— Что? — приподняла брови леди Рутвель.

— Видите вот ту улочку? — указала леди Томасина на проулок, настолько узкий, что Алекто пришлось бы согнуть руки в локтях, чтобы взяться за соседние дома. — Ее здесь называют "Неверной улочкой".

— И почему же она носит такое название? — спросила Алекто, не предчувствуя ничего хорошего.

— По ней проводят тех, кого подозревают в измене. Если ноги женщины почернели, значит она изменила своему мужу и заслуживает самой суровой кары.

Поверх голов Алекто различила, что к толпе присоединился король, которого тут же окружила свита. Похоже, он тоже пытался разобраться, что здесь творится.

Толпа загудела, и Алекто увидела небольшую группу людей, в основном мужчин, но была и одна крупная ширококостная женщина, своими размерами, да и видом напоминавшая мужчину. Между ними Алекто не сразу заметила женщину — фактически девушку — лет семнадцати, которая шла в одном рубище, да еще и босиком. Только в отличие от Сверра, ей явно было холодно: губы посинели, глаза испуганно метались, волосы были всклокочены, словно ее за них только что таскали.

— Вот она, — прошептала леди Элейн, возбужденно блестя глазами.

Толпа подалась вперед, вытянувшись в едином порыве.

— Я не хочу на это смотреть, — пробормотала Алекто, пятясь. — Давайте уйдем, леди Рутвель.

Фрейлина чуть кивнула, но тут Алекто почувствовала, как кто-то придержал ее за спину.

— Вы должны остаться. И посмотреть на это, — раздался холодный голос матери.

Обернувшись, Алекто увидела и ее саму. Мать потемневшим взором смотрела на девушку, которую уже вели к улочке на веревке, которой были обвязаны ее руки. Лицо матери как-то изменилось, словно за то недолгое время, что они не виделись, случилось что-то, придавшее ему такое выражение.

— Если вам надо, вы и смотрите.

— Вы останетесь, Алекто, и посмотрите, — спокойно повторила та.

Сглотнув, Алекто снова взглянула на девушку, которую уже подвели к узкой расщелине между домами.

Руки девушки развязали, и теперь она беззвучно плакала под шум толпы.

— Иди, — крикнул кто-то.

— Блу-дни-ца.

— Так ей и надо.

— Она пойдет босой? — поинтересовалась краснолицая дама, ненавистница ростовщиков, и, изящно оттопырив мизинчик, откусила сразу половину трубочки с заварным кремом.

Вывалившись с другого конца, он шлепнулся ей на подбородок и грудь.

— Как ужасно… — прошептала Алекто.

— Разве ужасно наказать изменницу? — приподняла брови леди Элейн. — Жаль, отошли в прошлое времена, когда на них надевали железные маски с ослиными ушами.

— Такие надевали на сплетниц, — любезно поправила ее леди Рутвель.

— Иди уже, — крикнул кто-то.

Девушку грубо толкнули, и она, ухватившись за стены домов, оказалась в улочке. Под выкрики толпы, держась по бокам, она двинулась вперед, судорожно цепляясь и то и дело спотыкаясь.

— Иди-иди.

— Ве-дьма.

— Поделом тебе.

— Говорят, на нее и Харт засматривался.

— На что там засматриваться? Кожа да кости.

— Видела бы ты, как она третьего дня на моего смотрела…

Алекто зажмурилась и открыла глаза, только когда по поднявшемуся шуму поняла, что девушка дошла до конца.

— Что там? — вытянула голову одна из фрейлин.

— Грязные, — провозгласил кто-то.

Рядом ахнули.

— Не черные, а грязные, — пояснили этой впечатлительной особе.

Еще какое-то время толпа возбужденно гудела, обсуждая и сомневаясь. Ноги девушки, красные от холода, кажется, рассмотрели со всех сторон, пока не пришли к не слишком уверенному мнению, что они все же не почернели.

Погалдев еще немного, толпа стала расходиться. Алекто вместе со всеми двинулась мимо девушки, которая, рыдая, сидела у стены, кажется, не веря в свое избавление.

Алекто уже хотела было отвести глаза, когда заметила вдруг, что ступни, показавшиеся красными от холода, были действительно красными, но не от холода, а потому что на них алело нечто, при ближайшем рассмотрении напоминавшее едва различимые башмаки. Если бы могли существовать туфли из тепла, оберегавшие ноги от холода, Алекто поклялась бы, что это они и были. Алекто моргнула, и они начали медленно истаивать.

Девушка, с трудом поднявшись, ступила в снег, а когда убрала ногу, там осталась только растаявшая лужица. Все так же, не поднимая глаз и держась за стену, она заковыляла прочь.

— Как вам прогулка? — осведомился Эли, когда они вошли.

— Отвратительно, — бросила Алекто, обходя его, и двинулась к окну.

— Познавательно, — спокойно ответила мать.

Алекто кинула на нее яростный взгляд, но промолчала, усевшись на каменный подоконник и уставившись сквозь ромбики окна наружу, хотя за слюдой едва что-то различалось. Только сыплющее снегом небо, на которое она сегодня и так уже нагляделось.

— Оставь нас, Эли, — попросила мать, и тот, сграбастав вульписа, которого кормил в их отсутствие кусочками сушеного мяса, вышел.

Приблизившись, мать взяла ее за подбородок.

— На вас произвела впечатление сегодняшняя сцена на площади?

— Она была отвратительна, — повторила Алекто.

— Отвратительна, — согласилась мать.

— Тогда почему вы заставили меня на нее смотреть?

— Потому что порой через отвратительное мы учимся правильному. Вы почувствовали в себе что-то новое после этого? — Мать впилась в нее взглядом.

Казалось, ответ был ей очень важен. Алекто упрямо сжала губы.

— Алекто, — повысила голос та. — Ответьте на мой вопрос: вы что-то почувствовали сегодня?

— Кроме тошноты? Ничего.

Алекто снова отвернулась к окну.

— Этот замок… Мне все меньше здесь нравится.

— Король пригласил нас остаться еще.

— Что? — Алекто развернулась.

— Да, — произнесла мать, проходя на середину комнаты и отстегивая кошель, а с ним и пояс, которые бросила на кровать.

— И надолго?

Та чуть пожала плечом.

— Пока это будет нужно.

— Тогда надеюсь, нужно будет это недолго.

Мать остановилась, внимательно на нее посмотрев.

— А я надеюсь, что ты изменишь мнение.

Омод вошел в покои и раздраженно отшвырнул пурпуэн, который буквально содрал с себя, сорвав пару пуговиц.

— Чем все закончилось, Ройф? — спросил он вошедшего следом оруженосца.

— Оправдали. Кажись, не виновата девица.

— Просто выкрутилась.

Ройф удивленно взглянул на него.

— Кажется, тебя такие склоки никогда не интересовали.

Омод со вздохом провел ладонью вверх по лицу, зачесал назад волосы, сжал концы в кулак и отпустил.

— Ты прав, — произнес он, опускаясь на кровать.

— Что-то стряслось?

— Скорее открылось.

— Хочешь рассказать?

— Нет.

— А перекинуться в шахматы? Или нарды?

— Ты ведь никогда такое не любил.

— Ну, если заниматься тем, что люблю я, так прикажи поставить круг для метания ножей и принести доброго вина. А заодно пригласим ту девчонку с площади и ее подруг — глядишь, и почернеют ноги у всех, — хохотнул он.

Омод усмехнулся.

— Может, ты и прав: нужно менять не события, а мнение.

— Так я кликну вина?

— Кликни. А у меня есть дела.

— Ну вот, так всегда, — протянул Ройф, когда Омод прошел мимо. — Как веселье, так сразу уходишь. К той своей красотке?

— Какой красотке? — Омод замер на пороге.

— Не знаю, но та, к кому ты так спешишь, бросая друзей, должна быть очень красива.

Фыркнув, Омод переступил порог.

Ингрид напоминала мышонка, лежавшего, зарывшись в одеяло. Теплая и сонная. Когда он ее подхватил, она лишь что-то сонно пискнула. Ее перенесли в комнату, где мать устроила лекарскую.

— Тише, Ингрид, это я, — прошептал он, закинув одну руку девушки себе на шею, сделал несколько шагов и опустился вместе с ней у очага, подняв легкую дымку золы.

Она запуталась в ее волосах серыми искрами. Как ни странно, от Ингрид пахло не лекарствами, а сдобой. И Омод, не удержавшись, провел ладонью по ее прядям, сейчас свободным от каля. Ему всегда нравились ее волосы. Дрогнув ресницами, Ингрид раскрыла глаза, и в них отразилось два Омода.