Город под ним будто вымер. Все проклинали жару и прятались в домах. Даже рынок просыпался медленно. Повозки с товаром из Антверпена и Гента казались брошенными, будто жизнь замерла и время остановилось, хотя солнечная тень, добравшаяся до ног Петрониуса, свидетельствовала об обратном.

Ничего не изменилось, ничего! И это не давало Петрониусу покоя. Его душа жаждала путешествий. В Брюгге и Лейдене, в Гааге и Амстердаме ждали другие художники, которые могли многому научить. Он мечтал съездить в Париж, а оттуда к испанскому двору, по крайней мере в Мадрид или Саламанку. Он хотел учиться видеть и понимать, стать истинным мастером палитры. Но юноша не мог покинуть город и человека, к которому так привязался. При одной мысли о разлуке подмастерью становилось не по себе. Со вчерашнего дня кое-кто в Ден-Босе крепко держал его. Еще во время службы Петрониус понял, что не просто желает Зиту. Она соответствовала его представлениям о будущей жене: решительная, самостоятельная, умная, и в то же время — женщина с ее податливостью и нежностью. Разве мог подмастерье оставить ее и продолжить свое путешествие?

Взять с собой? На это у Петрониуса не хватило бы денег.

Ему нравился этот маленький город, где каждый знал соседа. Однако подмастерье чувствовал, что не задержится здесь надолго. Появление в компании с патером Берле многих настроило против Петрониуса. Он ощущал это, когда покупал хлеб, масло и бумагу. Повсюду подмастерье встречали враждебно.

Он хотел еще немного помечтать, но какие-то непонятные звуки заставили его очнуться.

Внизу в лавках на колесах проснулась жизнь. Откуда-то появились торговцы, выставили на прилавки бочонки, спрятанные под деревянными настилами. И всю эту суету вызвал один человек, медленно обходивший торговые ряды. Петрониус знал эту походку, спокойные и иногда неловкие движения рук и даже рисунок вен и сухожилий на этих руках. Внизу шел Якоб ван Алмагин, спрятав от жары голову под капюшон. Он совал свой нос под каждый навес, спрашивал, ощупывал товар, смотрел на свет и покупал самые разные предметы. Петрониус узнавал травы и порошки, семена и съедобные грибы. Под некоторые навесы Алмагин заглядывал дважды, трижды.

Петрониусом овладело любопытство. Стоит ли сойти вниз и показаться ученому? Или наблюдать за ним сверху, рискуя быть замеченными? Подмастерье выбрал золотую середину. Он спустился не до конца лестницы и замер, прижавшись к стене. Так он мог наблюдать за происходившим внизу. Петрониус видел, как Алмагин взвешивал небольшое количество порошка из мешочков, стоявших на прилавках. Некоторые мешочки продавцы доставали из-под прилавка только после его настойчивых просьб, торопливо высыпали порошок или зерна в небольшие чаши медных весов, которые держали в руке, и с поразительной точностью отвешивали товар и пересыпали в маленькие мешочки. Алмагин протягивал через прилавок монеты, забирал мешочки и складывал их в кожаную сумку.

Петрониус, присвистывая и не обращая внимания на торговцев, стал спускаться с лестницы. Краем глаза он заметил, как Алмагин испуганно поднял голову и снял капюшон. Петрониус спрыгнул с нижней ступеньки и обвел взглядом лавки. Затем с наигранным удивлением подошел к ученому:

— Что вы здесь делаете, господин?

— Покупаю травы, — ответил Якоб ван Алмагин, весело подмигнув и незаметно отходя от торговцев порошком. — Редкие пряности, такие как гвоздика и корица, а также ингредиенты для моих чернил. Я собирался к вам, Петрониус. Завершать портрет. Вижу, вы празднуете свой похмельный понедельник?

Петрониус не спускал глаз с ученого, и от последнего не ускользнуло это внимание. Оба мило улыбались друг другу.

— Я провожу вас. Мне стало скучно. И я не имею права отказаться от прогулки в таком приятном обществе.

Они направились вдоль канала в сторону собора. Шли молча. Позади торговец, с которым ученый обделал свои делишки, быстро свернул вещи.

— Позвольте задать вам, Якоб ван Алмагин, один вопрос, — заикаясь произнес Петрониус.

— Пожалуйста, спрашивайте, Петрониус. Я отвечу, если на то хватит моих скромных знаний.

Петрониус закусил губу.

— Что вы только что приобретали, травы или…

Якоб ван Алмагин схватил его за рукав с такой силой, что подмастерье замолчал. В глазах ученого вспыхнули странные огоньки, хотя выражение лица не изменилось.

— Никогда не обвиняйте тех, кто не совершил никакого преступления. Я покупал травы, которых не было на прилавке, верно. Назовите их ядом, если хотите. Но в каждом яде содержится целительная субстанция. Возьмем цикуту. Один стакан воды, смешанный с соком этого растения, — и человек медленно умирает. Органы будто замерзают один за другим. А если в стакан добавить несколько капель цикуты и выпить его или смочить больные места во время операции, то смесь снимет боль.

Петрониус смущенно молчал, опустив глаза. Ученый увлек подмастерье в сторону рынка.

— Даже отдельные слова в нашей беседе могут быть неверно истолкованы. Случайный прохожий подхватит необдуманно произнесенное слово «яд», не уловив взаимосвязи, и расскажет кому-то или на исповеди доверится доминиканцу. А священник, якобы заботясь о своей «овце», доведет сей факт до сведения инквизиции. И колесо закрутилось, и никто и ничто не в силах его остановить. Вы попадете в камеру пыток, потому что вас обвинят. Там вас заставят признаться. При виде орудий пыток никто не может ручаться за себя. Под пытками вы выдадите меня, вашего мастера, всех подмастерьев и половину города, особенно когда перестанете чувствовать боль. И начнется охота на ведьм. Десятки невинных людей лишатся жизни, потому что вы необдуманно употребили слово «яд».

В тени главного церковного нефа Якоб ван Алмагин остановился и указал на своды и стены собора, на леса, где сидели каменщики и каменотесы.

— Подобные сооружения возводятся только там, где существует строгий порядок, а послушание является добродетелью. Те, кто готовит яды, нежелательны в таком обществе. Они, — ученый указал на собор, — используют самый сильный яд, скрытый в человеке, — страх. Только трусливые строят такие монументы в честь и во славу церкви и всемогущего Бога.

Якоб ван Алмагин повернулся, его лицо было серьезным, необычайно серьезным, Петрониус ощутил неуверенность, он хотел что-то спросить, однако в этот миг их внимание привлек шум перед входом в собор. Там собралось немало народу. Петрониус не расслышал ученого, но ему показалось, что тот сказал «убивать».

— Вы еще раскаетесь, Босх! — кричал человек голос которого Петрониус очень хорошо знал.

Якоб ван Алмагин схватил юношу за руку и потянул в сторону. Они поднялись на две ступеньки лестницы, ведущей ко входу в здание, откуда могли наблюдать за происходящим.

— Инквизитор! — пробормотал Алмагин и указал на двери собора.

Там в сопровождении двух солдат в яркой форме действительно показался Иоганнес фон Берле. Солдаты держали доминиканца железной хваткой — они выталкивали его из собора. Только когда дверь закрылась, они отпустили священника. Инквизитор исходил желчью, его лицо было искажено яростью. Он искал поддержки у окружающих, которые медленно и молчаливо выходили из церкви, чтобы наблюдать за развитием событий за стенами собора.

Патер распростер руки, набрал в грудь воздуха и закричал в медленно разрастающуюся толпу:

— Божьи люди! Ваши власти приведут вас к заслуженному отдыху в том мире. Тот, кто запрещает слово Господа Иисуса Христа, толкает вас в огонь чистилища! Там вы будете вечно каяться в своих грехах, так как грешите против слуг Господа Бога и против католической церкви. Но я скажу вам: вышвырните бунтовщиков из города, отправьте неверующих на костер. Тот, кто запрещает доминиканцам говорить, должен сам замолчать навеки!

Толпа заволновалась и занервничала, послышались одобрительные выкрики, кто-то уж потрясал кулаками.

Якоб ван Алмагин по-прежнему держал Петрониуса за рукав. Теперь он повернулся к нему: