Наконец, дорога превратилась в серпантин. Броневик опасно преодолевал резкие повороты, иногда разметая на пути снежные наносы. Следовало бы поставить на колеса цепи, но времени на сие, естественно, у нас не нашлось. Все выше и выше, все ближе к конечному пункту нашего опасного вояжа, все ближе к небу, холодному и равнодушно-белому. Небу ведь все равно, что с нами произойдет, доберемся ли мы до Виссена или подохнем в горах.

Небо… Оно единственное, кому дозволено видеть историю во всем ее размахе…

— Да где же он! — не удержалась Ника, ударив кулаком по экрану монитора, выводящему информацию с радиолокационной станции.

Врезался в гору или потерял нас…

Но едва эта молебная мысль оформилась в моей голове, свист несущего винта «Апача» перечеркнул ее. Вертолет завис в паре метров от шоссе прямо на нашем пути. Заметить его ранее помешал резкий поворот серпантина.

— Держитесь крепче! — заорал Гоша.

Ракеты опять засвистели и огненным шквалом обрушились на броневик. В воздухе мгновенно оказались тонны песка и камней, а так же «Черт», беспомощно вращающий колесами. Тяжеленный броневик пролетел с десяток метров, прежде чем рухнул наземь, перевернувшись на бок. Нам повезло: ни одна ракета не попала точно в цель…

Повезло ли? Теперь мы совершенно беззащитны…

Я вновь погрузился в какой-то липкий, вязкий, тормозящий время эфир. Свист лопастей вертолетного винта разделился на отдельные звуки, наполовину механические, наполовину мистические; едва соображая, я через задний люк вывалился из броневика, оставляя кровавый след. Пыль от разрывов еще не улеглась, а пушка вертолета заголосила вновь. Треск выстрелов и грохот пронзающих броневик снарядов слились воедино. Я, поддавшись дикому паническому чувству, отползал от «Черта» дальше и дальше, хотел спрятаться средь камней, зарыться в землю, пропасть навсегда.

Что вообще надо этим подонкам? Кто они? Те идиоты из Регеля? Или вольные мародеры, решившие поиграть с нами?

Ветер от винта трепал порванную куртку, забивал глаза снегом и пылью. Не видя толком, я полз с единственным желанием: выжить во что бы то ни стало. Не сразу даже и понял, что один из снарядов задел ногу — только задел, потому она не оторвалась и не отлетела в сторону, а лишь превратилась в бесформенный кусок фарша. Но никакой боли не существовало теперь для меня, увязнувшего в болоте ужаса и инстинкта самосохранения. Ослепший, оглохший от взрывов, рева винта и выстрелов пушки, я продолжал ползти, не выбирал дороги, не чувствовал холода и режущего ладони льда. Я полз, наверное, год или два, а может и целую вечность, пока сзади не пришла горячая волна, вмиг опалившая тело. Меня швырнуло туда, куда я полз, швырнуло сильно и больно. Врезавшись в скалу, я скатился в сугроб, проглотив попутно несколько зубов.

Я упал удачно. В том смысле, что мог хорошо видеть, как пылает взорвавшийся броневик. Длинные языки пламени вырывались из открытых люков и растерзанного корпуса; на заднем плане миротворческий «Апач» раздувал огонь, висел в воздухе кошмарным драконом, гораздо более страшным и опасным ныне, чем Абадонна.

Как медленно вращаются лопасти, подумал я. Как вертолет может парить с почти застывшими лопастями?..

В голове гудело. Там, под черепными костями, мозг перемешался в кашу, уже не могущую думать и анализировать. Глаза смотрели, но не видели, уши не слышали. Чудом я смог догадаться, что вертолет уже не висит в воздухе, но приземлился. Его кабина открылась, оттуда быстро выскочила широкоплечая фигура в грязном комбинезоне. Фигура осторожно обогнула костер броневика, держа наготове автомат. Двигался человек немного странно, рывками, будто движения давались ему с трудом, или же он позабыл их.

Можно ли позабыть, как двигать собственным телом?..

Я еще не видел лица пилота, но уже догадался, кто он.

…Можно, если ты сначала умер, а потом ожил вновь…

Пилот минуту разглядывал пылающие недра броневика, затем взгляд его совершенно черных, лишенных белков глаз упал на меня. От такого взгляда захотелось кричать, и я бы непременно закричал, но сил на такое уже не осталось. Пилот, оказавшийся бывшим охотником по кличке Молот, зашагал ко мне. Лицо его было серым и ничего не выражающим, рот плотно закрыт, широкие скулы выдают скандинавское происхождение.

Разве скандинавы отличаются широкими скулами? Я думал, они светловолосые…

Молот завис надо мною, как скала. Черные глаза казались не глазами вовсе, но впадинами, отверстиями на лице, безобразными и мрачными. И в тех отверстиях обитает злобная темная сила, сила самого Сатаны, переданная Абадонной.

Когда-то он был человеком, а теперь лишь ходячий труп. Боже, разве трупы могут ходить, стрелять, управлять вертолетом? Трупы должны гнить в земле или на земле, гореть в крематории, закапываться в могилы, но не летать на вертушках…

Я вдруг ощутил совершеннейшее безразличие ко всему. Мне больше не хотелось кричать и пытаться спрятаться. Не хотелось чувствовать боль. Легкость накрыла тело приятной теплой мантией, убаюкала, успокоила. Я разглядывал автоматный ствол, зная, что спустя секунду он изрыгнет огонь и разнесет мою головушку в клочья, но не испытывал беспокойства по этому поводу.

Молоток стал худее? Или мне кажется?..

Мертвец тянул с расправой. Хотя, скорее всего, мне всего лишь мерещилось, что он тянет. Субъективное время для меня изменилось, поменяло скорость и направление хода. Я впал в настоящий бред.

Какой из меня Энвиад… Я всего лишь кучка испражнений жизни, как сказал один герой в одном фильме. А ведь хотел же поймать такси… Так устал на работе, так хотелось побыстрее вернуться домой, покушать, поспать… Нет, полез в метро. Ненавижу метро. Там слишком людно и душно, хочется к солнцу, к небу. А еще эти менты, вечно подозрительные, вечно хмурые. Однажды проводили меня в свою комнатушку для обыска… Я что, похож на этого здоровяка Молота? Не видел сходства… Да, определенно, я никогда не замечал сходства между собой и этим мертвецом. Но сходство вскоре будет, и очевидное: мы оба будем мертвы. Вот только он ходит, а я ходить не буду. Буду лежать здесь, пока мои кости не погребет обрушившаяся скала. А потом, лет через тысячу или миллион, новая раса разумных раскопает то, что осталось от меня, выложит в музей под стекло и напишет на табличке: «Уникальный экспонат! Скелет эпохи Слияния. Жалкая крупица того, что оставили после себя наши предки». А может, напишут что-то иное. Или вовсе не напишут… Кто их знает, наших потомков… Да и будут ли они вообще…

Окончательно теряя связь с реальностью, я краем глаза увидел, как из груди Молота показался острый металл, сверкнувший отраженным пламенем горящего броневика. Я нисколько не удивился, догадавшись, что металл — это кончик какого-то колюще-режущего оружия вроде короткого меча или длинного кинжала. Молот вскинул руки, совершенно беззвучно завопил от боли.

Могут ли мертвые чувствовать боль? Что для них боль? Ведь они прошли уже последнюю черту, отделяющую жизнь от смерти, а значит — боль от отсутствия боли. Ведь жизнь — это боль…

Палец мертвеца надавил на спуск автомата. В низкое небо полетела очередь пуль калибра пять сорок пять на тридцать девять.

АКС-74У. Автомат Калашникова образца 1974 года. Укороченный. Предназначается для десантников, связистов, саперов, танкистов, расчетов пусковых установок и бойцов спецподразделений. Выпуск автомата прекращен в 1997 году…

Кончик лезвия в груди Молота чуть-чуть провернулся в сторону, затем исчез с тем, чтобы спустя секунду появиться вновь, но уже чуть ниже и в стороне от первой раны. На меня, заливая лицо и в особенности глаза, брызнули быстро иссякшие струйки черной и густой точно смола крови мертвяка. А лезвие снова исчезло и снова появилось в новом месте на груди Молота, и каждое исчезновение-появление колющего оружия сопровождалось влажным, омерзительно хлюпающим звуком.

Точно втыкать нож в спелый арбуз…

В конце концов, мертвец закинул голову назад и повалился поперек моего тела. Я же, совершенно обессиленный, едва мог заметить невидящими глазами того, кто спас меня от Молота.