Древняя пословица гласит: «Рижу вэ аурут эт фаба», что означает «Деньги и страх правят в Рижу».

Около полуночи мы ввосьмером спустились по лестнице на нижний этаж подземелья. Я взял с собой Кеста, Дари и Валиану, и Джиллард потребовал, чтобы с ним также пошли Шивалль и двое рыцарей, в том числе и Пэррик. Это показалось и странным, и грустным одновременно: Джиллард не доверял никому, кроме человека, который обманывал его на протяжении последних пяти лет. С другой стороны, рижуйцы – народ прагматичный, а Пэррик неоднократно спасал Джилларду жизнь.

Пэррик снял доспехи и надел форменный плащ – ни Джилларду, ни мне это не понравилось.

– Он мой, черт побери вас обоих, – выругался Пэррик. – Я его заслужил уже дважды, и тот, кто с этим не согласен, может попытаться отобрать его у меня.

Мы с герцогом переглянулись.

– Носи что хочешь, – сказал Джиллард. – Только верни мне сына.

Второй рыцарь, сэр Истан, похожий на девушку, с волосами мышиного цвета, был единственным, кому Шивалль доверил новость о похищении сына герцога. Возможно, это произошло благодаря его юному возрасту и отсутствию амбициозных союзников. Нервный юноша медленно спускался по лестнице, тяжело ступая, словно не ждал, что ему доведется отсюда выйти. По милости Джилларда я совсем недавно провел здесь пять суток – неужели всего лишь пять? – и полностью разделял страхи юного рыцаря.

А что, если все это ловушка, подумал я. Что, если убийцы и вся это история с похищением придуманы для того, чтобы заманить меня в идеальный маленький ад, созданный руками Джилларда? Нет, не может быть. Что-то у меня паранойя разыгралась… И все-таки я на собственном опыте узнал, что властители в Рижу способны устроить пожар в стране ради воплощения собственных жалких амбиций.

Так или иначе, но скоро я всё узнаю, подумал я. Когда мы спустились, Шивалль остановил нас жестом.

– Мы пойдем по главному коридору, – сообщил он надменным, не терпящим возражений голосом. – Затем свернем в коридор поменьше и выйдем к черной стальной двери, за которой находится лестница на нижний этаж. Черная дверь – это единственный способ спуститься туда. Как объяснил уже герцог Джиллард, ее невозможно взломать. – Он взглянул на меня, не пытаясь даже скрыть своей ненависти. – Поэтому пришло время спросить, как именно вы собираетесь проникнуть внутрь?

Конечно же, я этого не знал, но, если мы не найдем способа попасть внутрь, Томмер непременно погибнет, а вслед за ним и Джиллард, и еще один герцогский род будет уничтожен. Герцогство развалится, и прежде, чем мы поймем, что произошло, Тристия окажется ввергнута в хаос гражданской войны.

– Всё просто, – ответил я. – Постучу.

Шивалль фыркнул и повел нас по широкому каменному коридору, ведущему на первый этаж подземелья. Его пересекали узкие ходы, освещенные небольшими бронзовыми светильниками, которые были подвешены к потолку.

– Сколько здесь камер? – спросила Дариана, заглянув в одно из ответвлений.

– На этом этаже? Сто. В каждой может содержаться от трех до десяти узников в зависимости от наших пожеланий относительно условий содержания.

– Вы можете содержать тысячу узников? – не веря своим ушам, воскликнула она. – Что может произойти, чтобы столько людей было арестовано?

Шивалль обернулся и с улыбкой поглядел на меня.

– Мятеж.

Наши шаги эхом отдавались в коридоре, а в камерах шевелились узники и восклицали:

– Прошу вас, судари, это ошибка! Я никогда не… – Первый голос угас, за ним тут же зазвучал второй, третий.

– Сколько узников у вас сейчас? – спросил Кест у герцога.

– Не так уж и много, меньше пятидесяти, – сказал он. – Включая около двадцати женщин и пятерых-шестерых детей.

– Вы держите детей в темнице? – схватилась за клинок Валиана.

Герцог Джиллард посмотрел на нее с удивлением и искренним непониманием.

– Я же не настолько жесток, чтобы разлучать их с родителями.

Я замедлил шаг, и Кест тут же последовал моему примеру. Я сделал знак остальным, и, когда они немного обогнали нас, я повернулся к другу и пробормотал:

– Если мы вытащим Томмера живым, каким-то образом остановим гражданскую войну и не позволим Трин взойти на престол, если произойдет чудо и я не умру в ближайшем будущем… Если все это случится, Кест, то мы вернемся сюда и камня на камне от этого места не оставим.

Кест осмотрел стены, пол и своды.

– Похоже, дворец сложен из нескольких тысяч тонн камня, Фалькио. Просто хочу сказать, что будет сложно его разрушить.

Я вынул метательный нож и процарапал на камне линию.

– Найдем способ.

– Первый закон гласит, что все люди свободны, – процитировал Кест. – А к преступникам это тоже относится?

– Нет, – ответил я. – Но, зная Джилларда – пусть не близко, но и этого достаточно, – полагаю, что наказание большинства узников не соответствует их преступлениям.

Из глубин подземелья донесся тихий угрюмый голос:

– Первый закон гласит, что все люди свободны.

Я оглянулся, пытаясь понять, откуда исходит звук.

– Да ладно, – сказал Кест. – Просто кто-то повторил мои слова.

– Первый закон гласит, что все люди свободны, – фальшиво пропел голос. – Без свободы… невозможно служить всем сердцем. Невозможно служить богам. Невозможно служить королям. К черту королей. Невозможно служить всем сердцем. А сердце важно. Боги… Боги не важны. Сердце, вот что важно. Человек должен быть свободен.

Мои глаза округлились. Я узнал этот голос. «Ближе к концу он звал тебя по имени», – сказал Шивалль. Мелкое лживое чудовище.

Я побежал дальше, крикнув:

– Кест, помоги мне отыскать того, кто поет.

Мы бросились в один из проходов, мимо больших и маленьких камер, наполненных изощренными орудиями пыток с шипами и винтами, толстыми кожаными ремнями, от которых исходил запах кала, мочи и человеческих страданий. Эхо неслось отовсюду.

– Кого мы ищем? – спросил Кест.

– Уродливую скотину с седеющими короткими волосами. Просто иди на звук.

– Четвертый закон гласит, что детей нельзя обижать, – промычал голос. – Ребенок мал и глуп, он ничего не смыслит. Нельзя сажать ребенка в темницу. Нельзя налагать на ребенка штраф. Нельзя обижать ребенка. Четвертый закон гласит…

– Фалькио! – услышал я возглас Кеста; голова его вынырнула из прохода, он помахал рукой, чтобы привлечь мое внимание.

Вместе мы подошли к камере длиной в семь футов, отделенной от коридора толстыми железными прутьями от пола до потолка с вмонтированной в них маленькой дверью, через которую можно было войти в камеру. Внутри находился человек, прикованный цепями к стене. Бледный, рябой, с маленькими глазками и толстыми губами. Он не мог сесть, так как руки были прикованы слишком высоко. Я вспомнил эти руки, толстые пальцы, жесткие костяшки, которые столько раз меня били, что, наверное, давно утратили чувствительность. На протяжении многих часов эти руки метелили меня в кровь, день за днем, пока я находился в узилище Джилларда, но они же подняли меня с пола и вывели по коридорам и лестницам темницы наружу. Этот человек, имени которого я не знал, был моим палачом и освободителем. Я называл его Уфом.

– Пятый закон гласит… Чертова преисподня! Что гласит пятый закон? Ладно-ладно. Первый закон. Первый закон гласит, что все люди свободны. Если человек не свободен, он не может служить всем сердцем. Как можно…

– Уф! – позвал я и удивился тому, что голос мой задрожал.

Он поднял голову, и взгляд его стал осмысленным.

– Кто ты? Ты пришел, чтобы снова избить меня? Ладно-ладно. Заходи, бей меня, обломай об меня руки, чертова баба.

– Уф, это я, Фалькио.

Он снова пригляделся.

– Какой Фалькио? – Затем взгляд его скользнул по моему плащу. – Плащеносец? Чертов плащеносец, а? Ты опять тут, чертов болван? Крутой парень, крутой, как чертова обезумевшая лошадь. Я разрушил свою жизнь ради тебя, а ты, придурок, снова сюда вернулся? Да лучше бы я чертову лошадь выпустил.

– Я свободен, Уф, смотри! – Я показал ему руки, чтобы он понял, что на мне нет оков. – Я не узник, но почему, черт побери, тебя сюда посадили?