Он был настолько изумлен, что почти забыл о том, что случилось всего несколько мгновений назад. Он вцепился в края кровати. О, если бы только у него были костыли! Он хотел поприсутствовать при этой встрече не меньше, чем служанка хотела, чтобы встреча не состоялась.

Он должен был!

Он должен был все узнать.

Джем перевернулся на бок, не мигая, уставился прямо перед собой. Откуда-то издалека, из коридора, послышался голос тетки, возмущавшейся тем, что ее побеспокоили.

Диким взглядом Джем окинул альков… Набитая опилками тряпичная свинья — молчаливая свидетельница его ночных страстей, покореженные кубки и канделябры и картина, изображавшая белесую дорогу. Серебряная шкатулка в нише над камином — там, куда ее когда-то поставил Варнава. Но что-то изменилось. Джем, приглядевшись, понял, что шкатулка немного сдвинута. Как будто кто-то брал ее и поставил в нишу.

Юноша-калека упал с кровати на пол, пополз к пустому холодному камину. Дотянулся до ниши, взял шкатулку, без особого любопытства посмотрел на украшенную причудливым орнаментом крышку.

Да.

Он так и знал.

Пальцы нащупали механизм.

Внутри лежал кристалл и пульсировал странным, темным светом. Джем осторожно сжал кристалл в пальцах и обнаружил, что по телу его растекся свет. Свет поднял Джема с пола, окутал его лиловатым ореолом.

Джем взлетел над полом, задел спиной потолок.

Вылетел из алькова.

Дверь в комнату матери была распахнута настежь. Скрытый от глаз темным ореолом, Джем, словно дух из Царства Небытия, взирал на происходящее.

Но только взирать он и мог.

В то время, когда из коридора послышался шум, Умбекка сидела у камина и вязала шарф. На ней было скромное синее платье. Она была счастлива. Вот-вот за ней должна была приехать карета. Чаепитие в лектории сегодня должно было предшествовать казням на лужайке, ну а сливовый кекс и масляные булочки, как известно, способны придать бодрости и телу, и духу.

Умбекка, правда, чуть раньше пережила страдания. Даже, пожалуй, муки. Что интересно — не взрыв в храме так огорчал ее — на фоне личных переживаний Умбекки он прозвучал закулисным шумом. Точно так же, как Меролина после того, как ей сделал предложение пожилой генерал Этзком, Умбекка провела утро в муках сомнений. Предложение командора застало ее врасплох, оно ее, честно говоря, напутало. Но страх постепенно унялся. О да, конечно, она была разочарована. И это было естественно. Кроме того, она не могла простить капеллану насмешки над ее добродетелью. Но Умбекка была сильной женщиной. Ей и прежде случалось переносить сильные разочарования.

И потом — в отличие от Меролины — Умбекка прекрасно видела все положительные стороны грядущего брачного союза. Одна сторона ей была видна особенно ясно. Сегодня же вечером она намеревалась открыть сердце своему суженому и поговорить с ним на сугубо личную тему. Заливаясь слезами, она пожалуется Оливиану на то, что больше не в силах ухаживать за хворой племянницей, что теперь Эла нуждается в настоящей сиделке, в более пристальном внимании. Оливиан наверняка все устроит.

Приняв такое решение, Умбекка облегченно вздохнула. Да! Она обретет свободу. В порыве благодарности судьбе она прошептала строку литании: «Бог Агонис, завтра я послужу тебе еще более верно». О да, послужит непременно! Она послужит своему богу так, как ему никто никогда не служил! Став супругой командора, имея в своем распоряжении хорошую прислугу, избавившись от Элы, Умбекка обретет возможность для неслыханной деятельности на поприще служения своему божеству! Какое влияние она приобретет в свете! Она вынуждена была скрывать свои лучшие качества, а теперь они расцветут пышным цветом.

Умбекка исподлобья оглядела комнату. Со времени появления капеллана тут стало гораздо уютнее. Новый синий ковер, в тон ему синие шторы — чудесно! Но сколько еще предстояло сделать! Хотя… не здесь, не в этой комнате. Вскоре она опустеет, а потом ее закроют, а потом — в свое время — отдадут солдатам. Исчезнут все следы долгого пребывания здесь Умбекки. На миг Умбекке стало грустно. Она обвела взглядом окно, нишу, кровать, где спала Эла, ни о чем не подозревая. И счастье с новой силой охватило Умбекку. То было счастье победительницы, празднующей свой триумф. Эла не вставала с постели, а она, Умбекка, столько дней, столько лет отдавала себя заботам об этой неблагодарной безумной развратнице.

Конец этому!

Конец!

— Как сюда попал этот человек!

— Ой, пожалуйста, госпожа, я не виновата! Его не было, а потом, откуда ни возьмись, появился!

— Ваганское колдовство, не иначе! Мерзавец!

— Умбекка, выслушай меня. Прошу, только выслушай.

В одно мгновение радость Умбекки сменилась яростью. Она швырнула на пол вязание. Покраснев, она вскочила с дивана и встала перед Сайласом Вольвероном. В том, как они стояли друг перед другом, было что-то пугающее. Казалось, столкнулись один с другим два мира и с грохотом ударились. В балахоне с капюшоном, с посохом в руке, старик напоминал персонаж времен Расцвета, неожиданно угодивший не в свое время и в место, где никогда прежде не бывал.

Эла проснулась и зашевелилась. За окном, не переставая, лил дождь.

— Прошу вас, господин, уходите же! — умоляюще проговорила Нирри и потянула старика за рукав.

— Моя дочь! — вскричал старик. — Ее арестовали!

— Арестовали? — без тени удивления спросила Умбекка. — За то, что она ваганская шлюха, видимо? Эта девчонка — вызов для всех добропорядочных, воспитанных людей. Сайлас, и как тебе только хватило наглости явиться сюда, не пойму?!

— Я пришел поговорить с тобой, Умбекка. Я хочу тебе кое-что предложить.

— Предложить? Поговорить? Да как ты сможешь о чем-то просить меня, Сайлас Вольверон? После всего, что произошло! После всего, что ты натворил! Явиться ко мне!

Умбекка говорила негромко и торопливо. Она не кричала, но голос ее был полон желчи, давно ее переполнявшей. Какой мерзавец! Как она ошиблась в нем когда-то! Что же это за мир, где самые добродетельные, самые неподкупные вдруг становятся злобными и развратными! Умбекка сжала в пальцах золотой круг Агониса и продолжала сыпать обвинительными словами:

— Испорченный, дрянной человек! От тебя зависела добропорядочность всей деревни! Сколько людей пало после того, как ты пал так низко? Разве моя возлюбленная племянница не стала шлюхой после того, что ты натворил с Эйн! Разве мой любимый племянник, Торвестр, стал бы изменником? Сайлас, мы все обязаны бороться с низменными инстинктами! Не ты ли учил меня этому, когда я приходила к тебе в храм? Я доверяла тебе! Я верила в тебя! Мне казалось, что в тебе, как в зеркале, отражается моя вера. Ты хоть понимаешь, что ты принес нашей деревне? А мне? О Сайлас, как же можно было пасть столь безнадежно, столь мерзко! Вера, доверие людей — все было брошено на ветер, словно пыль! Долг, обеты — все было забыто, все!

— Умбекка! Умбекка! Глупая, слепая женщина!

— Слепая? Тебе ли называть меня слепой!

— Да, ты слепа, потому что ничего не видишь. Умбекка, ты моложе меня, но ты стареешь. Разве за все прожитые годы ты не поняла, что есть долг превыше всех долгов перед этим миром, перед его условностями, перед его учреждениями? Они-то и есть пыль и прах, тлен! Когда я был проповедником в Ирионе, я лгал самому себе. Моей судьбой была Эйн.

— Судьбой? Ты был членом ордена! Совратить юную девушку — такова была твоя судьба?

— Умбекка несчастная! Тебе никогда этого не понять. Между мной и Эйн не было низменной страсти. Наш союз с ней не был заключен в храме, но изо всех свадеб, отпразднованных в этой долине, наша была одной из немногих счастливейших. Мы поженились в Диколесье, на ложе из белых лепестков. Это место более священно, нежели ирионский храм. Там покоится моя любимая, хотя ее надгробие в ином месте.

Умбекка, казалось, не слушает Сайласа.

— О, оставь меня, Сайлас. Ты мне отвратителен! Не желаю больше слушать о твоих порочных похождениях! — Умбекка поежилась и отвернулась к камину. — Подумать только — я поверяла тебе свои сердечные тайны. Подумать только — я столько раз бывала с тобой наедине.