Он занес над головой топор – глаза Алины округлились от ужаса и страдания, вся ее бесконечная отвага вдруг иссякла до последней капли. Она смотрела на меня, клянусь, я услышал, как она прокричала мое имя:

– Фалькио! Фалькио! Фалькио!

Я молился, чтобы разделить с ней боль от удара, но этого не произошло. Она умерла в одиночестве.

Снова послышался смех, но свет в трактире вдруг замигал и погас – я открыл глаза и увидел потное лицо Трин, с мутными глазами и приоткрытыми губами. Она все еще прижималась ко мне. Тяжело дышала и стонала, дойдя до высшей точки наслаждения.

– Мы закончили, – сказал Герин, и я почувствовал, как он медленно вытащил иглу из основания черепа и из поясницы. Остальные остались там же, где были.

Трин слезла с меня и разжала объятия.

– Удовлетворены? – спросила Дариана, не проявляя никаких эмоций.

Трин все еще смотрела на меня.

– Хочу еще раз, – ответила она.

Герин усмехнулся.

– Боюсь, что это невозможно, миледи. И больших страданий это ему не причинит, если вы хотите именно этого. Он сломлен и почти готов к девятой смерти.

– Жаль, – сказала Трин и начала одеваться.

Когда она закончила, к ней подошел Герин.

– Мы договаривались…

– Да-да, мой дорогой Необагренный, наш договор исполнен.

– Хорошо, тогда…

– Но я бы внесла небольшую поправку, – сказала она, доставая из-за пояса кинжал. – Относительно безымянной сучки, которую вы держите на привязи.

Она обогнула Герина и шагнула к Валиане, но Дариана преградила ей путь.

– Об этом мы не договаривались.

– Она права, – сказал Герин. Трин повернулась к нему – в глазах ее зияла тьма. Юноша покачал головой. – Вы поступите немудро, предав наше доверие.

Никто из них не шевелился, но затем Трин сунула кинжал за пояс и улыбнулась.

– Придется довольствоваться воспоминаниями, мой милый шкурник. – Она поцеловала меня в щеку. – Благодарю тебя, Фалькио. Я буду всегда любить тебя за это.

Странно и невозможно, но я начал рыдать. Неужели внутри меня еще осталось место для горя? Наверное, это действие игл, масел и мазей, которые они применяют. Фалькио, болван Фалькио давным-давно умер, и только благодаря секретам дашини тело его еще держится. Все закончилось, сказал я себе. Перестань дышать. Просто перестань.

Но я не мог, воздух сам собой втягивался в легкие и выходил из них. Я вдыхал боль, которая росла внутри меня. Я не умер. Стал садом для стыда и сожалений. Но ведь Алина кое-что мне сказала? И это случилось совсем не так давно. Она сказала что-то о храбрости. Теперь тебе придется стать еще храбрее, Фалькио. Так она и сказала. Но храбрым я быть не смогу, подумал я, не смогу быть таким, как Алина. Я слишком занят растущими в моем сердце неудачами. Они укоренились там и растут, прорастают сквозь меня. И все же слова ее то и дело возвращались ко мне: «Ты должен быть храбрым. Храбрее, чем раньше».

Мне хотелось кричать от злости. Я думал о том, как пригрожу им. Перечислю все мучения, которые обрушу на них в своей ярости, как это делала Алина. Я посулю им месть, от какой все боги и святые отвернуться от Тристии, боясь, что увидят Фалькио на свободе. Но это не храбрость, это просто бравада. Что страшного может быть в угрозах трупа, который еще не нашел свою смерть? Но я же должен хоть что-то ответить? Алина повелела мне стать храбрым, очень храбрым. Храбрее, чем прежде. А что говорил король? Наша сила в рассудительности, и оружие наше – это знание закона. Банально, но что мне еще осталось?

Ладно, подумал я. Пусть последнее, что они от меня услышат, ранит их сильнее всего. Пусть этот последний нож, который я метну, будет заточен истиной. И я начал цитировать законы, которым меня научил король, один за другим, как делал это в лучшие моменты своей жизни, когда стоял бок о бок с плащеносцами. Как я делал это, когда думал, что скоро сгину в подземельях Рижу. Я начал с первого закона. Я повторю его сотню раз, сказал я себе. А затем перейду ко второму.

– Первый закон гласит, что все люди свободны, – тихо пропел я. – Ибо без свободы выбора люди не могут служить от всего сердца, не могут служить ни богам, ни святым, ни королю.

Голос мой оказался настолько тихим, что ни Герис, ни Дариана не услышали его. Трин же взглянула на меня, наклонилась вперед, словно пыталась понять, что я говорю.

– Первый закон гласит, что все люди свободны, – повторил я.

Голос мой стал немного сильнее, подумал я. Я пел снова и снова, Трин подошла ближе и почти приложила ухо к моему рту. Я продолжил петь, повторял одни и те же слова, зная, что в них есть магия, что если повторять их раз за разом, то они разрушат порок и в моей душе, и вокруг меня.

Наконец Трин отступила.

– Думаю, он готов к девятой смерти, – сказала она, не отводя от меня глаз, и выглядела при этом искренне удивленной.

– Почему вы так считаете? – спросил Герин.

– Потому что он все время повторяет «убейте меня, убейте меня».

– Ты собираешься мне рассказать, о чем там говорится? – спросил я.

Мы с королем Пэлисом обедали на террасе, выходившей на луг за стенами замка Арамор. Обсуждали недавний имущественный спор. Погода стояла на славу, в небе виднелись легкие облака, «просто для украшения», как говаривала моя матушка. Кто-то из челяди принес королю записку, и как только он развернул ее, лицо его побледнело. Следующие пару минут Пэлис сидел, молча глядя в пустоту.

– Я кое-что сделал, Фалькио, – наконец сказал он.

Пэлис взял серебряный кубок и поднес к губам, руки его дрожали.

– Ваше величество?

– Это… – Он отпил глоток, затем осторожно поставил кубок на стол, словно считал, что не имеет права пить вино.

Король поднялся, подошел к высокому окну с витражом под аркой и выглянул во двор, где упражнялись плащеносцы.

– Короли используют людей, Фалькио.

Я даже не знал, что сказать, и попытался превратить всё в шутку:

– Разве это не входит в обязанности королей? Кто может – делает, кто не может – правит.

Но Пэлис не купился на это и не засмеялся.

– Это необходимо, – сказал он, словно требовалось объяснение. – Иногда ты понимаешь, что нужно послать людей в бой и они, скорее всего, погибнут. С этим я жить могу. Но бывает, что ты распоряжаешься жизнью человека, не зная наверняка… не будучи уверенным, что имеешь право. Делаешь допущение… Нет, не так. Идешь на пари. Или даже исполняешь свою прихоть.

Я не понимал, к чему он клонит. Король ненавидел насилие, он ненавидел рисковать нашими жизнями. Мы все это знали.

– Мы пошли на это добровольно, – отозвался я. – Плащеносцев никто не вербует, не то что у герцогов…

– Рыцарей тоже никто не вербует, – возразил он.

Я чуть не сплюнул: в те дни даже малейшего упоминания о рыцарях хватало, чтобы вывести меня из себя.

– Прошу прощения, ваше величество, но рыцари берут в руки оружие, чтобы пощекотать свое эго, веря, что богатство, подготовка, доспехи и боги знают что еще делают их такими важными, что они будут жить вечно. Когда рыцаря убивают в бою, на лице его появляется удивление.

– А плащеносцы?

– Мы проводим жизнь в служении, ради справедливости в стране и в мире.

Король горестно рассмеялся.

– Наша страна очень маленькая, Фалькио. Когда-нибудь ты перейдешь границу королевства и поймешь, насколько мы ничтожны.

– Что ж, я начну бороться за справедливость здесь, а потом поеду и в другие страны, когда появится больше времени.

Он обернулся и посмотрел на меня, как всегда, криво улыбаясь.

– До чего ж ты в себе уверен, первый кантор.

– Нет, я в тебе уверен.

Лицо его погрустнело, и король отвернулся.

– Иногда, Фалькио, твоя вера настолько тяжела, что я не могу ее вынести.

– Да я…

Он махнул рукой, и я замолчал. Повисла тишина: Пэлис выглядывал в окно, я молча сидел в нескольких футах от него. Король меня не отослал, и спустя пару минут я решил воспользоваться нашей дружбой.