Ночью, в свете редких тусклых лампочек, подвал выглядел еще более зловещим и неухоженным, чем днем. Выщербленный бетон в полу. Трубы, проглядывающие сквозь слой технической изоляции, — серебристые в далеком прошлом, но теперь металл запылился, окислился и посерел. Паутина. Я посмотрела по сторонам. Сколько же ее здесь! Интересно, какую добычу в таком темном месте без окон ловят пауки?

Полсотни шагов, и вот знакомый поворот, а за ним искомая дверь. На радостях ускорив шаг и едва не споткнувшись, я приблизилась к ней и подергала за ручку. Закрыто.

Успокаивая себя, что ожидать иного было бы слишком наивно, я достала связку ключей и, пытаясь отогнать от себя сомнения, в правильном ли порядке я действую и не следовало ли наведаться сразу в анатомичку, стала втыкать их один за другим в замочную скважину и пытаться провернуть.

Когда раздался резкий, разошедшийся эхом щелчок, я чуть не подпрыгнула от неожиданности и зависла перед дверью, не в силах сделать шаг. Это при построении плана я была такая смелая и лихая. А теперь мне стало страшно. Очень страшно.

Я даже стала успокаивать себя, что никакого трупа там нет. Профессор, он, конечно, пожилой и бывает не в себе, но не до такой же степени, чтобы оставить свое долгожданное наглядное пособие здесь без присмотра.

Зависнув перед дверью на некоторое время, я все же опомнилась, зачем я здесь, и, тихонько открыв дверь, петли которой, несмотря на все мои усилия, не преминули пискнуть, хоть и тише, чем раньше, проскользнула внутрь и прикрыла ее за собой.

При переходе из освещенного подвала в темное помещение глаза резко потеряли зоркость, и я уставилась в пространство перед собой, в надежде рассмотреть злополучную ванну.

Из окна сочился жидкий лунный свет, и спустя несколько минут очертания ванны проступили в темноте вместе с торчащей ногой наглядного пособия.

Так. Теперь ни обо что не споткнуться и подойти ближе. Я сделала несколько шагов. Еще ближе. И еще. Теперь я стояла прямо напротив окна по ту сторону ванны и набиралась духа посмотреть в нее широко раскрытыми глазами.

— Твою мать, ну чего ты опять приперлась, а? — завопил знакомый голос в моей голове и я, радуясь, что не надо стесняться посторонних, стала пятиться в угол и прикидывать, где мне лучше грохнуться в обморок, если что.

— Вот же несчастная доля моя! Чего ты ко мне прицепилась? — не унимался голос. — Что я тебе сделал?

Пока мозг перезагружался, по-другому это состояние прострации назвать не могу, я пятой точкой почуяла, что сейчас меня опять начнут материть и, если я его не опережу, диалога не получится.

Диалога со своими глюками, мысленно хмыкнула я, и неожиданно для самой себя выпалила:

— Т-т-т-ты кто т-такой? — уперлась я плечами и спиной в угол комнаты. Отступать дальше не было куда.

— Ты издеваться сюда пришла, да? — не унимался голос.

В ответ я лишь уставилась бесцельно в пространство. Рассмотреть нечего и пытаться, подумала я. Глюк как глюк. Слуховой.

— Никто над тобой не издевается, — пробормотала я скорее себе, чем голосу.

— Как это не издевается? — возмутился голос. — Засунули меня не пойми во что, — в этот момент я увидела, как нечто белесое облетело вокруг ванны, — и кошмарите теперь. А я, между прочим, интеллигентным человеком был. И ничего плохого никому не сделал.

— Точнее, почти ничего, — после минутного раздумья добавил голос.

— Так как тебя звать, интеллигентный ты человек? — чувствуя невероятную нелепость ситуации, только и смогла пробормотать я.

— Ну Петрович я, — прозвучал четкий со сварливыми нотками ответ.

Ну ни фига же себе!

— А я кто, по-твоему? — решив сместить внимание на себя, спросила я.

— О Господи, ты еще и сбрендила! Только этого мне не хватало. Ну и что мне теперь делать! Что мне теперь делать, — запричитал голос в моей голове.

М-да, когда я была здесь с группой, он явно смелее был. Или у меня истероидный тип галлюцинаций, требующий зрителей?

— Кем, по-твоему, я была до того, как сбрендила? — порадовалась я, что могу нести какую угодно чушь и стыдиться мне, кроме как перед собой, не перед кем.

— И память потеряла? — уже всхлипнул голос, а потом, чуть оживившись, продолжил. — Слушай, а ты… Это… Иди отсюда, а? Потом, как вспомнишь, вернешься.

— А тебя здесь уже не будет? — произнесла я то ли свои мысли, то ли слова, что в воздухе висели.

В ответ на эту реплику голос затрясся, завибрировал и стал утихать.

Так, мне это уже начинает надоедать. Что-то происходит. Или со мной, или с этим миром. Или с нами всеми.

Надо сменить тактику.

— Петрович, мне нужна твоя помощь.

— А что мне за это будет? — спустя минуту заинтересованно, тоном торговца спросил голос.

— Ничего плохого.

— Ну, плохого мне не надо, навидался и без тебя за жизнь дерьма. Мне хорошее чтобы было, надо.

А потом, помолчав пару минут нерешительно, с мечтательными нотками в голосе продолжил:

— Вот бы мне к Алексеевне моей попасть… В ее пристанище отправь меня.

И уже с решительностью добавил:

— По-другому никак не сговоримся.

— И я могу в этом помочь? — тихо офигевая от своих глюков и их желаний, спросила я.

— Ну а кто же еще, как не ты, — и, осекшись, продолжил. — Да, можешь.

— Как? — незаметно для себя начав обратное движение из угла к ванне, я натупила на мелкие твердые осколки, рассыпанные по полу, и, вздрогнув от их хруста, остановилась.

— Ты что, совсем дура? — начал терять терпение Петрович.

В ответ я покачала головой: пусть понимает, как хочет, а у меня и вправду уже сил понимать себя нет.

— Чума на мою голову! Покажу я тебе, что ты должна сделать, чтобы я попал к моей голубке, — в голосе Петровича проскочили сентиментальные нотки, но он быстро от них избавился и уже резким тоном потребовал. — Давай, повторяй за мной.

Ух ты, только и подумала я, но в ответ категорично запротестовала:

— Сразу выкладывай, что знаешь, потом все остальное.

В ответ ничего не прозвучало, и тогда я сменила тактику:

— Почему ты меня боялся?

— Дак я же не псих, таких, как ты, все боятся. Кроме психов. Некоторых, — сквозь зубы проговорил Петрович. — А таких неумех, как ты, вообще нужно за сто километров облетать стороной.

— Ну вот почему я такой невезучий, — снова нотки причитания послышались в его голосе.

— Таких как я? Каких еще нафиг «таких как я»? — тихо, как мне казалось, не подавая вида, охреневала я.

— И не ори так громко, сейчас сюда вся охрана сбежится из-за твоих воплей. И вообще, давай уже закругляться, — из голоса исчезли истеричные нотки и появилась решимость. — Заждалась меня Алексеевна уже.

— Подождет Алексеевна! — возмутилась я. — Сначала уговор выполняй. Что со мной не так? Почему ты ко мне прицепился и голову морочишь? — разошлась я не на шутку, напрочь забыв, что вести разговор с голосами в собственной голове не слишком продуктивно. Таблеточки куда больший эффект дали бы.

— Тонкая душевная организация у тебя.

— Это я уже давно поняла. Ты от ответа не увиливай!

Петрович зашелся нечленораздельными бормотаниями, полными причитаний и спора самим с собой.

Совсем мрак! Голос в моей голове говорит и спорит сам с собой. Болезнь прогрессирует на глазах. «Если это вообще болезнь», — подумалось без особой надежды на обратное.

— Ты… Это… С мертвыми взаимодействовать можешь. И с живыми тоже. И связь между ними держать. К-как экстрасенс, — выдохнул последнее слово Петрович.

— То есть я — экстрасенс? А то я не знаю, что все экстрасенсы обманщики и выдают себя за тех, кем не являются. Это что же получается? Собственное подсознание меня сейчас обманщицей обозвало?

И полная праведного гнева я высказала Петровичу все, что о его «правде» обо мне думаю.

— Ты меня опять неправильно поняла! Я же сказал «как экстрасенс», — сделав ударение на слове «как» всхлипнул голос, помолчал, подбирая слова, и, наконец, выдал. — Ты нечто, похожее на медиума!