— Моя дорогая, вы чудесно выглядите! — закудахтала Умбекка и поплыла к хозяйке. Та не поднялась со стула, лишь подставила щеку для поцелуя.

Однако Умбекка нисколько, похоже, не обиделась.

— Джем! Подойди же! Он стеснителен, — добавила она со смешком, и, пожалуй, смех ее прозвучал слишком резко.

Хозяйка не ответила Умбекке улыбкой. Она сидела, сложив руки на коленях. На груди у нее ярко блестел золотой Круг Агониса.

Когда она заговорила, голос ее прозвучал равнодушно, невыразительно.

— Мой супруг вскоре присоединится к нам, — сообщила хозяйка, когда Джем, наконец, плюхнулся на один из жестких стульев с высокой спинкой.

Маленький инкрустированный столик уже был накрыт к чаю.

В прихожей громко тикали часы. Их тиканье было слышно даже здесь, в гостиной, хотя из-за этого мерного звука, точно так же, как из-за оглушительно громкого смеха Умбекки, тишина в доме казалась еще более мертвенной.

— Джем! Сиди мирно, не ерзай! — шикнула на Джема Умбекка.

Но стул оказался ужасно неудобным и скользким. И как это только тощая хозяйка ухитрялась сидеть на нем так прямо? Джем беспомощно глядел по сторонам.

Ему стало тоскливо и одиноко. Просто ужасно одиноко.

Пол был устлан ковром коричневато-красных тонов с рисунком в виде спирали. На небольших круглых столиках в вазах стояли срезанные цветы. На сиденьях стульев лежали накрахмаленные вышитые чехлы. На каминной полке стояли какие-то бледные статуэтки — фигурка жирного крестьянина с улыбкой на краснощекой физиономии и молочницы с прилизанными соломенно-желтыми волосенками.

Джем украдкой глянул на лицо хозяйки. Лицо это было бесстрастным, однако Джем почему-то сразу понял, что за человек перед ним, почувствовал и злобу, и язвительность, которые готовы были вырваться наружу, пролиться, словно молоко, которое, бывало, убегало на плите у Нирри. Джему стало страшно.

— Тетя…

Дверь распахнулась.

— Ах, моя добрая госпожа! И ваш юный друг, как я вижу! Джем от ужаса задохнулся. Взгляд его начал метаться по сторонам.

— Надеюсь, ваша прогулка была приятной? О, погода теперь намного лучше. Надеюсь, досточтимая Воксвелл развлекала вас в мое отсутствие?

Эти живые и как бы самые обычные слова звучали в ушах у Джема подобно выстрелам. Угловатая фигура по-крабьи, крадучись пересекла ковер. Лекарь потирал руки и улыбался, улыбался…

Умбекка стояла в ожидании его приглашения. Она вся так и сияла.

Тут Джем тоже попробовал встать. Он вцепился в скользкие подлокотники…

— Нет-нет, молодой человек, не стоит так утруждаться, прошу вас! — остановил Джема лекарь, на голове которого красовался новый аккуратный парик. Из кармана камзола виднелся белоснежный носовой платок. — Досточтимая Воксвелл и я — мы не обидимся! Мы понимаем, мы все-все понимаем! Госпожа Ренч, как радостно видеть вас!

Чмок! Чмок! Это они расцеловались.

— О добрая госпожа! Я знал, что вы не покинете нас! Джем в полном отчаянии опустился на противный скользкий стул.

— Ну, молодому человеку, я уверен, хочется чего-нибудь… — Лекарь протянул руку к чайному столику, сдернул салфетку, под которой обнаружилась гора булочек с кремом. — Не хотите ли отведать немного, молодой человек? А? — рука, поросшая жесткими черными волосами, подняла вазу с булочками и поднесла Джему Щедрое угощение. Какое-то мгновение Джем только эту руку и видел. Руку и жирные лоснящиеся булки.

И вдруг крем сполз с одной из булок и упал Джему на колени.

— Тетя! — вскрикнул Джем. — Тетя, тетя!

Но толстуха Умбекка только отвернулась от него. Из глаз у нее вдруг брызнули слезы.

— О Джем, Джем! — и она закрыла лицо руками. Досточтимый Воксвелл, словно не услышав ее плача, проговорил сквозь зубы:

— Итак, бастард создает нам сложности, да?

Теперь перед глазами Джема вместо руки предстало лицо Воксвелла, тоже волосатое. Костюм на лекаре был с иголочки, но при этом от него самого несло какой-то гнилью.

Джем сползал и сползал со стула.

Сполз, перекатился на бок, на живот, приподнялся, встал на ноги с помощью костылей и заковылял к дверям.

— Ой! — неожиданно охнула тощая хозяйка. — Какие у него ноги!

А ее муж расхохотался. Но не пошевелился.

На пути у Джема встала старуха служанка. Но она же была такая маленькая! Такая слабая! Да? А Джем был калека! Он обернулся к рыдающей тетке.

— Тетя! — его голос срывался. — Как же вы могли! Как вы могли меня сюда привести?

Умбекка не отвечала. Она не могла отвечать.

Вдруг потемнело — может быть, туча набежала на солнце. Но именно в этот миг помрачения Джем разглядел то, чего не видел раньше — ту самую неловкость, что наличествовала в поведении тетки все время на протяжении их чудесных прогулок. Он увидел затравленный взгляд, опущенные глаза, вспомнил, как именно тетка отвечала или не отвечала на определенные вопросы. Как-то раз она остановилась и заговорила с деревенской женщиной — старушкой. Теперь, только теперь Джем понял, что то была настоящая хозяйка Цветущего Домика, старая дева.

Точно!

А еще… еще тетке часто приходили письма. Она их комкала и убирала, если на нее с любопытством смотрели Джем или его мать.

Умбекка лгала. Она лгала все время.

Джем смотрел на нее, и его глаза наполнялись слезами. Умбекка сидела боком к нему. Она расстроилась и не заметила, что на лифе платья у нее расстегнулась верхняя пуговица. Сверкнула золотистая вспышка, и Джем понял, что тетка продолжала носить амулет Агониса — только на теле, под платьем.

Все решилось быстро.

— Тетя! — дико закричал Джем.

Досточтимый Воксвелл на миг оторопел, но тут же бросился к юноше, настиг его одним прыжком, выхватил из подмышек у Джема костыли и толкнул его лицом вперед.

— Унеси эти мерзкие деревяшки и брось их в огонь! — крикнул лекарь служанке. — Это богопротивные вещи!

Брезгливо скривившись, Воксвелл вынул из кармана носовой платок. Казалось, он собирался вытереть им руки. Но вместо этого он глянул сверху вниз на распростертого на ковре калеку, отчаянно пытавшегося уползти. Лекарь тяжко вздохнул и склонился к юноше — так, словно ему предстояло выполнить неприятную, но необходимую работу.

Связанную с его профессией.

— Так значит, бастард не пожелал угощаться нашими булочками? — издевательски промурлыкал Воксвелл. — Жаль. Очень жаль, они бы ему гораздо больше пришлись по вкусу! Но у нас и другие угощения имеются!

Воксвелл завел пальцы под затылок Джема, запрокинул голову юноши и поднес к его ноздрям носовой платок. Запах — мерзкий, гадкий, дурманящий, хлынул в ноздри к Джему, заполнил все вокруг. Юноше вдруг стало жарко, жгуче жарко.

Он пытался увернуться, но что толку?

Джем вдыхал тошнотворный запах и слышал, пока еще слышал, как громко тикают в прихожей часы. Он слышал, как всхлипывает и шмыгает носом Умбекка, как звучит шелестящий, сухой голос тощей женщины, склонившейся к чайному столику:

— Тебе налить чаю, Натаниан? А потом пришло забытье.

Тик! Тик!

Первое, что услышал Джем, очнувшись, оказалось опять-таки тиканье часов. В каждую из аккуратно прибранных комнаток Цветущего Домика доносился стук деталей механизма часов. Это тиканье слышала сидевшая в гостиной досточтимая Воксвелл, слышал в своем кабинете ее супруг, слышала старушка служанка, вытиравшая пыль. Часы отмеряли пульс домика, они всех вовлекали в стихию времени. Зачастую обитатели домика не замечали тиканья часов, пропускали мимо ушей и печальное «бонг!», которым часы сопровождали наступление очередной пятнадцатой и каждой пятой внутри пятнадцатой. И все же часы всегда были с ними, а они знали, что внутри часов есть потайная пружина, которая разворачивалась один раз в луну с такой точностью, словно за каждым тиканьем стояла сдерживаемая сила — сдерживаемая, но способная вырваться наружу в ярости. Эта сила, наверное, была похожа на могущество бога Агониса, каждое мгновение пульсировавшее в жизни всего мира.