Опасность для жизни и здоровья, опасность плена, которая висела надо мной многие годы войны, окончательно исчезла.

Я был почти в эйфории: я спасен! Я был жив и здоров, все, что будет сейчас, может быть только лучше, чем было раньше. Мне было 24 года, в течение шести лет весь груз серьезных решений был с меня снят, я был как зверь, выпущенный из клетки на свободу, которому теперь надо было научиться самому о себе заботиться.

Я стоял с моим американским свидетельством о демобилизации и знал только то, что я больше не солдат. Мое имущество состояло из летней танковой униформы темно-серого цвета, подаренной мне зубной щетки и большого казенного носового платка. У меня не было ни денег, ни чего-либо ценного, мои военные часы я потерял, когда купался во Влтаве.

Моя родина, Тильзит в Восточной Пруссии, была оккупирована врагом. Население бежало, их изгоняли или убивали. Говорили об ужасных преступлениях Красной армии, которые невозможно себе представить. Возможность вернуться домой, как я тогда считал, была навсегда закрыта.

Из близких родственников у меня осталась только мать. О ней я знал, что она вовремя уехала в Саксонию. Пережила ли она конец войны — я не знал, я не знал также, в какой зоне она находится, в советской или американской. Я планировал первым делом найти ее. Других исходных точек женского пола, в которых можно было бы начать новую жизнь и наличие которых можно было бы предположить у солдата, у меня не было, потому что дама определилась в другую сторону.

Итак, имея американское свидетельство о демобилизации, в конце июня 1945 года я направился на север Германии, в основном пешком, иногда меня подвозили американские грузовики.

У меня был адрес моей матери в Саксонии, но я не знал, в какой это зоне, в советской или американской. Оказалось, что это деревня восточнее Мулде (река) — демаркационной линии. Идти туда было опрометчиво, учитывая зверства русских, но увидеться у нас получилось, правда, через Мулде.

Было известно, что по договору американская армия скоро передаст части Саксонии и Тюрингию русским, это была цена за западный сектор в Берлине. Я смог проинформировать мою мать, что в советской зоне оккупации я не останусь, но теперь и я, и она знали, что мы остались в живых.

Это облегчило расставание, мы знали, что когда-нибудь мы снова увидимся. К сожалению, это заняло почти пять лет, пока моя мать переехала к нам в Нижнюю Саксонию.

Других родственников у меня не было, и я бродил по Германии без цели и никуда не спеша, искал товарищей, с которыми мы во время «роспуска» 10 мая обменялись адресами и у которых был дом.

Сегодня невозможно представить, какие потоки людей перекатывались по стране в течение первых месяцев после войны, особенно на территории, не контролируемой Красной армией.

Нас были миллионы. Беженцы с востока, которые стремились в западные сектора, демобилизованные солдаты, идущие с какой-то целью или искавшие ее, военнопленные западных и восточных противников, из которых только некоторые хотели домой. Пригнанные в Германию рабочие из восточных государств тоже были не уверены, стоит ли им возвращаться. Немцы, эвакуированные из больших городов, стремились вернуться поближе к ним. К этому еще перемещения оккупационных войск. При этом я встречал невероятную готовность помочь и все возрастающую решимость людей активно строить свою жизнь, опираясь на собственные возможности. Потом это стало нашим экономическим чудом. Такие свойства, как дисциплина, прилежание и настойчивость, которые приписывают немцам, мы не утратили.

Чем я располагал? Скромное школьное образование, начатое, но не законченное, также скромное управленческое образование, полученные дома базовые знания сельского хозяйства. Из нематериальных ценностей — воспитанные в родительском доме ответственность, скромность и семейные ценности, воспитанные в школе социальные компетенции и способность думать и воспитанная в вермахте необходимость в дисциплине и порядке.

Почти три месяца я мотался по Германии. Сначала я без проблем мог, с помощью американского свидетельства о демобилизации, почти в каждой коммуне получить карточки на продукты. Но превратить их в хлеб и маргарин было тяжело, потому что у меня не было денег. Иногда я работал у крестьян, иногда деньги мне дарили.

Я медленно начинал понимать, что я сам о себе должен заботиться. Мой военный товарищ Вальтер Вегман, который в 1941 году был тяжело ранен и демобилизован, занимал высокий пост в экономической администрации в Ольденбурге.

Он устроил меня на должность контролера качества сельхозпродукции, хотя я только приблизительно мог отличить грушу от морковки. Хотя эта работа была только первой и временной, но я начал понимать, куда должна вести дорога. Спасибо Вальтеру Вегману.

В 1946 году школы и другие образовательные учреждения, сначала в очень ограниченном объеме, смогли начать свою прежнюю деятельность.

Я решил учиться на преподавателя или консультанта по сельскому хозяйству. Для этого надо было разрешение от бюро по трудоустройству. Я пошел туда с моим резюме и от чиновника услышал следующее: «Вы были офицером, и потому вы являетесь одним из тех людей, которые стали причиной развала Германии. Вы должны получить возможность потрудиться для ее восстановления. Я посылаю вас на принудительные работы в шахту».

Это описывает тогдашнюю ситуацию. В поиске виновных за проигранную войну сами немцы, не наши противники, придумали, что в этом виноваты, кроме прочих, и офицеры вермахта.

Я был приговорен к принудительным работам в шахте в Руре. Понятно, что я всеми средствами пытался этого избежать, и заключил договор на обучение на производстве на сельскохозяйственном предприятии, который освободил меня от работы в шахте.

Там я познакомился с моей женой. Я ей очень благодарен за то, что она меня, ничего не имеющего и ничего не могущего, приняла, несмотря на сопротивление ее семьи.

В конце концов я стал «сельхозуправляющим» и восемь лет руководил арендованным сельскохозяйственным предприятием. После этого, в 1956 году, я стал офицером бундесвера.

В заключение:

Самой тяжелой и неопределенной частью моей жизни было возвращение в рамки того порядка, которому я когда-то принадлежал. У многих этого не получилось.

На этом для меня закончилась не только «моя война», но и ее непосредственные следствия.

Много лет назад, во время нашей серебряной свадьбы, наш пастор задал мне немного затасканный вопрос: «Какой был самый счастливый момент в вашей жизни?» Все, включая серебряную невесту, ожидали ответ «когда мы друг в друга влюбились». Но я, спустя тридцать лет после окончания войны, ответил: «Когда в июне 1945 года, после короткого допроса в американском лагере, меня отпустили на свободу». Тогда этот ответ некоторые посчитали нетактичным, но это до сих пор именно так!

Это было в Харькове в мае 1943 года. Наша 1-я рота стояла в Плехановском районе. На улице Старобельска, мы называли ее Акерштрассе, почему бы нет, разместились 1-й и 2-й взводы. «Тигры» стояли на улице у домов, экипажи мирно жили вместе с украинским населением. Погода была отличная, служба практически не мешала свободному времени, война была очень далеко, не менее 50 километров от нас!

Рота переформировывалась на новое «штатное расписание 1943 года», вместе с 14 «Тиграми» прибывал новый личный состав. Конечно, нам было любопытно, кто придет, с кем мы теперь будем воевать. Постепенно наши взаимоотношения утряслись, и служба пошла нормально. В принципе, было так, что новички докладывались вышестоящим начальникам, для равностоящих особых правил не было. На утреннем построении роты было объявлено, что к нам направлен фанен-юнкер «фон Хагемайстер». У нас в роте уже был «фон Борриес», командир батальона был граф, а в 3-й роте был один барон. Мы что, должны были стать «частью аристократов»?