Но, вместо того, чтобы повернуть к двери, как решила секунду назад, прошла еще на пару шагов вперед. За вытяжным шкафом, сиротливо прислонившись к стене, стоял стол. Размером со школьную парту на двоих. Весь заставленный пробирками с кровью.

Широко раскрыв глаза, словно это видение и оно может растаять в любую секунду, стараясь ступать как можно тише, я приблизилась к пробиркам. За доли мгновения ничего не изменилось. Штативы, заполненные пробирками с оранжевыми колпачками продолжали стоять, где и стояли. Я провела рукой по оранжевым крышечкам. В ладонь потекло тепло.

«Как интересна жизнь некроманта!» — фыркнула я про себя. Открутила крышечку. Ладонь обдало жаром. Кровь… Это действительно кровь.

Никакая биохимия не требует столько крови. А более серьезные исследования здесь не проводятся. Так все-таки, зачем Егору столько крови?

Я бросила оценивающий взгляд вокруг. Холодильник. Еще один стол с микроскопом. Рядом на салфетке, ровно по центру, с согнутыми дужками примостились очки.

Темные плотные шторы, — такие обычно еще называют «блэкаут», — едва приоткрыты и колышутся на ветру. Что там такое? Не похоже на окно.

Делаю еще пару шагов…

Балкон. Совсем маленький, но все же…

И повернулась к пробиркам. Сколько же их здесь… На литра полтора крови, не меньше…

Не успела я додумать мысль, как тишину сотрясло клацанье двери. И, не успев испугаться, я метнулась к окну и выскочила на балкон.

Ничего плохого я не сделала, — если не считать, увиденные пробирки с кровью, — но быть застуканной на месте, где мне быть не положено, тот еще конфуз. Стараясь не дышать, я наблюдала сквозь просвет между рамой и шторами за фигурой в лаборатории.

Егор тем временем, снял халат и накинул пиджак на плечи. Замер на мгновение, словно прислушиваясь. Мое сердце перестало биться. Одно дело, если бы я просто сидела в лаборатории и совсем другое, вот такие игры в прятки.

Минута… Другая…

Я стояла не шелохнувшись и косила глаза на Егора. Только бы он не заметил чужого присутствия, мелькнула судорожная мысль и я принялась вспоминать, трогала ли я хоть что-нибудь в лаборатории.

И вздохнула с облегчением. Ни к чему не прикасалась, кроме одной пробирки с кровью.

Егор тем временем неспешно прошелся по лаборатории и вышел в соседнюю комнату. Ненадолго. Пара минут и вот он снова в поле зрения, проводит ладонью над пробирками, словно медиум исследует ауру. Вот же оригинал!

Ну конечно, заворчала я про себя, в холодильник надо скорее поставить, пока не испортились. Или загрузить в центрифугу. Что он себе думает?

Егор тем временем осторожно достал одну из пробирок из штатива и, подняв ее в воздух, поднес на свет.

Я вжалась в ограждение балкона лихорадочно соображая: если он сейчас расшторит окно или выйдет на балкон, успею ли я спрыгнуть на землю — хорошо, этаж первый, — и убежать, прежде, чем он меня узнает. И сама ответила на этот вопрос: не успею. Никак не успею.

Егор тем временем отошел от окна и до меня долетел противный писк откручиваемой крышечки от пробирки.

Что? Мои брови поползли вверх. А это еще ему зачем? И я снова заглянула в просвет между рамой и шторами.

Лучше бы я этого не делала. Лучше бы я сюда вообще не приходила. Тогда бы я не увидела как Егор, тот самый Егор, с которым мы так приятно провели время, запрокинув голову, медленно смакуя, потягивал кровь из пробирки.

И зажав рот рукой, чтобы сдержать рвотный позыв, я уцепилась в край балконного ограждения. Бежать отсюда. Бежать немедленно!

Еще три дня назад, увидай я подобное, в обморок, конечно, не грохнулась бы, но всякого нехорошего про себя и свои галлюцинации подумала бы.

А сейчас, без лишних мыслей, бодро, время от времени оглядываясь по сторонам, пробиралась сквозь кустарник заполонивший тыльную сторону лечебницы к парадному входу. Рабочий день новые открытия не отменяют. Проваливаясь в рыхлую лесную подстилку, поцарапанная кустами и искусанная комарами, или что это за летучая сволота — с силой прихлопнула насекомое не похожее на комара, но оттого не менее кусачее, — я выбралась из зарослей и снова зашла в фойе лечебницы.

Виленовна, возвышаясь над ведром с тряпкой, держа в руке швабру, подпирала стену.

«Словно чует, кто может нашкодить и встречает с грозным видом» — проворчала я про себя.

— Только пол вымыла! Опять будут следы, — рявкнула не глядя на меня в пустоту санитарка.

— Но ведь это ваша работа? — как можно более невинным тоном спросила я и, не дожидаясь ответа, поднялась на третий этаж, в свое отделение. Не хватало ещё внизу Егора встретить. Видеть его пока как следует все не обдумаю не хотелось.

Впрочем, вспомнилось мне, как резко он прервал уютные посиделки в честь моей работы, возможно и он не горит желанием увидеться.

Скрывшись в туалете, я сняла многострадальные босоножки и подставила их под струю горячей воды.

«Больше тряпичные не покупаю», — вздохнула глядя на расползающуюся в руке материю. Еще пара минут и босоножки отправились в урну, а я надела на ноги больничные шлепанцы выуженные из «санитарного шкафа», расположенного здесь же в углу. Ничего другого не оставалось.

Дальше по плану был повторный обход пациентов. Мне не терпелось проверить их состояние после приема нормальных препаратов. И я, не мешкая, направилась в палату.

Эффект после галоперидола я ожидала. Но не настолько впечатляющий.

Палата встретила меня спокойной атмосферой и вялыми пациентами. Ну, еще бы! В первый раз приняли сей препарат и побочки свалили наповал не пуганный оргазм.

Замерев на месте на пару минут, я прослушала пространство, — тишина! — и перевела взгляд на пациентов.

Священник уставившись в окно грустно перебирал четки, Волшебник пыхтел над письмом. Получалось у него плохо. Буквы застыли в неведомом танце. Одни прижимались друг к другу, другие наоборот, разлетелись слишком далеко. Знаков препинания не было, а сами строчки, то и дело съезжали вниз.

«Уж, не в Зеленую ли страну послание», — подумала я про себя, но ничего не спросив, продолжила наблюдение.

Вася и Петя играли в карты. Карты в отделении под строгим запретом и на миг мне захотелось отнять колоду, но вокруг царило умиротворение и покой, что нарушать их совсем не хотелось.

Даже Родственник Христа, не обращая на меня ни малейшего внимания, разложив на постели пачки писем с фотографиями, сосредоточенно поднося к глазам то одну, то другую, рассматривал их, перебирал.

Как интересно! Что же это за фотографии? И я вытянула шею в его сторону. Маневр не сильно помог и я сделала пару шагов к кровати.

Любопытство меня когда-нибудь погубит!

На кровати лежали пожелтевшие листы бумаги, исписанные мелким и не очень почерком. Я пригляделась. Много листов, очень много. Некоторые, совсем желтые, готовые вот-вот рассыпаться в труху, а некоторые почти свежие. С небольшими пожелтевшими полосками внизу листа, куда на него попадал свет.

На отдельной части постели, в стороне ото всех, располагались письма с фотографиями. Чаще всего они были чёрно-белые. Но в стопке разнокалиберных снимков, проглядывало и несколько цветных. В глаза бросилась цветная фотография, двадцатилетней давности, не меньше. На ней мощная девушка, улыбаясь поглаживала удава свисающего с шеи. Голова и хвост рептилии, казалось, расслабленно висели на руках, а на деле, животное только и выжидало момент для атаки.

На пару минут я представила, как на моей шее висит этот удав, способный в любой момент сжать грудную клетку в смертельное кольцо и страх сжал горло.

Сбрасывая наваждение и успокаивая себя тем, что никакой дух от фотографии ко мне не взывает, значит, все живы, еще раз осмотрелась по сторонам. Тишина и покой! Совсем другое дело!

Самое время обдумать все произошедшее и поговорить с Яном Игнатьевичем.

Или не стоит ничего ему говорить?