В руках Лор держал плоский ящичек зеленого армейского цвета, величиной со школьный портфель, с круглым кодовым запором, похожим на телефонный диск.

— Я не безобразничал, Мэри? — с испугом напряженно спросил он. — Не помню почти ни фига…

На выпивку Лорик оказался слабаком, третья рюмка уже стала лишней. Теперь он больше всего боялся, что кого-то обидел во хмелю. На самом деле и в подпитии он не выходил из рамок вежливости и был церемонен и даже чопорен.

— Все нормально, Ванюшин, — сказала я. — Все все поняли. Ну сломался, так понятно с чего… Старухи только про то и талдычили, что она тебе стала матерью… Ты как сейчас?

— Что — как? — не понял он.

— Ну, оставить тебя одного можно? Мне домой пора. У меня там Гришка небось весь извелся. Гулять с ним надо…

— Господи! — воскликнул Лор. — Долли больше нет, а ты про какого-то кобеля! — Лицо его исказилось, губы прыгали. Он присел к столу, уронил голову на кулаки и заплакал. — О, черт! — глухо, содрогаясь всем телом, бормотал он. — Даже не думал, что это так страшно… Остаться одному! Плохо мне, Мэри! Мне — плохо!

—А кому хорошо, Ванюшин? Мне, что ли? — устало рассердилась я. — Плохо — так добавь! И ложись снова. Чего тебя подняло?

— Подняло? — Он бессмысленно смотрел на меня. — А… понял! Я тебе кое-что покажу… Она сказала, чтобы я не сразу… А зачем ждать? Чего еще ждать? Разве мы чужие, Мэри?

Лор долго не мог попасть пальцем в кодовый диск на ящичке, бубнил:

— Это папулькин… Служебный сундучок! Для его бумажек… Особой секретности… Ага, есть!

Внутри оказались пачки открыток и писем, аккуратно перевязанные ленточками.

— Вот тут то, что писала она папе… А тут, что папа ей… А вот это все — тебе… Папа Долли дарил…

Я смотрела нехотя. В общем, почти все эти цацки были ерундой, в основном из уральских самоцветов и таджикского лазурита. Стоящими были только сережки с изумрудиками.

Затем Лорик вытянул длинную цепь из звеньев белого металла, на которой висела радужно взблеснувшая, многоконечная орденская звезда, оплетенная чем-то змееобразным, повесил себе на голую грудь и ни к селу ни к городу хмельно запел:

— М-морями теплыми омытая, лесами древними покрытая, земля родная, Индонезия, л-любовь моя… Это папульке от Сукарто… Он консультировал их генералов. Эта штука персональная, единственная в мире… А вот это — главное! — Он протянул мне запечатанный конверт.

Это было нотариально зафиксированное завещание. Долли передавала половину вот этих полностью приватизированных, принадлежащих им с Лором апартаментов мне. А половину сохраняла за Лориком.

— Ничего не понимаю, — растерянно сказала я. — С этими вашими хоромами… Нам что их, продавать, что ли? А потом деньгу поделить? Что за глупости, Лор? Я что тут, жить с тобой обязана?

— Она сказала, ты все поймешь… И что вы говорили с нею… Ну, пусть не сразу… Через полгода, год… Но, в общем, решать тебе!

— Что решать?!

— Я ведь люблю тебя, Мэри… Правда! С того самого дня, когда ты пломбир ела, помнишь? А я страшно злился, что еще маленький! Но я ведь вырос, верно? Ну, ты немножко старше, разве это важно? Долли хотела, чтобы мы были вместе… Всегда вместе! И чтобы свадьба! И первый тост — за нее! Я буду стараться, Маша…

Он опустился на пол, ткнулся лицом в мои коленки и притих. Будто заснул. Он был горячий и тяжелый, но я боялась его оттолкнуть и обидеть. Но и ощущать его рядом было неловко.

Ничего себе делишки! Кажется, мамочка нашла мне супруга. Дожила, Корноухова!

Я смотрела на крупную голову Лора, прижатую к моим коленям, и видела, что его всегда аккуратно причесанные волосы, несмотря на молодость, уже редеют на макушке и вот-вот перейдут в плешку, но голые размашистые плечи мощны, по сгорбленной широкой спине под майкой перекатываются мускулы. Кому-то он мог показаться уверенным, взрослым и надежным человеком, но я-то уже поняла, что эта внешняя сила — просто скорлупа, в которой прячется насмерть перепуганный мальчик, который никогда не повзрослеет, потому что всю жизнь кто-то решал за него. И нужна ему жена-маменька. Долли почему-то сочла, что эта роль, да нет, не роль, а работа больше всего подходит именно мне и я просто обязана быть благодарна ей по гроб жизни за такой прекрасный вариант.

Позаботилась, значит, о пропащей… Вытаскивает меня из ярмарочной помойки.

А может, действительно плюнуть на все, переступить через себя? Тем более вариант и впрямь по нынешним временам из тех, за которые цепляются. Квартирка тянет как минимум тысяч на шестьдесят у. е. Плюс к ней упакованный, спортивный Лорик с научным будущим. Чего еще надо? Он же по струнке ходить будет, тапочки мне в зубах, как Гришка, приносить! Да и лавку можно будет похерить… Посмотрел бы тогда на меня Трофимов!

Я вдруг поняла, что Лорик посапывает, заводясь, становится слишком настойчивым, и не без изумления обнаружила, что почти готова ему ответить. Это было так неожиданно и страшно, что меня обожгло ледяным испугом, я вскочила, уперлась руками в его плечи и, отстраняя себя от него, заорала:

— Ты что?! Свихнулся?

— Но… почему, Мэри?

— О господи! Не стыдно? В такой день… Знаешь, говорят, душа не отлетает еще до девятого дня! Может, она еще тут где-то, может, смотрит на нас? — Я несла бог знает что, лишь бы он отлип.

— Ты права, Мэри… Ты права! — Он уже опять размяк.

Я быстро смела обратно в ящик все бумаги, защелкнула замок и сказала:

— Пошли баиньки…

— Я — как ты… — покорно согласился он. Приподняв Лорика на ноги и подставив плечо, я потащила его до дивана. Он вдруг стал какой-то бескостный, как тряпка, и вдруг запел совершенно бессмысленно:

— По тундре, по железной дороге, где мчит курьерский Воркута — Ленинград! — И тут же заснул, рухнув на диван.

Я приподняла его голову и подпихнула секретку под подушку, чтобы, проснувшись утром, он сразу убедился в сохранности фамильного добра, прикрыла его пледом и вернулась в кухню. Я, может быть, и отстаю безнадежно по уровню ай-кью от Велора, но мозгов у меня все-таки хватает, чтобы понять: мать меня покупает. Для этого великовозрастного пацана, который стал для нее (теперь я была в этом уверена) гораздо ближе и дороже, чем я.

Я сняла со своей шеи крестик Долли и положила его на клеенку.

Нет, Лор утром может не сообразить, в чем дело. Нужно сделать что-то, чтобы Ванюшину сразу все стало ясно.

Я очень аккуратно порвала завещание и сложила клочки на столе в стопку. Так до него дойдет.

Я влезла в шубку, замоталась платком, прихватила сумку и выключила в кухне свет. В темной прихожей выудила из кармана ключ от дверей, который мне дал Лорик, нашарила на стене гвоздь, где он обычно висел, и нацепила, его. Ключ мне был не нужен. Я точно знала, что никогда больше в этот дом не войду.

Мы не рабы.

Рабы не мы.

До него дошло.

Он позвонил на следующее утро, выразил мне благодарность за все хлопоты по устройству поминок и, помолчав, добавил:

— Что касается всего остального, Мэри, то я, кажется, сдуру поторопился… Долли меня предупреждала, что мы должны больше узнать друг друга. Притереться… И только тогда… В общем, будем считать, что ничего еще не было… А я… я буду ждать, Маша!

Еще он сказал, что улетает в Брюссель на какой-то симпозиум по программе «Геном человека». Вернется — позвонит.

Ну, как говорится, скатертью дорожка…

На девятый день ко мне пришла Полина, мы сходили к могиле, а потом в церковь.

— Ты прости мать, Машка, — вздохнув, сказала тетка. — Она ж между вами на разрыв жила. Одну родила, другого — растила… Я так думаю, это она и свою вину перед тобой искупить решила. Чтоб тебе лучше жилось. По ее понятию… Что ей еще оставалось-то?

Я промолчала.

У тетки самой рыльце было в пушку. При отце она чихвостила Долли не стесняясь, а сама втихую от нас с Никанорычем бегала к ней все эти годы.

За неделю до Нового года вдруг объявилась Клавдия Ивановна. Я ее с трудом узнала. В каких-то обносках, драном платке, вместо сапожек красные шерстяные носки, вдетые в галоши. Тощая, синюшная и несчастная. Пряча голые руки под мышками, она топталась перед лавкой на хрустком снегу.