В Бреслау мы навестили нашего тяжелораненого командира, графа Кагеника. Потом мы поехали в Позен (Познань), где жила семья Ханса фон Хагемайстера. Левандовски и я поехали дальше в Берлин, где Левандовски навестил свою мать. Времени съездить в Тильзит мне не хватало, и я сразу поехал в Падерборн, в 500-й резервный танковый батальон. Фанен-юнкеры из танковых частей были собраны на подготовительный курс, который вел бывший связной офицер 503-го, обер-лейтенант Райхель.

В этом доме 2 мая 1945 года Ханс фон Хагемайстер праздновал свой день рождения. Последнее русское наступление дошло сюда только 7 мая 1945 года.

Потом я был в отпуске дома, а потом поехал в Ордруф. Между тем с танковыми войсками произошло большое несчастье. Генерал-инспектор Гудериан был во второй раз снят Гитлером с должности, больше он не мог защищать нас, верх взяли противники танковых войск. У нас в связи с уменьшившимся значением танковых войск — времена блицкригов прошли — был переизбыток личного состава, которого не хватало в истекавшей кровью пехоте. Так, Ханса фон Хагемайстера, у которого еще не было Железного креста первого класса, перевели в пехоту и отправили в пехотную школу фанен-юнкеров в Вишау. Он был расстроен. Левандовски и я начали обучение на 16-м потоке кандидатов в офицеры, оно должно было продолжаться пять месяцев, с апреля по август. Достаточное время в условиях войны, чтобы подготовить имеющих военный опыт фанен-юнкеров к должности командира взвода и дать им основы командования ротой. У нас был очень хороший учитель тактики, капитан Матиас, человеческие качества у него тоже были на высоте.

К сожалению, у меня началась малярия, которой я заразился на Кавказе. Я попал в госпиталь, у меня были проблемы с моими анализами крови, возникло подозрение на лейкоцитоз. В итоге я пропустил слишком много занятий, и после того, как меня выписали из госпиталя, я был отправлен обратно в Падерборн, чтобы начиная с августа поступить на 17-й набор. Мне это совсем не понравилось, потому что школа и учеба всю мою жизнь для меня были хуже горькой редьки. Когда я лежал в лазарете, меня навестили товарищи из 503-го батальона.

В последних боях в районе Тернополь — Лемберг (Львов) батальон попросту растаял, поэтому его вывели на отдых и пополнение на полигон в Ордруфе. И здесь моя 1-я рота должна была первой в вермахте получить новые невероятные «Королевские Тигры». У батальона было время с мая по июль, чтобы восстановиться, получить новую великолепную технику и пойти в бой при давно ожидавшейся высадке союзников во Франции. Я тогда еще надеялся успешно окончить обучение и вернуться в батальон лейтенантом. Я очень расстроился, когда это не получилось. В батальоне мне пообещали, что возьмут меня обратно, отсюда можно было сделать вывод, что я был еще полезен.

В конце июля 1944 года я получил несколько дней отпуска дома, перед началом повторения прерванного приступом малярии обучения на офицера. Я был дома в Тильзит-Сентайнен у моей матери. Там многое изменилось. Наша маленькая пригородная община была переполнена военными и гражданскими людьми. Тильзит летом 1944 года, после разгрома группы армий «Центр», больше не был глубоким тылом, он стал прифронтовым городом. Красная армия стояла уже в Литве и в Польше. Планы русских уже в этом году взять Восточную Пруссию были вполне реальными. Удивительно было то, что никто не думал оттуда эвакуироваться.

Из знакомых моего возраста и моих школьных товарищей я почти никого не встретил, они все были на войне. Разговоры среди знакомых были очень осторожными, было опасно, надо было следить, что ты говоришь. Все охотно придерживались официальной версии, что вермахт в состоянии защитить как восточные, так и западные рубежи рейха. Я в это больше не верил, потому что начиная с лета 1943 года инициатива была потеряна, мы постоянно отступали.

Все слушали пропагандистские передачи по радио, они служили источником для собственной оценки положения. Исследования после войны установили, что новости никогда не содержали лжи, но информация в них или была приукрашена, или что-то умалчивалось.

Вечером 20 июля я по радио услышал о покушении на Гитлера. Мне очень не понравилось выступление доктора Роберта Лея, фюрера Рабочего фронта, известного также как «Имперский алкаш». Было четко слышно, что он пьян. Он, больше заикаясь, чем говоря, объявил, что «свиньи голубых кровей» попытались убить фюрера. Выступление было настолько неприятным, что сам факт покушения отошел на второй план.

Нам, рядовым солдатам, тогда ничего не было известно о сильной оппозиции на верхних уровнях командования вермахта. В политике мы, молодые люди, тогда почти не участвовали, и нам не хватало опыта и знаний, чтобы дать свою разумную оценку тем событиям. Об этой «производственной травме» Гитлера мы почти ничего не знали и терялись в догадках, кто же входит в сопротивление. Понятно, что все руководство говорило о «заговоре», других источников информации у нас не было, прослушивание зарубежных радиостанций считалось государственной изменой, и мы не могли иметь отличную от официальной оценку этих событий.

Только позже, когда началось необузданное мщение за неудавшуюся попытку государственного переворота, мы узнали, сколько уважаемых и проверенных военных руководителей были отставлены, арестованы и казнены. Несмотря на казни, среди немцев началось робкое переосмысление нашего положения. Вера в «окончательную победу» после 20 июля 1944 года для большинства немцев стала иллюзией, но действительно потрясением ни для меня, ни для населения эти события не стали.

Во время возвращения в резервную часть, на Силезском вокзале в Берлине я, как обычно, отдал честь офицеру. Я не знал, что «Имперский дурачок» Гиммлер стал командующим резервными войсками и нацистское приветствие теперь стало обязательно и в вермахте. Офицер орал на весь Силезский вокзал. К новому приветствию мы привыкали еще долго.

Обучение офицеров в немецком вермахте было основательным. Здесь издание «Оертценшерского карманного календаря для армейских офицеров» 1943 года.

В июле 1944 года, после разгрома группы армий «Центр», фронт опасно приблизился к восточным границам рейха. Новый курс обучения начался в Крампнитце у Потсдама в очень красивом здании кавалерийской школы. Курсы были переименованы в курсы обер-фенрихов, потому что после их окончания присваивалось это звание, считавшееся офицерским. Я имел статус «запаса», потому что был не профессиональным военным, тогда я считал, что это несущественно. Я не знал, что «кадровые» прослушивают еще один дополнительный курс, а «запасу» сразу же присваивают звание лейтенант запаса и отправляют на фронт. Я уже восемь месяцев находился на родине, мне все это надоело, 503-й батальон стал моим домом.

Обучение недалеко от Потсдама и Берлина имело интересные аспекты в плане свободного времени. Обучение шло по плану, как и «интеграция вермахта в национал-социализм». Однажды мы должны были присутствовать на заседании Народного суда, на так называемом «досадном процессе», как это называлось у берлинцев. Почему «досадном»? «Досадном, потому что не получилось».

Мы, 64 фанен-юнкера, были разделены на три группы примерно по 20 человек. Было отличное, теплое, даже жаркое лето. Из-за жары с 12.00 по 16.00 имелась пауза в занятиях, мы загорали на Крампнитцком озере.

К концу нашего обучения союзники перешли границу рейха и заняли Аахен. Мы были свидетелями того, как город сделал самое разумное, что можно было сделать, согласно сегодняшним представлениям: сдался без боя. Но тогда это не подходило к политическим установкам. На востоке русские стояли у восточнопрусской границы. В сентябре я получил несколько дней специального отпуска, чтобы помочь моей матери подготовиться к маршу беженцев. Потом она была у родственников в Браунсберге в Восточной Пруссии. В декабре, перед моим возвращением в 503-й батальон, который воевал в Венгрии, я поехал к ней, но когда я 24 декабря появился в Браунсберге, мне сказали, что она уехала в Силезию. У меня получилось там ее найти, и мы вместе отпраздновали Рождество. Тамошние родственники угощали непривычным для меня красным вином, и я протрезвел только в поезде в Вену. Вена, как я тогда точно установил, была совсем не Пруссией. Нас разместили в дорогом отеле. В комендатуре никто не знал, где находится 503-й батальон. Возможно, в том числе потому, что с 1 января 1945 года он назывался не «503», а «Фельдхеррнхалле» — «Зал полководцев» (историческое здание в Мюнхене, ставшее ареной «пивного путча» в 1923 году).