Полти шагнул к командору и вдруг увидел вспышку… На пальце у старика был точно такой же перстень, как у него!

Старик качнулся вперед и упал в объятия Полти.

— Мой сын! — выдохнул командор. — Мой сын!

— Туже!

— Туже не получается, мэм!

— Как это не получается? Должно получиться! — Умбекка вдохнула так глубоко, как только могла. — Вот. Еще на три пальца убери, а не то я скажу, что ты и не пыталась вовсе ничего сделать. Затягивай, ну!

Нирри потянула пояс на себя. Была бы она посильнее! И как же ей нестерпимо хотелось заехать хозяйке ногой по широченному боку. Старая жирная корова! Мышцы несчастной служанки натянулись струнами, шнурки больно резали ладони. Нирри рывком потянула пояс на себя и туго завязала узлом.

Усилие это стоило ей того, что потом она, тяжело дыша, упала на спину. Спина и руки у нее ныли, пальцы она стерла докрасна. Четырежды хозяйка примеряла свое новое платье и трижды снимала и требовала переделать.

— Ты на три пальца убрала, девчонка?

— На четыре! — в отчаянии соврала Нирри, с трудом поднимаясь с пола.

— На четыре?

Умбекка довольно покраснела. Маленькими танцевальными шажками подплыла к зеркалу. Страдания стоили того! Ничего более сложного ей в жизни не приходилось совершить! За последнюю луну Умбекка посвятила себя двум вещам — своему платью и своей полноте.

Умбекка сидела на диете. Обезумев от голода, толстуха расхаживала туда-сюда по комнате племянницы, время от времени присаживаясь на диван в позе несчастной, всеми покинутой женщины. То она подходила к окну и смотрела вдаль, словно влюбленная дама из старого романа, то вдруг обращалась в хищную птицу и, раскинув руки, склонялась над спящей племянницей так, словно готова была разорвать ее на куски или исцарапать.

Время от времени Умбекка решительно заявляла о своем желании отдохнуть, поспать, прогуляться, проехаться, и всякий раз она требовала, чтобы служанка исполняла ее требования немедленно, но проходило мгновение — и госпожа требовала чего-нибудь другого.

Наступало время еды, и обоняние Умбекки обострялось, и она была способна уловить самые слабые запахи, исходившие из кухни. Свиная поджарка! Чудесные постные отбивные! Цыплята в меду, немного пережаренные, поданные со свежим зеленым горошком и растительным маслом! Время, когда обедали офицеры, превращалось для Умбекки в изощренную пытку. Она просто-таки чувствовала, будто ее рот полон пряной, изысканно вкусной подливки.

Даже во сне она не ведала облегчения. По вечерам, когда Умбекка опускалась на колени перед изображением леди Имагенты у себя в комнате, она вдруг ощущала на губах вкус лимонного пирожного, посыпанного коричневым жженым сахаром. Или сливового кекса со слоем крема толщиной в палец. Или булочек, которые она в уме поглощала одну за другой — горячих булочек с маслом и джемом!

Умбекка падала на кровать и стонала.

Но игра стоила свеч!

Стоило мучиться и страдать! Умбекка с гордостью взирала на свое отражение в зеркале.

«Ну никаких сдвигов!» — со злорадством отметила про себя Нирри. Руки Умбекки любовно прогулялись по узорчатому лифу. Платье стало итогом многодневных трудов. Нирри трудилась даже по ночам. В гардеробе Элы Умбекка обнаружила неношеное платье из голубого шелка, цветом похожее на «Эджард Синий». Капеллан прислал Умбекке в подарок отрез синего бархата — ткани для штор, оставшейся после ремонта в проповедницкой. Образовалось синее море из ткани — вернее, автором этого рукотворного моря была Нирри, мало-помалу преображавшая синеву и голубизну в сказочное платье для Умбекки. Из платья Элы был сооружен лиф и рукава. Плечи дыбились затейливыми оборками, грудь искрилась чудесной вышивкой, манжеты рукавов также были расшиты на диво, и сами рукава поражали замысловатостью складок и прищипов. Вырез был сделан низко. Сзади платье украшал тяжелый бант и длинный шлейф.

Но когда платье было дошито, несчастья Нирри на этом не закончились. Ансамбль должна была дополнить широкополая шляпа с вуалью. Когда же была готова и шляпа, последовало шитье множества нижних юбок и их вышивание.

Умбекка требовала от служанки совершенства.

— Ленивая, тупая девчонка! — вопила она всякий раз, принимая из рук девушки работу. Сколько раз она вспарывала швы и швыряла на пол рукоделие Нирри. Рукава платья, сшитые по фасону, называемому «бараньи окорока», доставили Умбекке наибольшие муки, так как напомнили ей о настоящих бараньих окороках.

Нирри страдала не меньше хозяйки, но в отличие от Умбекки она в своих муках не была повинна.

Теперь, освободившись от других дел по замку, Нирри поступала в полное распоряжение хозяйки. Казалось бы, работа горничной была куда как легче, но как же Нирри тосковала по похожей на темную пещеру кухне! Собственно, и той кухни, к которой привыкла Нирри, теперь тоже не было. Куда девался покой и тишина! Теперь на кухне творилось что-то несусветное — шум, гам, жара, пар. Суета, суета и суета — весь день напролет.

А Нирри не ведала ни минуты покоя.

Теперь ей казалось, что она могла бы позавидовать своему спившемуся папаше, каждый вечер валившемуся с ног в лошадином стойле. Нирри была готова к нему присоединиться. Как же ей было себя жалко! Когда толстуха разговаривала с Нирри, стоя к девушке спиной, Нирри доходила до того, что принималась открывать и закрывать рот, повторяя хозяйкины слова и при этом кривляться.

«Сделай вот так, Нирри».

«Нирри, не смей».

«Нирри, не спускайся вниз к солдатам».

«Нирри, иди сюда! Ну же, Нирри!»

Как-то раз, кривляясь подобным образом, Нирри вдруг поймала на себе взгляд леди Элы. Нирри от стыда зарделась, словно маков цвет, а леди Эла улыбнулась.

Ясное дело!

Она тоже мечтала сбежать отсюда!

В предстоящем бале все же было нечто хорошее — он сулил Нирри хоть кратковременное избавление от придирок хозяйки.

Умбекка сделала шаг назад.

За окнами смеркалось. В приглушенном свете масляной лампы, прищурив глаза, Умбекка, как ей казалось, видела в зеркале женщину гораздо моложе себя. Моложе и стройнее. На миг она вдруг увидела в зеркале не себя, а свою сестру. Ах, Руанна! Сколько же лет прошло с тех пор, как она умерла? Умбекка вздохнула, но тут же ощутила прилив радости — она-то, в отличие от сестры, была жива.

— Мне теперь заняться господином Джемом, мэм?

— Господином Джемом? — непонимающе переспросила Умбекка.

Но тут же вспомнила.

И тут же упала с небес на землю. Умбекка не расставалась со своим приглашением на бал — она даже ставила его перед собой, когда усаживалась пить чай. Для нее эта бальная карточка была знаком привилегии, которой она не намеревалась делиться больше ни с кем. Порой ей вообще казалось, что только она одна и приглашена на бал, а сам бал казался событием волшебным, блестящим и чудесным. Но это она, конечно, размечталась… офицеры, их жены, все светские люди за многие лиги также получили приглашения. Умбекка знала, что она — лишь одна из многих. Но то, что и ее племянница, и ее внучатый племянник также являлись людьми достаточно знатными для того, чтобы иметь право присутствовать на балу, — вот эта мысль Умбекку ужасно огорчала. Шлюха и бастард? А дальше что? Может, они еще и Нирри пригласят?

Что касалось вечно спящей Элы, то тут вопрос был решен легко. Умбекка собственноручно написала отказ. А Джем… Джем — другое дело. Вот Джема, наверное, капеллан будет ждать.

Интересно, он уже надел новый синий костюм?

Кто-то негромко постучал в дверь. Умбекка сразу узнала этот стук. И схватила служанку за руку:

— Нирри! Быстрее! Мою шляпу! Он должен увидеть меня во всей красе!

Последний раз повертевшись перед зеркалом, Умбекка оттолкнула служанку и крикнула, обернувшись к двери:

— Входите!

— О любезная моя госпожа Ренч! — капеллан прижал руки к груди и изобразил человека, онемевшего от восторга. — Что за чудесное видение. — Капеллан опустился на колени и припал к руке Умбекки губами, отметив про себя, что новый ковер вполне хорош.