«…основательно подготовились, ничего не скажешь…»

— Ладно, дело ваше. — лейтенант пожал плечами. — Спасибо хоть, мадемуазель платье себе подобрала подходящее…

И действительно, спутница Дауда предпочла мужскую одежду — рабочую кавалерийскую куртку, штаны из полосатого тика, какие солдаты надевали на биваках и для хозяйственных работ, и удобные башмаки. Наряд дополняла зелёная с голубой тесьмой фуражная шапочка-бонэ, залихватски сдвинутая на правое ухо. За шарфом, перетягивающим тонкую талию, имел место маленький двуствольный пистолет с металлической рукоятью, а с плеча свешивалась сухарная сумка.

Проводник кашлянул — раз, другой. Д'Эрваль обернулся.

— Что ещё, мсье Янкель?

— Если господа позволят мне высказаться, — заговорил Янкель, — то нас слишком много. Не надо спускаться вниз такой большой компанией, в некоторых коридорах и втроём-то негде развернуться…

Дауд поглядел на Янкеля с недоумением — словно заговорил фонарный столб или афишная тумба.

— Однако же, ваша родня там разместилась, и места всем хватило… — ответил гасконец. — Так что советы свои оставьте при себе до тех пор, пока вас спросят.

Сказано было с лёгкой угрозой — лейтенант опасался, что проводник случайно сболтнёт что-то такое, чего говорить отнюдь не следовало. Хотя — они говорят по-русски, а ни математик-архитектор, ни мамлюки этого языка не понимают. Вот, разве, их спутница… впрочем, откуда магометанке из Египта (или откуда они там?) знать здешнюю речь?

Если вы обо всём договорились — то пойдёмте, пожалуй? — напомнил о себе учёный. Времени у нас не так много.

д'Эрваль согласно кивнул и сделал повелительный жест Янкелю. Тот пожал плечами и, бормоча что-то себе под нос, посеменил в сторону Варварки, огибая по большой дуге костры, разложенные прямо на брусчатке площади. Вокруг каждого из костров сидели, лежали, бродили солдаты — разглядев в Далии представительницу прекрасного пола, они приветствовали её скабрёзными комментариями, но немедленно замолкали, встретившись глазами с Даудом.

— Далеко тут идти? — спросила девушка на хорошем, почти без акцента, русском языке. Гасконец от неожиданности споткнулся и едва устоял на ногах, с трудом удержав проклятие.

«…вот тебе и Египет!..»

Совсем близко, госпожа! — зачастил Янкель, тоже изрядно удивлённый. Пройти квартал вниз по Варварке, потом мимо палат бояр Романовых — а там уж рукой подать! Увы, подворье выгорело, и синагога, сгорела тоже, и придётся немножечко полазить по пепелищу, чтобы отыскать спуск в соляные подвалы. Как бы вам не испачкать ваши белые ручки, госпожа, там сплошь сажа и уголья!

— Веди уже… — буркнул д'Эрваль. Многословие Янкеля ему не нравилось. Вот так, заболтается — и проговорится о тех, кто ждёт их под этим самым пепелищем….

— Вон они! — прошептал Ростовцев. — Замрите…

Мог бы и не говорить. Как только первые слабые отсветы заплясали по стенам и потолку, мы постарались слиться со штабелем бочонков, за которым прятались последние полтора часа. Было это не слишком приятно — бочонки остро и свежо воняли солёной рыбой, будто их только что избавили от содержимого, и запах, надо полагать, успел въесться не только в нашу одежду, но и в волосы и даже в кожу. Вот выберемся из этой дыры — непременно в баньку. А потом, согласно завету Александра Васильевича — «Портки последние продай, но после бани выпей». И чтоб непременно наливочки домашней, из полугара, на корешках да травках, какой потчевала нас незабвенная Наталья свет Петровна.

«… да суждено ли мне ещё попробовать мне той наливочки?..»

Справа от меня мышкой, едва слышно ворохнулся Прокопыч. Поручик, услыхав этот звук, злобно зашипел на ординарца, и я, не оборачиваясь ткнул его локтем. Понимаю, у самого нервы на пределе — но здесь, в низких, сводчатых подвалах, где на кирпичных стенах до сих пор можно найти наслоения окаменевшей десятки, если не сотни лет назад, соли, звуки разносятся, как в концертном зале филармонии.

Впрочем, те, от кого мы так старательно таились, и не думали осторожничать. Их шаги гулко разносились по подвалам, фонари — вообще-то обыкновенные сальные свечи, заключённые в металлические футляры со стеклами — светили достаточно ярко, чтобы сделать тьму в дальних углах и вовсе непроницаемой. Видимо, незваным гостям тоже было здесь не по себе, а потому они непрерывно беседовали, что делало шанс расслышать наше шевеление и вовсе иллюзорным.