— Ладно, неважно, — вмешалась в мои мысли Крисси. — Я просто… после всего, что случилось, я забыла… О тебе забыла. Можешь долить?

Она нетерпеливо протянула стакан, как будто он у нее давно пуст. Я налила джина доверху, чтобы она могла продолжить не прерываясь.

Она пригубила джин, вздрогнула:

— Может, надо куда-нибудь пойти?

— Нет-нет, рассказывай.

— Я тебе солгала, — выпалила она.

— Где именно?

— Бен меня не развращал и не растлевал.

— Я в этом не сомневалась, — сказала я, пытаясь придать голосу мягкость.

— И уж конечно не домогался никого из моих подружек.

— Я в курсе: они все это признали. Все, кроме тебя.

Она заерзала на месте, скосила глаза вправо — видимо, вспомнила тот свой дом и свою жизнь.

— Все остальное правда, — сказала она. — В детстве я была очень хорошенькой, и у нашей семьи водились деньги, и в школе я хорошо училась, и бальными танцами занималась, и получалось у меня хорошо… Я часто думаю, что было бы, если бы тогда я не сочинила эту дурацкую историю. Отвратительная ложь… если бы я в первый раз это не брякнула, моя жизнь могла сложиться совершенно иначе. Стала бы домохозяйкой, а может, имела бы собственную танцевальную студию или что-нибудь в этом роде.

Она ткнула себя пальцем в живот в том месте, где в прошлый раз я заметила след от кесарева сечения.

— Но ведь у тебя есть дети?

— Типа да, — сказала она, округлив глаза.

Я не стала углубляться.

— Так что же произошло? С чего все началось? — спросила я, не в силах взять в толк, как ее ложь могла повлиять на судьбу моей семьи. Но за ней, этой ложью, действительно чувствовалось что-то очень весомое и значительное и, говоря словами Лайла, волнами событий распространившееся дальше. Если в тот день полиция хотела побеседовать с Беном в связи с историей, которую рассказала Крисси, значит, у них были на то основания. Не могло не быть.

— В общем, я влюбилась. По уши влюбилась. Знаю, Бену я тоже нравилась. Мы вместе проводили время, но, честно говоря, это, наверное, было неправильно. Конечно, он тоже был тогда ребенком, но все-таки достаточно взрослым, чтобы… чтобы меня не поощрять. Однажды мы поцеловались — и все сразу изменилось…

—  Тыего поцеловала?

—  Мыпоцеловались.

— Как?

— Нехорошо, по-взрослому. Так, как я точно бы не хотела, чтобы мою дочь-пятиклассницу поцеловал мальчишка-подросток.

Я ей не поверила:

— Продолжай.

— А где-то через неделю во время рождественских каникул я отправилась с ночевкой к подружке и рассказала девчонкам о своем мальчике-старшекласснике. С гордостью рассказала. Да еще и присочинила, что у нас все по-взрослому. Одна из них выложила это своей матери, а та позвонила моей. До сих пор помню этот телефонный звонок. Мама говорила по телефону, а я сидела у себя в комнате и ждала, что она сейчас войдет и начнет на меня кричать: она всегда была чем-то недовольна. Но она вошла и заговорила ласково-ласково: «Девочка моя, доченька, солнышко», и руку-то не отпускает, и говорит типа: «Доверься мне, расскажи, мы вместе что-нибудь придумаем», и спрашивает, трогал ли меня Бен там, где трогать нельзя.

— И что же ты рассказала?

— Я рассказала о поцелуе и больше ничего говорить не собиралась. Только правду. Она поднялась, вроде как ничего плохого не произошло, и, помню, сказала: «И это все? Больше ничего не произошло?» Будто мой рассказ ее чуть ли не разочаровал, и я вдруг ни с того ни с сего, когда она уже выходила из комнаты, ляпнула: «Он меня вот здесь трогал. И заставлял делать нехорошее». И мама вернулась.

— Что было дальше?

— А дальше пошло-поехало. Мама рассказала папе, когда он пришел домой, и он повторял: «Моя малышка, моя бедная девочка», они позвонили в школу, оттуда к нам прислали детского психотерапевта. Помню, это был парень из университета, который повел себя так, что было уже невозможно сказать правду. Он хотел услышать, что меня совратили.

Я сердито сдвинула брови.

— Честное слово, я собиралась рассказать ему все, как было, и попросить, чтобы он сказал об этом моим родителям, но… он начал расспрашивать, заставлял ли меня Бен делать то, что дети не делают, я сказала «нет», и он как будто рассердился и стал говорить: «Ты ведь храбрая девочка. Я-то думал, ты мне расскажешь все, как было. Оказывается, ничего не случилось? Жаль. Лично я думал, что ты не трусиха. Я всерьез полагал, что у тебя хватит мужества мне помочь. Может, ты хотя бы помнишь, что он вот так до тебя дотрагивался или вот то тебе говорил? А помнишь, что вы играли вот в такую игру, можешь сказать, что помнишь хотя бы это? Ну, молодец, умница. Я знал, что ты справишься. Какая замечательная, отважная девочка». Не знаю, но когда в этом возрасте куча взрослых что-то говорит, в чем-то ребенка поощряет и к чему-то подталкивает, начинает казаться, что все так и было. Что Бен меня домогался и совращал, потому что, если бы все было не так, разве стали бы взрослые добиваться от меня, чтобы я это сказала? И родители очень серьезно повторяли: дескать, не волнуйся, надо сказать правду, надо сказать правду.

Я вспомнила доктора Брунера — психотерапевта, который вел беседы со мной. На встречу он всегда одевался в мой любимый синий цвет и угощал чем-нибудь вкусненьким, когда я говорила то, что он хотел услышать. «Расскажи о том, как ты видела, что Бен из ружья убивает твою маму. Знаю, Либби, как это трудно, но если ты скажешь это вслух, ты поможешь и маме, и сестричкам, и себе самой — тебе станет легче. Не держи правду внутри себя, Либби, не держи ее в себе. Ты можешь помочь нам как следует наказать Бена за то, что он сделал с ними». И я вела себя как храбрая малышка и говорила, что видела, как Бен бил сестру топором и как убивал маму. После этого я получала хлеб с маслом и любимым абрикосовым желе, которое доктор Брунер всегда приносил с собой. Наверное, он всерьез полагал, что делает доброе дело.

— Они пытаются успокоить, считают, что чем сильнее в тебя верят, тем тебе легче, — сказала я. — Пытаются тебе помочь, и ты тоже начинаешь им помогать.

После того как своим признанием я разоблачила Бена, доктор Брунер даже подарил мне значок в форме звезды со словами на ней «СуперКлассная СуперЗвезда».

— Да-да, именно так! — воскликнула Крисси, распахнув глаза. — Этот психолог еще и помог мне наглядно представить все сцены. Мы их разыгрывали с куклами. А потом он начал беседовать с моими подружками, которые даже не целовались с Беном. И буквально за несколько дней мы придумали целую эпопею с дьяволопоклонником Беном, который убивал кроликов и заставлял нас есть их внутренности, тем временем проделывая с нами всякие развратные манипуляции. Конечно, это было безумием, но нам было… весело. Ужасно, но мы с подружками часто собирались, а однажды снова собрались у кого-то дома, закрылись в ванной, сели в кружок и, подначивая друг друга, придумывали истории, все неприличнее и неприличнее и даже… Ты духов когда-нибудь вызывала?

— В детстве.

— Вот-вот! Всем ужасно хочется, чтобы все происходило на самом деле, поэтому кто-нибудь потихоньку возьмет да подвинет стрелку, и ведь знаешь, что кто-то ее двигает, но какая-то часть внутри думает, а может, это и правда дух. И никто не возмущается, как будто все молчаливо договорились верить в то, что происходит.

— Но ты так и не сказала правду?

— Сказала… родителям. Как раз в тот день, когда вы приходили. У нас была полиция, собрались все девчонки — нас кормили пирожными, просто ужас что творилось. Родители, чтобы меня утешить, даже пообещали купить мне, блин, щенка. А потом копы ушли, и девчонки ушли, и психолог; я поднялась к себе в комнату и начала плакать, и вот тогда до меня наконец начало доходить. Только тогда я начала соображать.

— Но ты же говорила, что твой отец искал Бена.

— He-а, это я придумала, — сказала она и снова уставилась в противоположный угол комнаты. — Когда отец узнал правду, он начал так меня трясти, что у меня чуть голова не оторвалась. А после всех тех убийств девчонки страшно испугались и тоже во всем признались. Мы решили, что сами накликали Сатану: придумали жуткую историю про Бена, вот она отчасти и сбылась.