Крам шмыгнул носом, шагнул и в нерешительности остановился.

«Иди же», — снова сказали ему изящные пальцы Морвена.

Крам в нерешительности оглядывался по сторонам, прищуривался, вглядывался во мрак. Еще темнее стало, что ли? Он потянулся за фонарем. Пригнулся, откинул поля шляпы. Осторожно, бесшумно ступил Крам на дорогу. Ноги у него дрожали. Он не без труда поднял другую ногу, подержал в воздухе и поставил.

Дорога была каменистая. Сейчас он перенесет вес на эту ногу, и камни ка-ак хрустнут!

— У-хуууу!

Сова!

— Ой! — вскрикнул Крам и опустился на корточки.

— Крам?

— Ох, я, кажись, ногу подвернул. Морвен тяжело вздохнул и шагнул к дороге.

— Морвен!

Морвен опустил глаза. Крам держал его крепко.

— Мою ногу отпусти, слышишь? — сердито прошипел Морвен. Крам дрожал.

— Сова.

— Я слышал. А теперь отпусти меня.

— Морвен? Она три раза ухнула.

— Да. И что?

— А вдруг это дурной знак?

— Какой еще… — взорвался было Морвен.

— Тише, ты!

Морвен вырвался. Убрал спусковой крючок с предохранителя.

— Стой, кто идет?! — требовательно произнес он в темноту самым торжественным, хорошо поставленным голосом университетского студента.

Кто-то вскрикнул. Через деревья на дорогу вырвалась огромная бледная фигура.

Крам завопил. Морвен принялся палить из мушкета.

Послышался глухой удар.

Все было кончено.

Или почти кончено.

Белый скакун умчался по дороге во тьму. Встал на дыбы и сбросил своего всадника на дорогу.

— Ты его убил! — голосом, полным ужаса, произнес Крам. Он вскочил на ноги, забыв о подвернутой лодыжке. Они с Морвеном поспешили к убитому конокраду.

Человек лежал на дороге лицом вниз.

— Чего делать-то будем?

— Понятия не имею, — ошарашенно ответил Морвен. Как ни странно, в это самое мгновение он размышлял о великой Цезуре!

— Эй, вы! Что там у вас происходит?

Это был сержант Банч. Одной рукой он заправлял в штаны рубаху, в другой держал фонарь. Ему такой славный сон снился — ему снилась одна дама из небольшого городка в Варби… В общем, сержанту было не до шуток. Если его разбудили из-за какого-нибудь пустяка, он этих шутников под трибунал подведет.

Между тем сержант мгновенно очнулся и приступил к делу.

— Коня догнать! — рявкнул он Краму. — Эй, ты! Стой здесь, ни с места! — одернул он рванувшегося за Крамом Морвена. — Следи за ним. Обыскать. Он может быть вооружен.

— Я д-д-думаю, он м-м-мертв, с-сержант.

— Заткнись.

Фонарь осветил распростертое на дороге тело. Конокрад оказался длинным, тощим парнем в потрепанной шляпе и лохмотьях, но, когда сержант перевернул его на спину, оказалось, что под грязными тряпками у воришки яркий, разноцветный костюм!

— Арлекин! — прошептал Морвен. Неужели он убил его?

А потом произошло вот что.

Сержант сорвал с арлекина шляпу. Как ни странно, перед ним и Морвеном предстало молодое, но усталое лицо. А потом… потом сержанту и солдату показалось, что лицо как бы мерцает и тает в свете фонаря. Сверкнули фальшивые бриллианты на груди у шута, и вдруг арлекин исчез, и осталась на дороге только шляпа с дыркой от мушкетной пули в тулье да кучка лохмотьев.

Морвен выдохнул:

— Невероятно!

Сержант Банч злобно зыркнул на него:

— Эй, чего бормочешь! Ступай на свой пост!

А сам сержант Банч предпринял не слишком удачную попытку досмотреть снившийся ему сон. Ничего у него не вышло. Проворочавшись с боку на бок несколько пятых подряд, толстый сержант снова разжег фонарь и принялся тупо разглядывать найденные на дороге шляпу и лохмотья. Лохмотья как лохмотья — грязные, драные. Сержант подумал, не сжечь ли их, но что-то заставило его разглядеть лохмотья более внимательно.

Он вывернул карманы куртки и обнаружил там две вещи. Зеленую тростниковую дудочку — что-то вроде свистка. Сержант поднес дудочку к губам, дунул. Дудочка запела негромко, высоким тоном. Сержант швырнул ее на землю и растоптал. Ваганская пакость. А еще… еще сержант обнаружил лист бумаги — страничку из книги. Бумага была дорогая, кремового цвета, гладкая, листок был аккуратно сложен. Сержант Банч развернул листок. Записка? Всего четыре слова, написанные изящным мягким почерком. Писала явно женщина.

«Тор, я тебя люблю».

Сержант выгнул бровь и задумался о том, будет ли это…

— Я умираю?

Но на этот раз все было иначе. На этот раз умирать было сладко и приятно. Смерть казалась нежным сном. Джем открыл глаза и увидел перед глазами коричневые и зеленые пятна. Потом он снова зажмурился. Наверное, у него кружилась голова. Теперь он даже не мог представить, что за сила заставила его броситься из окна. Он почти забыл об этом.

— Нет, дитя, ты не умрешь.

Услышав этот голос, Джем не испугался. Голос скользнул в его сознание, словно сухой, упавший с дерева листок в несущийся мимо поток. Голос был низкий, тихий, усталый и мудрый. Казалось, все страдания мира собраны в этом голосе. Страдания пережитые и искупленные.

Этот голос Джем где-то слышал прежде.

— Кто ты такой? — проговорил он, глядя в зеленовато-коричневую пелену.

— Тише, дитя. Ты еще слаб.

Джем снова погрузился в приятную дремоту. Он смутно помнил, как летел из окна и как упал на что-то мягкое, пахучее и колкое. Упал почти бесшумно.

Но теперь он лежал не на стоге сена.

Джем пошевелился.

На этот раз, когда он открыл глаза, он все увидел четко и ясно. Сначала он увидел неровный потолок и стены пещеры, пляску света и теней, потом — дымящий очаг посередине пещеры, а у огня — фигуру человека в темном плаще с капюшоном. Человек обернулся и направился к Джему. В руке он держал жестяную кружку. От ароматно пахнущего настоя шел пар.

— Выпей немного, дитя.

Джем выпил. Настой был горьковатый, но, как ни странно, показался Джему приятным и успокаивающим. А потом Джем почему-то вспомнил накрытый к чаю столик в Цветущем Домике.

«Тебе налить, Натаниан?»

Джем посмотрел на свои руки. Ногти обломаны, запястья в ссадинах и царапинах. Его зазнобило. Он поднял глаза и постарался сосредоточить взгляд на том, кто склонился к нему.

«Злой человек. Порочный, грешный, злой человек».

И тут Джем разглядел лицо старика, спрятанное под капюшоном. Покрытые рубцами шрамов пустые глазницы…

— Ой!!!

Джему было и страшно, и больно. От страха он дернулся и попытался сесть, но, как только попытался, почувствовал, что у него жутко болит все тело.

Старик бережно взял кружку из рук Джема.

— Осторожнее, дитя, — сказал он, — твои раны еще не зажили.

— Раны? — прошептал Джем, упал на спину и несколько мгновений не мог думать ни о чем, кроме топора досточтимого Воксвелла. Потом он приподнял голову и попытался разглядеть свои ноги. Он лежал на какой-то низкой, грубо сколоченной лежанке. Изножье скрывала глубокая тень, но все же Джем разглядел под одеялом очертания своих изуродованных болезнью ног.

Он немного успокоился.

Позднее, по прошествии времени Джем вспомнит о том, как бежал из Цветущего Домика.

Сначала он уполз под деревья, а потом из сада перебрался в лес. Там он то хватался за низкие ветки и ухитрялся подниматься почти во весь рост, но большую часть пути полз на животе, волоча по земле непослушные, неподвижные ноги. Время от времени он просто лежал посреди папоротников и кустов вереска — лежал обнаженный, замерзший, истекающий кровью. Мог ли он погибнуть? В какие-то мгновения Джем переставал чувствовать вообще что-либо, кроме боли, а в какие-то переставал чувствовать даже боль. Наверное, за миг до того, как он окончательно потерял сознание, он и увидел склонившееся к нему лицо человека, испуганное и заинтересованное. Это случилось утром, когда солнце уже ярко светило сквозь листву, и это лицо показалось Джему похожим на листок дерева.