Петрониус вздрогнул, услышав голос сверху…

Подмастерье осторожно поднялся на последнюю ступеньку и оказался в клинообразном помещении, прилегавшем к наружной стене. Таким образом получался треугольник, в самой узкой части которого и проходила лестница. Когда Петрониус обернулся, то увидел перед собой на стуле Якоба ван Алмагина.

— Вы?

Ученый сидел, забросив ногу на ногу, на коленях у него лежала книга. Что-то было не так, поза и движения казались странными, хотя Алмагин шевелил только руками.

— Не ожидали увидеть меня здесь?

Петрониус прошел вперед и осмотрелся. Он незаметно принюхался — пахло чем-то, похожим на кровь.

— Я даже не мог подумать, что где-то здесь находится кабинет раритетов. Причем весьма необычный, я бы сказал.

Якоб ван Алмагин рассмеялся, закрыл книгу и встал.

— Для трезвомыслящих душ он может показаться преддверием ада, а для людей, научившихся справляться со своими фантазиями, это рай. Осмотритесь. Здесь всё помогает таинственнее изображать странности мира. Мы начинаем думать только тогда, когда встречаем что-то необычное. Оно должно казаться знакомым, не отталкивающим, чтобы привлечь наш взор. Лучше всего это удается, когда мы видим знакомые формы, которые раньше не рассматривали осознанно. Мы знаем их, но они чужды нам. Это и есть искусство, настоящее искусство: брать ужасы этого мира из него самого.

Говоря тихо, но отчетливо, Алмагин ходил кругами, и Петрониус растерялся среди сокровищ и раритетов, наполнявших комнату. Линзы и стеклянные банки стояли на полках, в дальнем углу лестницы были колбы и дистилляторы, аккуратно разложенные и подписанные кости, черепа различных форм и размеров. На одном из придвинутых к стене столов лежал гербарий экзотических растений, привезенных в Европу из недавно открытой Индии. С потолка свисали высушенные конечности различных животных, и Петрониус увидел ноги коз, коров, овец, лапы собак и кошек. В центре комнаты располагалась лестница в мастерскую Босха.

— Другие художники гордятся своими коллекциями и показывают их остальным. Эта же спрятана от посторонних глаз. Почему?

— По сути, это калитка. — Алмагин указал на мастерскую. — Кто пройдет по этому миру, будет готов принимать ужасы на картинах как действительность. Они — часть мира, окружающего нас. Кто войдет через парадную дверь, отягощенный собственными мыслями, будет рассматривать картину с иных позиций.

Алмагин перешел на чердак, Петрониус последовал за ним. На каждом дюйме этого помещения располагалось чудо, Он обнаружил огромного скорпиона, разрезанного пополам и повешенного за четыре нити. Передняя часть тела с клешнями вращалась в потоке воздуха, то соединяясь, то разъединяясь с заканчивающейся мощным жалом задней половиной.

Вслед за ученым подмастерье вышел на чердак. Вход в кунсткамеру был спрятан под люком в полу, который Алмагин заботливо закрыл за собой, тщательно расправив лежавший над ним ковер.

— Отвечаю на ваш вопрос, Петрониус. Человек — существо странное. Дай ему картину, показывающую неизвестное, демоническое, и он поверит, что здесь поработала нечистая сила. А тут лишь фантазия художника. В действительности только жизнь есть дьявольское проявление, а дар изобретателя невинен, свободен от всякого греха. Он открыт, тогда как наше мышление находится в плену у собственных заблуждений.

Петрониус пересек чердак и остановился у одной из картин, закрытой черной тканью. Он знал, что скрывается за ней. В нем все кипело, и теперь он видел все события иначе. И встреча была не случайной. За всем скрывался чей-то план, который он не мог постичь. Неужели и спор с Энриком, и исчезновение Зиты — его часть?

— Почему вы рассказываете мне все это, меестер Якоб? Почему ждали меня? Почему подогревали мое любопытство, когда в доме никого не было? На все должна быть причина!

Алмагин обошел стул, на котором позировал для портрета, обогнул стол с красками и пигментами и наконец подошел к Петрониусу и стал медленно снимать ткань с картины. Показалась средняя часть триптиха.

Иероним Босх работал с невероятной скоростью, поразившей Петрониуса.

— Картина буквально кишит людьми, Петрониус. Мужчины и женщины все одного возраста, нет детей и стариков. Все они в одном весеннем состоянии невинности. Возьмем время до Всемирного Потопа. В нем человек не сознает, какому пороку предается. Возьмем рай, который и сейчас ищут там, где мореплаватель Колумб открыл новую страну. Люди должны жить так, как создал их Бог, не осознавая греха, не думая о старости. Или возьмем наше сообщество. Люди на картине, как и мы, празднуют службу. В центре — любовь, симпатия друг к другу, внимание, но не из-за полового влечения. Ни один человек на картине не совершает акт воспроизведения себе подобных. Только по этой причине картина чрезвычайно опасна. Потому что она отрицает основополагающий принцип Ветхого Завета: будьте плодовиты и множьтесь. Если бы на этой картине люди бросились друг на друга, церковь подняла бы руку и заклеймила художника — и забрала картину. Нашлось бы много жирных аббатов, которые повесили бы картину в своих кельях. Но этого нет в нашем полотне, что делает его опасным. Здесь удовольствие служит только радости людей. Невероятная мысль! Если бы картина попала в руки инквизитора, мы все оказались бы на костре: мастер Босх, вы и я, и все подмастерья, которые тут ни при чем.

Взгляд Петрониуса блуждал по картине. По всему полотну угадывались сексуальные отношения. Земляника указывала на эротические действия, как и виноград, и сливы. У одного из мужчин была слива вместо головы, будто во время разговора с девушкой, которая лежала рядом с ним на земле и болтала, он не мог думать ни о чем другом, кроме как о ее половой принадлежности. А затем взор подмастерья упал на двух существ, которые были заключены в капсулу и дарили друг другу любовь. Лицо мужчины приближалось к женщине для поцелуя. Он положил руку на ее живот, а она свою — ему на колено.

Якоб ван Алмагин следил за взглядом подмастерья.

— Вы очень наблюдательны, Петрониус. Лишь немногим дана такая интуиция. Поэтому я показал вам картину. Ее значение…

— …многообразно, — прервал его Петрониус.

Он восхищался тончайшей работой Босха. Части растений образовывали буквы, которые при внимательном рассмотрении можно было прочесть.

— Альфа и омега, начало и конец, человек рая и человек конца века. Они сравнимы в любви!

Петрониус не знал, рассказать ли ему о подслушанном ночном разговоре. Что-то удерживало его.

— Вы способный, Петрониус, очень способный. Это дворец бракосочетания, где созидательный наказ Господа Бога обновлен: плодитесь и размножайтесь. Но он приобретает иной смысл. Он не означает: переполните мир себе подобными. Он гласит: распространяйте наши идеи дальше.

— Semen ets verbum deif — прошептал Петрониус. — Слова Бога есть семя, из которого рождается жизнь. Шар на внешней стороне триптиха похож на яйцо мира.

— Хорошее наблюдение, Петрониус. Новое произведение рождается из невинной любви. Фантастическая мысль, мысль, выходящая за рамки того, о чем думают в этом мире священники эры конца, сомневающиеся фанатики потустороннего мира, властвующие и жаждущие власти. И все же картина идет еще дальше. Она дает портрет современности. Разве вы не узнали себя? Тут сидит не какая-то пара, а вполне определенная: Петрониус и Зита ван Клеве. Оба — невинные адамиты и оба носители этой миссии во веки веков. Вот изображена семенная коробочка львиного зева — подхваченные ветром зонтики семян разлетаются по всему свету.

Петрониус откашлялся. Низ живота неприятно тянуло.

— Почему я и почему Зита?

Алмагин опустился на стул, затерявшийся среди мольбертов, разноцветных палитр. Тут стояло и набитое соломой чучело совы, которое мастер принес из

— Я жду худшего. Мастер Босх оскорбил инквизитора, оскорбление придется искупать. Я чувствую, патер Иоганнес готовит удар против всего братства адамитов. Картину нужно спасти и, возможно, завершить, если мастер не сможет сделать этого сам. И должны остаться люди, в руках которых будет ключ к произведению. Оно не должно остаться непонятым. Вам ясно, Петрониус? Какая польза от картины, если ее не понимают вообще или понимают неправильно? Никакой!