Сердце Джема билось медленно-медленно.

Осторожно он опустился на колени.

Даже очень сильному мужчине было бы трудно высвободить камень из мертвой хватки корней. Не стоило и пытаться, однако порыв, охвативший Джема, был сильнее голоса разума. И глубже разума. Он ухватился за корни и потянул их в разные стороны.

Нет. Немыслимо, корни, казалось, сделаны из железа.

Джем предпринял еще одну попытку.

Снова стало темно. Черно-лиловый свет над головой у Джема погас.

Но Джем не испугался.

Бояться было нечего.

Он чувствовал, что все, что происходило с ним до сих пор, было иллюзией. А теперь полился новый свет, самый настоящий. Это произошло тогда, когда камень вдруг странно засветился, как прежде воздух — сначала то было слабое свечение, а потом камень загорелся ярко.

Джем как зачарованный смотрел на камень, и хотя он ничего пока не понимал, он знал: вся его жизнь вела его к этому мгновению. Он знал: вот она, его судьба, хотя не знал, что это за судьба. Это было благословение, от которого Джему хотелось радостно кричать. Но в то же время и такая тяжкая ноша, от груза которой Джем был готов пасть ниц и разрыдаться. Тоска и дикий восторг наполнили его сердце.

Толстые корни поддались под пальцами Джема. Он схватил камень.

Нет. Не камень. Кристалл!

Теперь Джем понял все.

Теперь он все знал.

Джем закричал — сначала от радости, потом от боли, а потом от радости и боли сразу. Сверкающая чернота кристалла жгла его ладони. Он выхватил кристалл из корней, поднял руку, сжимавшую его, вверх и поднялся сам. Казалось, кристалл тянет его за собой. Одежды упали, выжженные черным жаром. Плащ, рубаха, штаны рассыпались черным пеплом. Он был обнажен, и кожа его была черна. Горячие слезы побежали по щекам Джема, он не видел ничего вокруг. Входы в туннели растворились, исчезли, расступились лианы, увяли, обуглились в лучах черного пламени и обратились в пепел.

А потом исчезло все.

Не осталось ничего, кроме кристалла!

Все сильнее и сильнее палил жар, который не был жаром, все ярче разгорался свет, который не был светом. Кристалл поднимался все выше и выше. Джем вытянулся во весь рост. Кристалл поднимал его еще выше. Весь мир обратился в лилово-черное свечение. Дикие образы, видения, сны вспыхивали вдоль туннелей, расходились пульсирующими волнами.

А когда произошел взрыв, он оказался громче и сильнее любого раската грома. Гром заполнил собой весь мир. Вот только молния не сверкнула.

По кругу, по кругу.

Лик луны был так близко. Резало глаза от света. Ослепительный свет, казалось, способен растерзать мир. Свет луны был ярче света солнца.

Но в одном направлении горизонт был темен. На востоке? На западе? Луна вращалась в небе, словно колесо, туманная полоса между мраком и светом тоже вращалась, но медленно. Внизу раздвинулись пологи облаков. Тот, кто вращался между черным бархатом небес и облаками, видел, как внизу гаснут последние лучи ярчайшей вспышки.

Смеркалось. По кругу, по кругу…

Джем открыл глаза.

То был сон.

Исчезло и кладбище, и туннель. Ни цепких лоз, ни черных цветов. Ни кристалла. Ката была в Диколесье, и Полтисс Вильдроп не лежал мертвый на траве у могилы ее матери.

Джем был в замке, и ноги его, как прежде, были изуродованы.

Они навсегда останутся такими. Разве когда-нибудь было иначе? Он так думал, но теперь ему казалось, что все происходившее с ним было обманом, иллюзией, возникшей из-за его жажды, его нестерпимой мечты ходить.

Он немного приподнял голову и разглядел под одеялом знакомые контуры ног — выгнутую и вогнутую. Предметы в алькове, бесстрастные и серые в предутреннем свете, окружали его. За высоким, закрытым ставнями окном медленно падал дождь. Слышался стук, голоса, доносившиеся из коридоров и со двора. Утро, судя по всему, было в разгаре.

Да нет, не утро. День.

Джем откинулся на спину. Он лежал под одеялом голый и озяб. Огонь в камине не горел.

— Господин Джем? Вы все еще не вставали?

Откинулась штора.

— Нирри!

Служанку Джем в последний раз видел вчера, ко почему-то ее внешность показалась Джему странной. Нирри смотрела на юношу удивленно и осуждающе.

— Вы только поглядите на него! Проспал до вечера! А перемазались-то как! Я вам точно говорю, господин Джем, она этого не потерпит. Уж за полночь было, как она пришла сюда, а вы где были? Бьюсь об заклад, она бы ни о чем другом и слышать не захотела, не случись…

Служанка сновала у кровати Джема. Подобрала с пола носки, скомканную тунику, заскорузлый, перепачканный шейный платок. В алькове отвратительно пахло.

— Не случись чего? Что случилось? — Джем протер глаза.

— Да ладно вам, господин Джем, уж, небось, слыхали, где бы вас там по ночам ни носило! Храм взорвали! Говорят — ваганское колдовство! — глаза у Нирри стали большие-пребольшие. — «Вертлявый» — ну это солдат один, дружок мой большой, говорит, что на лужайке нынче большущая толпа собралась!

У Джема кружилась голова. Он только и сумел тупо глянуть.

— Толпа?

— Ваганы, господин Джем. — Нирри жестом изобразила затягивающуюся на шее петлю, высунула язык, закатила глаза, но тут же вернулась к жизни. — Наконец-то эти ваганы получат по заслугам. Помните, что они с вами сделали, когда в лес уволокли? А теперь вся деревня всполошилась. «Вертлявый» говорит, они уже окружили табор. Ну а вы давайте, господин Джем, вставайте. Я бы на вашем месте считала, что мне еще повезло. И так-то все худо. А ведь она все знает.

— Знает? — Джем рывком сел на постели, не хватит ли уже Нирри пугать его? — Нирри, что она знает?

Служанка отпрянула.

— Сами знаете!

— Не знаю я ничего!

Нирри сжала край шторы и устремила на юношу взгляд, полный отчаянной любви. Закусила губу. Наконец, заалевшись как маков цвет, Нирри выпалила:

— Она ваши простыни видела, господин Джем!

Джем оглушительно, дико расхохотался. Нирри испуганно отступила за штору и побежала по коридору.

Джем снова откинулся на спину и перестал смеяться. Правда ли это — насчет казней на лужайке? У него нестерпимо болела голова, ныло все тело. Он опустил руку за край кровати, намереваясь обнаружить костыли на привычном месте. Рука Джема обшаривала пол. Он лег на бок, свесив голову с кровати, И тут на пол упало что-то легкое, маленькое — наверное, перышко из подушки, запутавшееся в волосах у Джема. Но нет, то было не перышко. То был черный лепесток.

В алькове вдруг резко потемнело. Лепесток взлетел и скрылся с глаз.

Джем чуть было не закричал. Повернул руки ладонями к себе. Нет, ему не было больно, но ладони его были покрыты глубокими рубцами — так, будто бы когда-то давным-давно он схватил раскаленный шар.

Джем сел, отбросил одеяла. Сердце его бешено колотилось.

Как же это? Неужели это возможно?

А ноги у него остались изуродованными.

Изменилось все — и не изменилось ничего. Грудь Джема сотрясали горькие, беззвучные рыдания.

В коридоре послышались голоса:

— Прошу тебя, девушка! Я должен повидать твою хозяйку. Должен!

— Нельзя! Ой, как ты только сюда попал? Уходи, пожалуйста!

Второй голос принадлежал Нирри. Первый — какому-то мужчине. Голос был измученный, дребезжащий, однако чувствовалось, что его обладатель — человек сильный. Силу ему придавало отчаяние. Нирри пыталась загородить ему дорогу, а он рвался к двери, ведущей в комнату Элы.

Кто же это мог быть такой?

Вскоре Джем это узнал.