Она еще какое-то время дрожала, а потом медленно, опираясь руками о землю и отставляя ногу, поднялась, схватила сук и, используя его, как посох, двинулась на звук.

Когда она вышла на поляну, охотники все еще трубили об удаче, собравшись в круг. Кто-то, весело болтавший с соседом при виде ее умолк, кто-то вскрикнул, и все взгляды обратились к ней.

Алекто была слишком обессилена и потрясена пережитым, чтобы смутиться. А не то ее бы глубоко уязвило выражение лиц леди Элейн и леди Томасины.

— Дитя, что с вами? — поспешил к ней консорт и поддержал. Алекто с облегчением оперлась о него.

— Я упала с лошади, — пролепетала она непослушными губами.

Тут из леса выскочил Каутин с полубезумным видом и бросился к ней.

— Алекто.

С ним было еще несколько человек, которых он, очевидно, приводил ей на подмогу.

— Я пришел, а тебя нет… лишь следы. И так, будто ты не одна. Я чуть не свихнулся.

— Все в порядке, Каутин, — прервала она его, подняв руку. — Я сумела добраться сама.

— Но как? Тебя ведь придавил конь… Он ведь не мог сам встать.

— Смерч встал и убежал. Нужно будет послать кого-то за ним.

Каутин пытался еще что-то сказать, но консорт положил руку ему на плечо.

— Сейчас вашей сестре нужно поскорее оказаться в тепле и отдохнуть.

Судорожно вдохнув, Каутин кивнул.

— Леди Алекто требуется помощь, — громко произнес консорт, обращаясь к остальным. — Она упала с коня, но нашла в себе мужество добраться сюда.

К Алекто тут же приблизилось несколько человек: кто-то протянул мех с горячительным питьем, кто-то предложил руку, одна дама даже пожертвовала свою мантию, поскольку накидка Алекто была вся мокрой от снега и изорванной.

Постепенно шокировавшее всех поначалу происшествие улеглось в головах присутствующих, и они начали возвращаться к своим занятиям.

— А где король? — спросил кто-то.

— Я здесь, — раздался голос на краю поляны, и там показался его величество в сопровождении Ройфа.

Король улыбался, тщательно кутаясь в плащ, но Алекто почудилось, что он устал больше, чем хотел показать.

— Там, на пригорке, ждет косуля, чтоб ее разделали, а потом зажарили на вертеле, — произнес он, и несколько слуг тотчас поспешили в указанном направлении, а остальные присутствующие отвесили комплиментов умению короля.

Проходя мимо Алекто, которую устроили на ложе из веток с постеленным поверх одеялом, он лишь слегка удивленно взглянул на нее.

Добычу уже разделали, и псарь принялся раздавать долю собакам, выделив первой ищейку. Ей он бросил сердце, остальным голову и внутренности. Собравшиеся вокруг охотники приглушенно спорили о технике этого действа, очевидно раздражая мужчину, десятилетиями занимавшегося раздачей и теперь лишь морщинами на лбу высказывавшего высокородным господам все, что он о них думает.

Вскоре хорошо приготовленные части оленьей туши нанизали на рогатины, и люди выстроились попарной вереницей, важно держа филей, лопатки, задние ноги и прочие части. Мужу леди Элейн достался зад.

Псарь еще прошелся, переставив их в соответствии с достоинством той части дичи, которую они несли, и, наконец, удовлетворенно кивнув, признал, что они могут возвращаться.

Алекто была настолько благодарна, что ей не приходится идти самой или ехать верхом, что даже не думала, как выглядит, сидя на ложе из связанных веток, которое тянули несколько добровольцев.

Когда они приблизились к замку, уже смеркалось, и вперед зажгли факелы, бросавшие вокруг красные отблески.

Алекто задремала после нескольких глотков крепкого напитка в тепле мантии, надушенной чужими духами.

Ее пробудила суета, поднявшаяся во дворе. Она несколько раз моргнула, пытаясь прийти в себя. И первое, что увидела, это лицо матери.

— Я в порядке, — вяло бросила она, отстраняя руки, которые потянулись ощупать ее. — Не беспокойтесь, миледи, лишь нога болит.

Каутин принялся путано объяснять матери, что произошло. Все это время он был взвинчен больше самой Алекто и, кажется, испытывал вину за то, что с ней произошло.

— Я могу идти сама, — произнесла она, когда мать хотела распорядиться, чтобы ее отнесли в комнату. В памяти всплыло, как Алекто нес незнакомец. Ребра до сих пор ныли от его хватки, свидетельствовавшей, что его волнует лишь дело, а не ее удобство.

Поднявшись при помощи Каутина и еще одного оруженосца, она ступила на землю и, поджав ушибленную ногу, прикусила губу.

— Я могу идти, — повторила она, часто дыша и стараясь не показать, как больно на самом деле.

— А это откуда? — удивился Каутин, впервые разглядев обломок рогатины, которым была зафиксирована ее лодыжка.

— Я… сама, — выдохнула Алекто.

— Сама сумела сломать рогатину и привязать? Кто тебя этому научил?

— Отец, конечно.

Тут разговор пришлось прекратить, потому что все двинулись в замок.

Алекто заметила проходящего мимо короля. На миг его взгляд и взгляд матери встретились, и ей показалось, что при ней только что состоялся безмолвный диалог. Лицо матери, когда она снова повернулась, было расстроенным.

— Вы точно сможете идти? — спросила она.

— Да, — произнесла Алекто и в доказательство сделала первый шаг.

Алекто настолько надоело, что к ней относятся, как к больной, что она заявила всем, что у нее ничего не болит, и чтоб с ней не обращались так, будто она при смерти.

Лекарь, осмотрев лодыжку, прописал холод и неподвижность, что вынудило ее остаться в комнате. И теперь она с раздражением выплевывала косточки вишен, тарелку с которыми держала на животе.

— Быть может, тебе еще что-то принести?

— Золотой цветок с небес и крем из улыбок ангелов, — кисло ответила она и тут же вскричала: — Каутин. Ты ни в чем не виноват. И должен прямо сейчас отправиться на общую трапезу веселиться вместе со всеми и занять интересной беседой леди Готелинду, которая так на тебя смотрела.

Упомянутая особа, одарившая Алекто несколько дней назад серебряными щипцами, то и дело бросала взгляды на Каутина.

— Что я ей скажу?

— Для начала "добрый вечер".

Каутин оттянул ворот котты.

— Ты точно себя хорошо чувствуешь?

— Нет. Потому что мой брат измучил меня, — простонала она и, выхватив из-за спины подушку, кинула в него. — Иди уже.

— Каутин отправился на пир? — спросила, приблизившись, мать — он промчался мимо нее.

В руках у нее была чарка с бульоном.

— Да.

— Это к лучшему. Он принимает на себя слишком много ответственности.

— Причем не своей.

— Да.

Они замолчали.

Мать посыпала бульон петрушкой и протянула Алекто. Она с благодарностью обхватила чашу.

— Если не есть петрушку, у ребенка вылезут веснушки, — произнесли они одновременно и замолчали.

— Должно быть, я мало ела ее в детстве, — заметила Алекто после паузы.

Несмотря на слова, ее мало волновали крапинки, усеивающие ее лоб и щеки, едва заметные, как она теперь понимала, а не чумные бубоны, которыми они когда-то казались.

— Простите, что заставила вас волноваться.

— Вы ребенок. А детям это свойственно.

— Я не ребенок, — Алекто села в постели. — И хочу, чтобы вы видели во мне взрослого разумного человека.

Мать задумчиво посмотрела на нее.

— Вы не изменились, Алекто.

— И вы ставите мне это в укор? — запальчиво воскликнула Алекто, обиженная словами матери, которая словно была в чем-то разочарована.

— Этот замок… последние события не изменили вас, — сказала мать так, словно не слушала ее.

— А почему они должны были меня изменить? — удивилась Алекто.

— Потому что я хочу, чтобы вы были счастливы.

Алекто вдруг осеклась: продолжать спор расхотелось. Мать была молчалива и вела себя так странно, что она сочла за лучшее промолчать. После та читала ей перед сном, и Алекто уснула под монотонный голос, видя кружащиеся заснеженные верхушки и мечущиеся цветки факелов.