— Если бы я осмелился…

— Говори, я тебе приказываю!

— Небо наградило меня богатством; я богатейший человек в этой стране. Царь осыпал меня своими милостями, а Бог даровал мне многочисленную семью, словом, я — счастливый человек. Но если я непременно должен высказать вам самое сокровенное мое желание, то признаюсь, что хотел бы быть назначенным смотрителем всего этого почтового тракта; это дало бы мне право на чин четырнадцатого класса, и мои дочери, будучи дочерьми чиновника, скорее нашли бы себе хороших мужей!

— А, так ты хочешь быть чиновником! — воскликнул Иванович.

— О, я знаю, что мое желание безумно: я — сын кочевника, которого и сейчас еще зовут ногайцем… Но…

— Да нет же, ты меня не понял: твоя просьба не слишком велика, наоборот, я удивлен, что ты не попросил у меня больше! Обещаю тебе, что ты будешь назначен смотрителем всего почтового тракта!

— О, ваша милость, — воскликнул обрадованный Черни-Чаг, — я, моя семья, моя жизнь и все, что я имею, принадлежат отныне вам!.

В этот момент стали съезжаться табунщики, возвращавшиеся с погони за волками; у каждого из них в тороках болталось по волчьей голове.

Когда все оказались в сборе, Иванович, уже окончательно оправившийся от своего испуга, вскочил на коня, и все тронулись по направлению к развалинам монастыря.

НОЧЬ, СЛЕДОВАВШАЯ ЗА ВЫШЕОПИСАННЫМИ событиями, должна была иметь особое значение для Ивановича. План гибели молодого графа и его ближайших друзей, который лелеял полковник, существовал лишь в виде проекта. Правда, он созвал в монастырь лишь тех Невидимых, в которых мог быть уверен, но все же надо было предвидеть и возможные случайности. Многие могли не явиться по разным уважительным причинам; кроме того, из-за обычного добродушия русских могло случиться так, что в нужный момент в его распоряжении не окажется достаточного числа решительных людей. Впрочем, и у графа едва ли следовало ожидать большого конвоя: ведь в Астрахани ему нельзя было набрать несколько десятков людей, не возбудив внимания полиции.

Эти расчеты Ивановича, в сущности, не были лишены известного основания: граф действительно прибыл в Астрахань в сопровождении Лорана, Дика-канадца и Красного Капитана; с ними были оба сыщика, Люс и Фролер, негр Том, нготак и четверо европейцев, которых Иванович еще не знал, то есть всего человек двенадцать, решительных и беззаветно смелых. Но что могла сделать эта горстка людей против трех или четырех сотен Невидимых, на которых мог рассчитывать Иванович?!

— Они могут набрать самое большое человек двадцать висельников, больше в Астрахани взять негде! — заметил он.

— Но, быть может, они позаботились выписать людей из Европы? — проговорил Холлоуэй.

— Нет, это невероятно! — воскликнул Иванович. — Сразу видно, что вы не знаете России… А полиция?! Тут не оберешься объяснений, зачем, почему и для какой надобности понадобились графу эти люди?.. Я боюсь другого!

— Чего же именно?

— Наших людей!

— Как так?! — воскликнул изумленный американец.

— А очень просто! Русский человек — фанатик, но вовсе не прирожденный убийца. Если враги станут стрелять первые, то дело пойдет на лад: наши люди не останутся в долгу, не задумаются превратить их в окрошку. Но если граф догадается сказать им: «Чего вы хотите от нас? Мы — мирные путешественники; у нас есть паспорта, подписанные высшими властями, и разрешение вашего царя-батюшки! Подумайте, что вы хотите делать!» Тогда…

— Что тогда? — спросил Ивановича его собеседник.

— Тогда нам ни за что не заставить наших людей поднять на них руку. Если они не схватят и не арестуют нас, то, во всяком случае, обратятся к оренбургским властям, и наш план окончательно свести счеты с нашими врагами рухнет и, быть может, даже навлечет на меня неприятности.

— Но если граф и его друзья идут по нашим следам, то неужели они обратятся к нашим людям с такими словами?

— Вы забыли, что они рассчитывают захватить нас врасплох. И кто может знать, что они сделают, когда увидят, что на нашей стороне сила?!

— Вы поздно об этом подумали, Иванович, что же вы думали раньше?..

— У меня не было выбора… Надо было покончить с этим делом. Но я и сейчас настаиваю на своем плане, за исключением, быть может, некоторых подробностей.

— Какие же это подробности? — спросил Холлоуэй, начинавший сомневаться в смелости и решительности своего компаньона.

Иванович, по обыкновению, в решительный момент трусил, изыскивая способ подсунуть вместо себя других, а самому спрятаться за их спинами.

— Я рассчитываю на помощь Черни-Чага. Чтобы попасть в монастырь, нашим врагам придется проехать через здешний перевоз. Измученные дорогой, они захотят отдохнуть… И тогда, ничего не может быть легче, чем обезоружить ночью эту горстку друзей графа. Завладев этими господами, Черни-Чаг доставит их нам в монастырь, где мы в течение двух часов расстреляем их по приговору военного суда, состоящего, конечно, из безусловно преданных нам людей.

— Право, я должен вас поздравить! — воскликнул Холлоуэй. — Это мастерски придуманный план, который не может не удаться!

— В эту ночь в молельне селения состоится совещание старшин, созванных перевозчиком Черни-Чагом по моему настоянию; священник на нашей стороне, а это большой козырь. Я виделся с ним сегодня днем и рассказал ему свою версию положения дел; графа будут судить за измену белому царю и святой Руси.

Действительно, скоро явился перевозчик и пригласил их на совещание. Здесь собравшимся в ночной тиши простодушным людям Иванович описал графа и его друзей такими извергами, что собрание единодушно поклялось во что бы то ни стало овладеть мнимыми изменниками родине и предать их суду.

Предусмотрительный Иванович не предвидел одного: какой-то человек, притаившись в церкви, все время подслушивал их разговоры, а затем, когда собрание разошлось, бросился к реке и, не переводя духа, побежал вдоль берега. Остановился он лишь на расстоянии версты от избы Черни-Чага. Здесь он поднес к губам пастушеский рожок и извлек из него два резких звука. Почти тотчас же с того берега реки раздались два таких же резких звука.

В этот момент выглянувшая из-за туч луна озарила этого человека: то был странник, предупреждавший Черни-Чага о приближении Черных Всадников.

МОЛОДОЙ ГРАФ ОЛИВЬЕ СО СВОИМ ДРУГОМ Диком Лефошером, капитаном Спайерсом и остальной свитой прибыл уже с месяц тому назад в Астрахань, куда еще раньше приехал князь Свечин, предоставивший в их распоряжение один из своих дворцов. Они намеривались направиться в киргизские степи, чтобы в последний раз сразиться со своим общим непримиримым врагом, «человеком в маске», которого они теперь, по крайней мере, знали и в лицо, и по имени. И не раз, собравшись вместе и беседуя о предстоящей им трудной задаче, они вспоминали славного Джона Джильпинга, оказавшего им не одну важную услугу в этом самом деле; вспоминались им и слова почтенного джентльмена, сказанные им при прощании:

— Будьте уверены, друзья, что, когда пробьет час расплаты и возмездия, Джильпинг будет на месте! Клянусь, что не займу своего места в палате лордов раньше, чем не увижу казни этого предателя Ивановича!

Однажды, когда все собрались для совещания в большой приемной зале дворца Свечина, граф Оливье получил телеграмму, которой тотчас же поспешил поделиться со своими друзьями. Телеграмма гласила: «Я приезжаю с Пасификом Лорд Воанго».

Известие это было встречено общим взрывом радости.

Оставшись один в Австралии, Джон Джильпинг окончил разбор своих богатых коллекций, предназначенных для Британского музея. Но в тот момент, когда все было готово, он вдруг вспомнил, что у него нет одной маленькой зверюшки, которую туземцы называют «богуи-богуи», а англичанин именовал Lacerta qilpinensis, род маленькой ящерицы. Этикетка уцелела, но сама ящерица исчезла. Отправить коллекции без этого редкостного животного нечего было и думать! Это была желтая ящерица с рогом на голове, еще не известная ученому миру и подробно описанная им в ученом докладе, ящерица, благодаря которой он рассчитывал обеспечить бессмертие своему имени.