Гришка устроился на заднем сиденье «гансика» (спереди рядом со мной он мешал), я села за баранку, и мы покатили. Искать в больницах (а возможно, и в моргах) не то Романа Львовича, не то Яна Карловича.

В Склиф «скорая» после ДТП возле ярмарки никого не привозила, но там был центр, откуда можно было связаться со всеми станциями «скорой» и больницами.

Похожий на Галилея человек поступил в травматологию ближней к нашей ярмарке райбольницы: до Склифа его боялись не довезти.

Я погнала «гансика» в больницу. В хирургию меня не впустили, но я так натурально изображала (вру, просто ревела без дураков!) единственную родную племянницу своего дяди, что надо мной сжалились. Оказалось, что идет операция. Гришка будто понял, что делишки кислые, и не возникал — заснул в «гансике». Время от времени я выходила за ворота, прогревала на стоянке мотор, включала печку, чтобы пес не промерз.

Часа в два ночи мне сказали, что операция закончилась, пациент переведен в другой корпус, в реанимацию, состояние тяжелое, а про все остальное я узнаю утром. В общем, не мешай занятым людям и сваливай.

Больничных корпусов тут было до черта, но я реанимацию вынюхала. Конечно, меня пробовали не пустить, но у меня были спецпропуска зеленого цвета, перед которыми открываются все двери и смягчаются сердца.

Дежурил симпатичный молодой анестезиолог, которого все называли почтительно Алексей Иванович, хотя он был еще нормальным Лешкой. Выяснилось, что он тоже только что спасал в операционной Галилея. Он страшно рассвирепел, но я его умолила показать мне хотя бы на секунду то, что считалось еще Яном Карловичем или Романом Львовичем.

— Ему же черепок из осколков собирали, так что готовься ко всему. Пока твой дядя даже еще из комы не вышел, — предупредил меня доктор.

В пригашенном свете реанимационной мне все казалось страшным. Какая-то маленькая, укрытая теплым одеялом забинтованная фигурка лежала на металлическом столе. Лица я толком и не разглядела, потому что изо рта торчала какая-то трубка, над головой свисала прозрачная маска, а вокруг мокро чавкали, булькали и вздыхали, мигая разноцветными датчиками, громоздкие стеклянно-никелевые аппараты. От них и от капельниц к неподвижному телу тянулись какие-то прозрачные кишочки и провода, нечто похожее я видела недавно по телику в фантастическом ужастике про то, как пришельцы крадут людей и отсасывают все, что им нужно, из их организмов. Я совсем пала духом.

Этот парень сообщил, что позже моего родича переведут в палату интенсивной терапии и тогда я смогу навестить его. Но я уже совершенно не верила в такой исход. Хотя и записала номер телефона на посту.

Утром Галилей был еще жив. Я позвонила на следующий день, и мне сказали, что он пришел в сознание, но еще в реанимации. Дня через два его перевели в палату интенсивной терапии, и в воскресенье мне разрешили его навестить. Я спросила, что тащить. Соки и фрукты. Плюс бульон покрепче.

К этому визиту я готовилась, как на первую свиданку. Даже в парикмахерскую сходила. Прихватила тортище для медсестер, коньячку для Леши-анестезиолога, корзину прочей вкуснятины и двинула.

Меня встретили брезгливым и враждебным молчанием.

Роман Львович (или Ян Карлович?) сбежал, исчез в неизвестном направлении. Прихватив больничное одеяло, он, прошел, как человек-невидимка, сквозь все посты дежурных и больничной охраны.

— Ну и урод! — злобно прошипел доктор Леша. — Такого еще никто не видел… Чтобы на одиннадцатый день после такой операции! Прямо с капельницей… Да его в Книгу рекордов Гиннесса заносить можно! И в зоопарке за деньги показывать! Куда он делся?

— Не знаю, — честно призналась я.

— Ну так узнай! И можешь для этого придурка уже гроб заказывать! А тетя уже сейчас рыдать может. Безутешно!

— Какая тетя?

— Ну раз он тебе дядя, так должна быть и тетя, верно? — сказал он, разглядывая меня. — Только он почему-то никакой племянницы, ни родной, ни троюродной, вспомнить не мог! Что-то ты темнишь… Да и когда он поступил, одежонка была с год не стиранная. Бомжовое барахлишко. А ты вон какая — вся в фирме! Так, может быть, уточним степень родства? И с чего это он, как заяц, отсюда дернул? Охрана говорит, подруливали какие-то крутые, спрашивали сильно похожего. Может, именно им ты родственница, а не ему?

Я ушла молча. Все принесенное оставила на площадке перед дверью в отделение. Такое собакам не выкидывают. Слопают все, как миленькие. И выпьют, само собой.

Первую неделю я еще ждала, что он появится на ярмарке — сам зайдет или пришлет кого за своим барахлишком. Ясно было одно: он опять где-то залег, чтобы его эти самые дружки не достали.

Но он так и не дал о себе знать. И я почти перестала о нем думать. Тем более что других забот было — по горло.

Глава 10

ЗВЕЗДА КЭТ

Одиннадцатого февраля, когда ранним утром я выгуливала Гришку, во двор, скрежеща полозьями по заледенелому асфальту, въехали деревенские сани, которые волокла заиндевевшая мохнатая лошадь. Кобылу вел под уздцы дед Миша, краснорожий от мороза, с белыми заиндевевшими усами, в тулупе, треухе и подшитых автомобильной резиной валенках. Размахивая бумажкой с моим адресом, он радостно приветствовал меня, и было видно: он сильно доволен, что добрался до места. Он был под градусом и все рассказывал мне, как пробирался почти два дня на санях через лес, а потом по обочинам трасс, как гаишники не пропускали его в Москву, потому что примитивное копытно-санное устройство на полозьях могло застрять на бесснежном асфальте и создать на улицах аварийную обстановку, и как заставили его ждать глубокой ночи, когда улицы столицы опустеют и его кобыла сможет беспрепятственно шлепать до Петровского парка.

Ожидание на морозе он просто вынужден был скрашивать спасительным напитком. Самогонка у него была с собой, впрочем, закусь тоже — в солому на санях понапихано до чертовой матери журчихинских склянок и бадеек с маринованным и соленым, мешки с отборной картошкой, свеклой и капустой, завернутая в мешковину свежая телятина, пара битых гусей и даже окорок и голова от только что заваленного отцом на засадке в лесу дикого кабанчика.

— Соскучился он по тебе, невеста, — говорил дед хрипло, целуя меня в щеку. — Да и без теплого барахлишка зимовать туговато! Он мне цельный список написал… Унты полетные придется забрать, комбинезон гагачий, куртяху на овчине… Треух какой-то… Если моль волчий мех не сожрала… Постельное кое-чего. Там записано!

— Разберемся… Пошли в дом!

— Ну нет! Я тут транспорт без присмотра не оставлю, — почти испугался он. — Это ж Москва, бьет с носка! На ходу подметки рвут! Ворье чертово… Тут же все в момент растащут… Куда добро-то нести?

— Да это ж мне ни в один холодильник не воткнуть, дед!

Он задрал башку, осмотрел дом и спросил:

— А балконы на что? Балкон имеется?

В общем, в четыре руки мы переволокли провиант и свалили мясное на балкон, скинув снег.

Дед вынес во двор ведро подогретой воды на водопой лошади, накрыл распряженную кобылку попоной и подвесил ей к морде полотняную торбу с овсом. Вокруг торчало полдвора любопытных детей. Похоже, живую лошадь, да еще так близко, многие видели первый раз в жизни. Это же не «мерседес».

Дед наорал на них для профилактики, чтобы к лошади не касались, и снова поднялся ко мне.

Больше всех был доволен Гришка. Он тут же получил от деда для знакомства здоровенный шмат кабанятины, правда, с плохо опаленной на костре щетиной, и тут же заурчал, вгрызаясь.

— Ну и жисть пошла! Лошади выродились, помельчали до величины почти что собачьей… А собаки уже — прямо лошади! — неодобрительно заметил дед Миша. Гришку он, по-моему, просто побаивался.

Зато от ванной с зеркалом пришел в полный кайф и немедленно полез парить мослы и отмываться с дороги. Я пошла в кухню, сняла здоровенную сковороду, выставила лукошко с журчихинскими яйцами, подрезала сальца, твердой колбаски с сырком и начала мастерить мощную глазунью на двоих.