— А щенок мне будет? — мгновенно и нагло оживился он. — Только бесплатный?

— Какой еще щенок? — растерялась я.

— Алиментный, — ухмыльнулся он. — От суки, которую кобель повяжет, хозяину положен один щенок из помета.

Господи, так вот к чему он вел!

— Будет тебе щенок, миленький. Клянусь! Все будет!

— Только ты пса не демонстрируй особенно, пока тут родичи Терлецкого крутиться будут! Лучше всего передержи где-нибудь на стороне. А его родословную я тебе принесу… Квартиру-то еще толком не обыскивали. Ну а нет бумаг — и собачки нету… Умоются!

Когда я этого Шерлока Холмса недоделанного выпроводила, мне стало до воя тоскливо. Вот он, закон на страже. Все бдят и стараются. Только раньше взятки брали борзыми щенками, а теперь договыми.

— Ну какой ты Джордж? Был Джордж — нету Джорджа! Конспирация, брат, как у Штирлица. Ты у меня будешь Гриша… Гришуня… Гришенька… — сказала я псу.

Кажется, он не возражал и на новое имя откликнулся с готовностью.

Я его вымыла под душем, протерла, потом постелила коврик под вешалкой. Пошла было в спальню, но он взял коврик в зубы, перетащил его вслед за мной и улегся у тахты. Видно, Терлецкий держал его возле своей постели.

— Черт с тобой, Гришка, будем спать вместе! — согласилась я. — Но запомни: в доме я главная!

Он заснул, а я нет. Сидела в темени на тахте, покуривала и думала, что же такое для меня был Терлецкий и почему мне его не так жалко, как надо бы. Нет, горечь была, не совсем же я бесчувственная. Но если честно, когда я по полгода его не видела, то даже не замечала этого.

Ладно, когда-то он со мной расправился, как с живой куклой, гнусно и тупо. Как говорится, без предварительных комплиментов. Но и я ведь его выжала досуха, как половую тряпку. Использовала на всю катушку, совершенно бесстыдно и нагло, как ходячий вибратор, или как там эти штуки для одиноких дам называются.

Говорят, первый не забывается. Это у женщины на всю жизнь. Я, наверное, тоже не забуду. Только что вспоминать придется? Лифт этот засранный и то, как больно и страшно было?

Я поняла, что завожу себя только для того, чтобы избавиться от этой черной, тяжелой, как гиря, сволочной и бесконечной тоски, и пробую сама себя утешить…

Так нельзя. Не положено. О тех, кого нет и не будет, — только хорошее или ничего.

На следующий день я купила машину. Из-за Гришки. Чтобы у меня его не отобрали.

Никому передавать на время я его не собиралась. Просто некому было. Да он бы и не выдержал этого. Пес прилип ко мне и ходил за мной неотступно — такой живой хвостик кило на восемьдесят весом. Я решила, что буду выводить его на прогулки, когда темно и все еще спят, потом забирать с собой на ярмарку и возвращаться тоже затемно, когда все уже спят. Будто в моей норе нет никого.

Естественно, таскать его в метро я не могла. Поэтому пришлось доставать оставшуюся после моих барахольных безумств наличку.

Я давно уже мечтала купить себе колеса. С год назад втихаря от бати я гоняла в автошколу и получила права. Мне очень хотелось «фольксваген-гольф», пусть даже не новенький. В немецких машинах есть какая-то уверенность, солидность и надежность, и мне нужна была именно такая — не пижонско-дамская штучка карнавального колера, а этакий маленький, но крепкий дом на колесах.

Но тогда я на машину так и не решилась. Как бы я объяснила отцу такую дорогую и неожиданную покупку?

И вот теперь я позвонила инструктору, у которого училась водить, и попросила, чтобы он помог купить, не задаром, конечно, «фольксваген» — подержанный, но в приличном состоянии. Я боялась, что мне подсунут какую-нибудь рухлядь. У этого мужика, помешанного на моторах, были знакомства в автосалонах и на ярмарке в Южном порту, и почти сразу же он отыскал мне почти новый «фольксваген-гольф» серо-мышиной расцветки, нормально растаможенный, с небольшим пробегом, с дизельным движком. А заодно помог получить номера и оформить все нужные бумаги. На бампере стояла блямба, удостоверявшая, что прежний хозяин (машину перегнали из Германии) принадлежал к благородному племени зеленых, и даже выхлопные трубы на автомобильчике были со всеми новомодными нейтрализаторами вредоносных для природы газов.

Осваиваясь за рулем «гансика», я поехала в собачий магазин и купила мешок «Педигри» на корм Гришке, всяких шампуней и витаминов, роскошную миску из нержавейки, проволочный намордник, похожий на корзину, и мощные поводки. Ошейник на нем уже был — из крепкой кожи, носорогу не порвать.

Я успела вовремя, В квартире Терлецкого уже поселились какие-то по-южному горластые ростовские тетки в черных платочках и их мужья. На фанерной двери отремонтированного наспех подъезда висело объявление в траурной рамке, из которого следовало, что такого-то числа в крематории Донского монастыря пройдет похоронная церемония с кремацией. Приглашаются все желающие проститься. Дворничиха сказала мне, что фирма Ильи и родичи ничего не жалеют, для поминальной трапезы сняли кафе «Аист», и все забулдыги из нашего дома уже ждут с нетерпением этого события.

Я долго колебалась и все-таки решила, что на похороны не пойду.

Вот так у нас и пошло с Гришкой: я поднималась в четыре утра, кормила его, таясь, выводила во двор, где он метил первые деревья, затем усаживала в машину и, отъехав на дистанцию безопасности — до стадиона Юных пионеров, выпускала его гулять уже всерьез. Но с поводка не спускала. Кто-то мне сказал, что собаке-джентльмену положено сделать пи-пи на сорок столбов и деревьев, и я их честно считала, эти деревья и столбы.

После прогулки мы не торопясь ехали на ярмарку. В лавке Гришка укладывался за холодильником и досыпал недоспанное.

Рагозину он в упор не видел.

Впрочем, она тоже его не жаловала. Смотрела с опаской и пожимала плечами:

— Ничего себе — дама с собачкой! Какой дурак тебе этого громилу подарил, Корноухова?

— От дареного не отказываются!

В середине дня я еще раз уводила Гришку на проминку, часа на два, на пустырь за железнодорожной веткой, где можно было побегать всласть. Дог скакал галопом и преданно таскал мне палки. Вообще-то он еще был дурак-дураком, полтора года, почти ребенок.

Рагозина злилась на то, что я ее оставляла работать одну, но помалкивала. Тем более, что я ее отпускала домой пораньше, а сама засиживалась допоздна.

Домой мы возвращались с Гришкой ночью, рысью взлетали на этаж, чтобы никто не засек, и ныряли за двери.

Торговля шла ходко, мы работали за прилавком с Катькой рядом, ноздря в ноздрю, на двух весах. Уже здорово захолодало. Я нашла для нее дома дубленую безрукавку на овчине, а сама надевала хотя и старенький, но очень теплый отцовский авиасвитер из толстой шерстяной пряжи, врубала на полную мощность нагреватели вентиляторного типа, причем ставила их так, чтобы за нашими спинами образовалась тепловая завеса, за которую мы шмыгали греться и пить кофе. Между прочим, с коньячком, от которого Рагозина уже отнюдь не отказывалась.

Про то, что происходит в Журчихе, я ей так и не сказала. Пусть сами разбираются. Без посторонних.

Я видела, как между нами крепнет пока еще прозрачная, но холодная преграда, будто вода замерзает в тусклую льдину. И с нехорошим, даже злорадным интересом ждала, что эта кукла будет делать, когда узнает, чем занимается ее мать в Журчихе и с кем.

Первого ноября пошел снег. Хотя все понимали, что долго он не продержится, на ярмарке настал белый праздник. Возле карусели дети швырялись мокрыми снежками, лепили бабу, лица у всех были красными и улыбчивыми. Наше торжище спрятало под снегом весь свой обычный срач и казалось удивительно чистым и радостным. И я как-то забыла, что надо мной кружит черный дятел, снижается время от времени и долбит мне в маковку железным клювом, каждый раз все больнее и больнее. Сначала эта история с отцом, потом обвал с Никитой, Терлецкий…

Я уже была перекормлена всей этой гнусью до блевотины. Но оказалось, что это только начало.

Среди дня я выгуливала Гришку возле железной дороги, он совершенно взбесился от снега, прыгал и валял меня, хохочущую, и мы вернулись в лавку очень довольные друг другом, мокрые и разгоряченные.