— Вступать с вами в борьбу! — воскликнул Иванович с притворным удивлением. — Да я и не думаю об этом!
Он отлично сознавал, что бессилен против Красного Капитана и что нуждается в содействии этого гениального человека, расположение которого ему нужно было приобрести во что бы то ни стало ради осуществления своих дальнейших планов.
— Я опасался только, что ваше пристрастие к французам может побудить вас отказать мне в обещанном вами содействии при поимке графа, но раз вы беретесь сами доставить его в Петербург, то я считаю свою миссию оконченной. Раз вы так дорожите жизнью графа, то этого достаточно, чтобы ее пощадили даже в том случае, если бы его смерть была в интересах всего Общества Невидимых. Поверьте, между вашей дружбой и моим долгом как члена Общества Невидимых я не стал бы колебаться ни минуты! Впрочем, интересы Общества Невидимых и ваши вскоре совпадут, так как всесильный Великий Невидимый избирается только на десять лет, а срок десятилетия нынешнего Великого Невидимого через несколько месяцев истекает, и тогда я берусь, совместно с несколькими товарищами, добиться избрания вас на его место: ведь кто, кроме вас, может с честью занимать этот высокий пост? Есть люди, самой судьбой предназначенные для того, чтобы властвовать и повелевать!
Польстив таким образом самолюбию Джонатана Спайерса, Иванович сделал ловкий ход.
— Я так и знал, что мы в конце концов сговоримся! Я был несколько резок, быть может, но вот вам моя рука в знак дружбы. Я все-таки никогда не забуду, что вы первый поверили в бедного изобретателя, и это связывает нас и на жизнь, и на смерть! — сказал тронутый Красный Капитан.
Иванович схватил его руку и крепко пожал ее, при этом на глазах его блеснули слезы.
— Я ошибся в вас, господин Иванович, — говорил Спайерс, заметивший эту слезу, — вы порядочный человек!
Ловкий русский внутренне торжествовал: как все демонические натуры, капитан был грозен и неумолим, когда ему противоречили, и мягок и податлив до слабости, когда ему льстили, полагая, что эта лесть исходит от чистого сердца. Но наряду с этой слабостью, порожденной в нем его громадным честолюбием, Джонатан Спайерс обладал необычайной энергией, чуткостью и проницательностью, позволявшей ему по малейшим признакам угадывать истину. И сколько он ни старался преодолеть себя, чувство недоверия к Ивановичу постоянно брало в нем верх.
Между тем, добиться всеми средствами, чтобы Джонатан Спайерс доверил ему управление «Лебедем» или «Осой», что, в сущности, было равносильно управлению самим «Ремэмбером», так как два спутника являлись его точной копией, и затем преспокойно убить капитана во время сна, уничтожить его труп и остаться единственным владельцем «Ремэмбера» и обладателем тайны его управления было теперь единственной целью Ивановича, к которой он шел настойчиво и неуклонно.
Но, с другой стороны, капитан Спайерс отлично сознавал, что его грандиозное изобретение привлекательно для многих и что его собственная жизнь отныне зависит главным образом от его умения сохранить свою тайну.
Между тем, ему необходимо было иметь надежного человека, которому он мог бы доверить участь своего судна и свою собственную, человека, безгранично ему преданного, бескорыстного, неподкупного и неумолимого. Иначе он был вынужден никогда ни на минуту не расставаться со своим «Ремэмбером»: естественно, что правительства всего мира рады были бы воспользоваться случаем овладеть капитаном, как только он сойдет со своего «Ремэмбера», и уничтожить последний, как простую груду металла. Имея же надежного заместителя, который отомстил бы за него или вызволил его вместе с грозным «Ремэмбером», капитан мог не опасаться никаких врагов в мире. Сознавая все это, Джонатан Спайерс в минуту откровенности поделился своими мыслями с Ивановичем, который при этом вздрогнул от невыразимой радости, но ничем не выдал себя, соблюдая необходимую осторожность.
— В самом деле, — согласился он, — без такого доверенного заместителя вы точно Прометей, прикованный к своей скале!
— Да, но где найти такого человека, которому я мог бы так безгранично довериться, чтобы отдать в его руки и свою судьбу, и судьбу моего великого «Ремэмбера»?
— Если бы вы захотели, то я мог бы быть этим человеком, — хотел было воскликнуть Иванович, но воздержался, сознавая, что капитан никогда не доверится человеку, в котором заподозрит желание стать его заместителем.
— Человек, которого вы изберете, — заметил он, — будет нести тяжкую ответственность; но главное, этот человек должен быть вам безгранично предан, должен любить вас больше, чем себя!
При этом Джонатан Спайерс взглянул на него своим проницательным, испытующим взглядом, но не сказал ни слова.
На этом разговор окончился и с тех пор больше не возобновлялся. Капитан прощупывал почву под своими ногами и если, с одной стороны, чувство признательности говорило в пользу Ивановича то, с другой, чувство недоверия и какого-то инстинктивного отвращения к этому человеку решительно говорило против него.
Таким образом, положение было натянутым, и можно было с каждым днем ожидать драматической развязки.
Тем временем приготовления к предстоящему торжеству и на прииске, и в нагарнукской деревне шли своим чередом, и Оливье настолько был поглощен ими, что время до вечера прошло незаметно.
VI
ОКОЛО ДВУХ ЧАСОВ ПОПОЛУДНИ ВЕЛИКИЙ вождь Виллиго вошел в хижину своего верного Коанука, который с ним почти не расставался. Прошло уже более года, как Виллиго смыл краски со своего лица и жил спокойной, мирной жизнью, частью среди своих соплеменников, частью среди белых друзей, проводя добрую половину своего времени во Франс-Стэшене, охотясь и рыбача с Оливье и Диком.
С того момента, как он справил страшную тризну по «Цвету Мелии», уничтожив чуть не всех лесных бродяг, в душе его воцарились мир и спокойствие, и сумрачное, грозное выражение его лица сменилось ясным, приветливым и гордым взглядом, какого раньше никто не видел у него.
Гостя во Франс-Стэшене, Виллиго иногда в угоду своим друзьям надевал на себя белые полотняные штаны и куртку, но не носил ни обуви, ни шляпы. Он садился за стол со своими друзьями, но не признавал ни вилок, ни ножей. После вкусного обеда он охотно садился в спокойное кресло-качалку и дремал, как добрый французский буржуа, отошедший от своих дел. Но временами его горящий взгляд ясно говорил, что воинственный пыл не угас в его груди, что каждую минуту в нем может проснуться неустрашимый грозный воин и громкий клич «Вага»! «Вага»! огласит воздух.
Никто не мог предвидеть, как скоро этому суждено случиться и как близок момент, когда его друзьям понадобится вся его ловкость, мужество и энергия.
Несколько дней тому назад скваттер Уолтер Кэрби со всем своим семейством прибыл во Франс-Стэшен, чтобы присутствовать на празднике в честь Дика; кроме того, друзья отправили Виллиго в страну нготаков с приглашением Джону Джильпингу. Старый вождь отправился туда в сопровождении своего неразлучного Коанука, и некоторое время спустя они вернулись с письмом от англичанина, адресованным на имя Оливье.
Письмо это было следующего содержания:
Дорогие друзья!
Я получил ваше приглашение через старого друга Виллиго и его молодого и прекрасного спутника, любезного Коанука. Весьма одобряю вашу мысль отпраздновать с надлежащей торжественностью годовщину дня рождения высокочтимого и достоуважаемого джентльмена, получившего при крещении имя Дика и впоследствии удостоенного прозвища «Канадца». Вам достаточно известны, я полагаю, мои чувства к нему и ко всем вам, чтобы быть уверенными, что я был бы весьма счастлив присоединиться к вам с моим кларнетом и усладить ваш слух звуками мелодичной музыки.
Но я не могу отлучиться из селения нготаков без опасения предоставить их на забаву Вельзевула и Люцифера в образе католического проповедника, который бродит теперь окрест, готовый внести в австралийский буш свою безбожную ересь и посеять плевелы там, где я сеял чистую и добрую пшеницу.
Этот приспешник папы римского, зная влияние музыки и гармонии на души австралийских неофитов, запасся шарманкой, исполняющей новые молитвы, с целью заглушить этими вульгарными механическими звуками задушевные и сладостные мелодии моего кларнета. Отсюда вы видите, что мое отсутствие предоставило бы ему свободное поле действий для его постыдных махинаций.
Кроме того, мои возлюбленные нготаки, опасаясь, что я не вернусь к ним больше, открыто заявили, что они готовы силой воспротивиться моему уходу, и потому я предпочел остаться.
Моя зоологическая коллекция почти закончена; вторые экземпляры я сохраняю для коллекции моего доброго и уважаемого друга графа Оливье Лорагю д'Антрэга, да сохранит его Всевышний!
