Якоб ван Алмагин подошел к ним на расстояние нескольких шагов. Лицо его подергивалось в свете пламени, вырывавшегося из сарая. Петрониус видел трясущиеся губы.

— Вы выиграли, сестра. Но Якоб ван Алмагин еще нужен. Время моей отставки пока не пришло. Если выдадите мою тайну, отправитесь со мной в ад. Я обещаю!

Ученый отвернулся и выскользнул через боковое отверстие в стене.

— Магистр Якоб! А картина? Что будет с ней?

Алмагин обернулся и что-то выкрикнул, но в этот миг от задней стены оторвалась балка, и в сарай посыпался огненный дождь.

Якоб ван Алмагин надвинул на голову капюшон и исчез. Зита и Петрониус выскользнули через переднюю дверь.

Огонь яростно набросился на сарай, пожирая сухие доски и балки. Тяга была такой сильной, что у стоявшего рядом крестьянина сорвало с головы шапку.

Зита притащила Петрониуса к воротам — охрана открыла их, чтобы можно было передавать ведра с водой из находившегося неподалеку пруда.

Целые и невредимые, сопровождаемые красноватым светом горящего сарая, они добрались до дороги. Под одним из деревьев на аллее опустились на землю. Петрониус без остановки кашлял, а Зита внимательно изучала окрестности. Среди яркой зелени кустарников голубое платье девушки сияло, будто она была нимфой.

— Теперь настало время осуществить твои мечты, Петрониус! — произнесла Зита, наблюдая за дорогой.

Петрониус прислонился к дереву.

— Что тебе известно о моих мечтах?

— Многое. Ты говорил во сне. Рассказывал мне целые истории. А одним из твоих желаний было отправиться в Вену, ко двору Габсбургов, или во Францию, к Людовику XII.

Прежде чем Петрониус смог ответить, он услышал стук копыт, доносившийся с той стороны, куда они направлялись. Художник попытался встать, но ноги подкосились. Однако Зита пошла навстречу всаднику, будто ждала его. Через несколько мгновений в утренних сумерках возник Майнхард с четырьмя лошадьми.

— Я думал… — прошептал Петрониус, но не смог закончить: силы покинули его.

Почему Майнхард с его рукописью оказался здесь? Зита рассмеялась и закончила за него:

— …что мы отправимся во Францию, чтобы избежать когтей бестии по имени Якоб ван Алмагин? У нее на совести слишком многие. Слишком многие, кто знал или подозревал о тщательно скрываемой тайне. Ты первый, Петрониус, кого она не убила. Разве это не оправдывает ложь?

Петрониус не совсем понимал взаимосвязи. Если бы рукопись не находилась в безопасном месте, она могла стоить ему жизни.

Возница подошел и подхватил Петрониуса под мышки. Одним махом он посадил художника на лошадь и привязал его руки и ноги к седлу. Петрониус воспринимал происходящее безразлично. Юноше казалось, что голова его плывет в огромном водяном пузыре, который медленно опорожняется. И тут он вспомнил про Питера. И неожиданно догадался, что в игре с разоблачениями открыты не все карты. Он разоблачил Якоба ван Алмагина тогда, в лаборатории, под домом Босха. Но и в Зите, по его мнению, оставалось достаточно загадочного. Только один человек мог подсыпать яд в кружку Питера. И этот человек теперь увозил его из Оиршота.

Если Петрониус правильно понял Зиту, она продолжила рукопись. Может быть, записала его фантазии, дополнила то, о чем сам он хотел умолчать. Ведь Зита угрожала этим Якобу ван Алмагину.

Зита погладила Петрониуса по лицу. Она ворковала, как голубка. Или то был приглушенный клекот ястреба, поймавшего добычу и теперь медленно поедающего ее? Петрониус украдкой наблюдал за Зитой. Она скакала рядом и улыбнулась ему, заметив пристальный взгляд. На седле девушки висела сумка с рукописью.

— О Михаэль! Чудесно, что я нашел вас здесь. Посмотрите!

Кайе вздрогнул — дверь в мастерскую распахнулась, и ворвался Небриха. Он бросился к коллеге, схватил его за руку и потащил к картине.

Толчок вернул реставратора в настоящее. Не замечая Берле, Небриха остановился у створки, изображающей ад.

— Последние дни я много размышлял. И меня осенило.

Его палец скользнул по сцене ада к огромным ушам, разделенным ножом.

— Слушать! — сказал он.

Затем палец проследовал к человеку-дереву.

— Видеть!

Наконец указательный палец обвел несколько сцен в нижней части картины.

— Чувствовать! — подчеркнул он. — «Я лес, который слышит, и поле, которое видит», — вот что означают рисунки Босха. Я говорю вам, Михаэль, Босх был пророком. Он знал, что его замыслы раскроют. Способность слышать и видеть в аду разрушена, уничтожена. Мы ходим по миру глухие и слепые, вот что в действительности он хочет сказать. Разве мы не погружены в развлечения? Они являются для нас пиком человеческого счастья. Босх описывает здесь вершину и конец человека. Люди привязаны к музыке, они пропадают в игорных домах. И голубой дьявол пожирает последнее, что есть у них — души. Умение слушать, видеть и чувствовать стало сегодня пороком.

Кайе не совсем понимал сложные намеки Небрихи. Он еще не опомнился от рассказа Берле. Реставратор снова нажал кнопку тревоги, но подтверждения не поступало.

Взволнованный голос Небрихи продолжал:

— Вот почему знак Венеры, Михаэль. Все указывает в одном направлении. Не лицо человека-дерева находится в центре картины. Если провести диагональ, то получится весло правой лодки. Весло! Вы понимаете? В первой картине отверстие в фонтане с совой, во второй — всадник с рыбой, а в последней — весло. Все сходится. Весло означает курс, направление. Курс, который взял человек-дерево, неверный. Он ведет сюда, в ад, в то время как курс, который нужно проложить, иной. И поэтому в картину введен символ Венеры, который мы обнаружили на наших снимках.

Кайе стал ясен ход мыслей Небрихи.

— Разве Грит Вандерверф не называла поколение наших потомков «людьми-посевами», Антонио?

Патер Берле мгновенно обернулся и рассмеялся:

— Они давно позади нас, и были позади, сеньор Кайе. Якоб ван Алмагин уже в XVI веке пытался зарисовать знание о людях-посевах.

Небриха вздрогнул и обернулся:

— Вы… здесь? И в форме охранника?

Берле проигнорировал Небриху и понизил голос, будто не хотел, чтобы его услышали посторонние.

— Эта женщина-мужчина пережила всех. Всех! Босх умер в 1516 году. Картина высосала его силы целиком, а нападки патера Иоганнеса окончательно вымотали. И все же это был маленький триумф для Якоба ван Алмагина. Доминиканцы так и не смогли встать на ноги в Ден-Босе. Патер был устранен Якобом ван Алмагином раньше. В 1515-м он покинул этот мир.

Кайе провел рукой по волосам. Откуда Берле знает такие детали? Откуда взял все эти истории?

Словно услышав немой вопрос реставратора, Берле ответил еще тише, чем раньше. Кайе был вынужден наклониться, чтобы расслышать. В голосе патера появились угрожающие нотки.

— Петрониус Орис и Зита ван Клеве скрылись. Рукопись спасала их до тех пор, пока последняя часть не попала в чужие руки. Зита и Петрониус отправились предположительно в Испанию. В конце концов рукопись очутилась в Саламанке. И еще — перед их смертью что-то произошло. Не хватает последней части рукописи. Зита продолжила ее, об этом она сообщает, но рукопись обрывается к моменту их бегства. А все ссылки на Якоба ван Алмагина и на значение картины исчезли. Похоже, Алмагин завладел последней частью рукописи. В любом случае след Петрониуса Ориса теряется. Возможно, он изменил имя, но я думаю, что, как многие, подобные ему, он погиб на костре инквизиции. В библиотеке в Саламанке на то есть много указаний. А вот следов Зиты нет нигде!

В помещении воцарилась тишина. Реставратор нервничал. Тишину прервал Небриха:

— Таким образом, картина замолчала! До сегодняшнего дня. Сейчас она вновь заговорила, патер Берле. И если мы не узнаем всей правды, то в руках у нас останется хотя бы ключ. «Сад наслаждений» провозглашает конец католической церкви и господства мужчин.

Лицо Берле исказилось.

— Церковь истребляла мудрых женщин, посылала на костер, — продолжал Небриха. — Но уже в то время люди-посевы составляли с помощью Якоба ван Алмагина свой алфавит изменений. Женщины во все времена передавали свои знания дальше, патер. Они просто скрывали это, ведь так называемых ведьм сжигали на кострах инквизиции.