— Спокойно, приятель, лежи и не поднимайся. Тебя здорово потрепало взрывом.

Гоша оказался на редкость заботливым охотником. Мне раньше думалось, что он скорее пошлет мне пулю в лоб, чем начнет помогать. Оказалось, я недооценил этого человека.

…я в какой-то хижине. Керосиновая лампа на деревянном столе. У противоположной стенки в печке потрескивают поленья…

— Где я?

— Хрен его знает, где ты, — поморщился Гоша. — В бреду, наверное.

Охотник накрыл меня толстым одеялом, отошел к противоположной стене, где на столе неярко горела керосиновая лампа.

— Где… — хотел я повторить, но Георгий Виссарионович ответил:

— Но если ты про место нашей дислокации, приятель, то мы сейчас на военной базе. На французской базе. Чертов Молот, земля ему пухом, угнал вертолет именно отсюда. По крайней мере, поблизости тут нет ни одного места, где бы находились «Апачи».

…тот, что моложе, очевидно, не вникает в ситуацию. «На южном кордоне. Мы егеря». Это он ответил на мой вопрос, пока старик тянулся к своему ружью. Старик хочет продырявить меня, ведь он почти угадал, кто я такой…

— Ника… Где она?

Гоша посуровел.

— Погибла. Я успел выскочить из броневика, но ей не посчастливилось.

…молодой пытается помешать старику. «Ты что творишь, старый!». Черт, вот же тварь!.. Выстрелил в меня дважды…Ну ладно, я тебя предупреждал уходить, а ты вместо спасибо мне в живот пули пускаешь? Таковы все вы, по образу и подобию его слепленные… Куски дерьма…

Я вскрикнул от боли. Галлюцинации были столь реальными, что это пугало. Взяв себя в руки, спросил:

— А Молот? Ты его убил?

— Что-то вроде того. Хотя хрен знает, можно ли убить тварь, давно мертвую.

Меня покоробило, как охотник отзывается о своем друге, пусть и превращенном в демона.

— Не говори так…

— А как я должен говорить о мертвеце, желавшем нашей смерти?

— Молот ни в чем не виноват. Как и Хакер…

— Как и Ника, — добавил Гоша. — Но вот кто тогда виноват?

…старику все неймется. «Стреляй в него!» Он дрожит как лист на ветру, напрочь позабыв о том, что сам держит в руках винтовку. Я покажу тебе, как стрелять в него! Как стрелять в МЕНЯ!..

Я сглотнул. Кровь все еще струилась из разбитых десен. Наверное, мне выбило пару зубов.

— Зачем же ты мне помог? Почему не бросил там, в горах, не пристрелил? Ведь ты так ненавидишь меня, считаешь виновным в смерти своих друзей…

— Потому что я успел убедиться: ты не простой сметный.

На лице моем появилась гримаса удивления. Мне тоже последние мгновения казалось, что я вовсе не простой смертный, и что одолевшие меня галлюцинации… не галлюцинации вовсе. А воспоминания. Воспоминания об уже прожитых моментах, как и сны, начавшие посещать меня с первых дней пробуждения в новом мире. Не галлюцинации и не сны. Воспоминания.

— Ты, видимо, настоящий Энвиад, — заключил Георгий Виссарионович. — Ты неуязвим как сам черт, ей-богу! Прошло не больше двух часов, как нас подорвали, но ты выглядишь уже целее чем был до взрыва…

— Мне кажется, я не Энвиад, — сказал я тихо и робко, потому что не хотел верить собственной догадке.

И тут же мозг взорвался калейдоскопом образов, будто хлопушка с конфетти. Галлюцинации, кружившие доселе, казалось, вокруг меня, потоками хлынули в голову, затопили все что можно было затопить. От перегрузки я охнул, скрючился и свалился с койки.

…да, они боятся меня. Меня, Логана, Верховного демона Яугона, генерала крепости Зороностром. Будьте же вы прокляты, люди! Вы назвали меня чертом во плоти и не ошиблись. Да, я демон Преисподней, солдат Ада, прибывший в ваш мир, чтобы подчинить его себе. Вы назвали меня сборщиком душ и не ошиблись, потому что любой, кого коснется смерть от меня, заживо сгорит в котлах Яугона…

Каким-то шестым, если не седьмым-восьмым-и-так-далее чувством я видел ужас, отразившийся на лице Георгия Виссарионовича. Охотник отпрянул от койки, споткнулся о стоящий подле стул и завалился на пыльный линолеум пола. Быстро перебирая ногами и руками, он, так и не догадавшись подняться, стал быстро отползать от меня. Глаза Гоши округлялись с каждой секундой, рот искривлялся в гримасе неподдельного, первобытного, животного ужаса. И вот когда охотник, семенивший не разбирая дороги, уперся спиной в серую стену, украшенную живописными пейзажами Альпийских гор, я, наконец, поднялся, выпрямился во весь рост и…

…да, я Логан, названный Люцифером. Я Люцифер, названный Сатаной. Я тот, кто вызвал Слияние и Судный день…

Внезапно погрубевший, пониженный почти до инфразвука собственный голос я не узнал. Будто бы онемевшие губы раскрылись в странной, непривычной улыбке. Раньше мне не приходилось улыбаться ТАК.

— Я не Энвиад.

Георгий Виссарионович был совершенно бел. Бела кожа, белы волосы, белы даже радужные оболочки глаз. Охотник трясся крупной дрожью.

Он отполз прямо под большое зеркало. И я отчетливо видел свое отражение в том зеркале: обнаженное мускулистое тело, мое тело, будто высеченное из гранита; глаза ярко пылают красными огнями, а туман, струящийся из них, имеет призрачный зеленый цвет. За спиной воздух колышется, ходит волнами, и в том сумрачном движении легко угадать огромные крылья, которые вот-вот появятся, сформируются из ничего.

Прежде чем Георгий Виссарионович потерял сознание, я сказал ему то, что он, впрочем, знал уже и без меня:

— Я не Энвиад… Я тот, кого называют Сатаной…

Он помнил, как несколько пуль крупнокалиберного пулемета перебили ноги, затем руку, что сжимала автомат. До сих пор в ушах стоит тот треск выстрелов, до сих пор тело хранит память о той боли, что пришла вместе с ранениями от серебряных пуль. Он не успел воспользоваться уцелевшей рукой, чтобы перехватить автомат и направить его на цель.

Я должен был подохнуть в тот раз, но уцелел. Осознание такого чуда заставляло его верить в свою миссию. В миссию, какую дала ему судьба. Не предавший его Орден, не предавший его Актарсис.

Судьба.

Вот уже семь лет он шел по следу. Семь длинных лет, гораздо более длинных, чем прожитая ранее жизнь. А прожил он немало. И вот сейчас, наконец, по истечении этого периода ему удалось приблизиться к цели своей миссии очень и очень близко. Настолько близко, что периодически наваливалось тяжелое предчувствие, невесть что предрекающее. Он буквально улавливал в воздухе запах главного своего врага, того, кто повинен во всем. Уверенности, что он справится с миссией, конечно же, не было. Зато была всеобъемлющая жажда сделать это, дойти до конца пути и выполнить предначертанное.

Большое зеркало, чуть накренившееся, подернутое легкой пленкой пыли, отражало его. Иногда он невольно начинал любоваться своим телом, облегченно вздыхая при мысли, что перерождение застало его в самом лучшем, самом оптимальном возрасте. Ему было тогда двадцать шесть лет, и он был боевиком Ордена Света, когда попал в засаду. Подонки хотели переманить меня на свою сторону, инициировав. Думали, только лишь одной инициации хватит, чтобы охотник предал Свет. Но годы, отданные Свету и борьбе против сил Тьмы, не пропали даром. Он не стал перебежчиком, хотя легче было бы все же стать им. Он вернулся в монастырь, где воспитывался с младых лет, и покаялся во грехе, серьезном кровавом грехе. Настоятель монастыря, отец Кифиус, не стал прогонять проклятого навеки ученика, но принял его в свою обитель и научил многому, что не дается простым охотникам.

И вот теперь он вновь смотрел на свое отражение. Высокий, широкоплечий, темнокожий, с едва ли проклюнувшимися волосами на массивном черепе. Глаза пронзительны, губы плотно сомкнуты, прикрывают жемчужно белые зубы. Длинный кожаный плащ черного цвета и плотная куртка без рукавов под ним, частично выполняющая роль бронежилета, не в состоянии скрыть великолепные мускулы. А зеркало более не в состоянии скрыть отражение. Раньше, до великого момента Слияния, до обрушения Небес и Ада зеркало могло сокрыть кое-что. Не отражало оно некоторых…