— Теперь второе, — изрек доменос Карстен. — Мои люди присягали мне и не будут присягать вам. Однако при необходимости они будут подчиняться нам обоим. Ваши люди не будут присягать мне, но также будут подчиняться нам обоим. Это вас устроит?

Последовал тот же обмен взглядами и кивками.

— Да, — сказал Сайнем.

— Третье и последнее. Сегодня ваши люди переночуют в замке. Я распорядился зарезать двух быков и выкатить бочку вина, чтобы отпраздновать ваш приезд. Но с завтрашнего дня я попросил бы вас оставить в замке только малую часть, остальных же расселить на постой по нашим деревням. Мы всегда обороняли не только каменные стены, но и селения. Иначе зимой мы с вами умрем с голоду.

На этот раз Сайнем не стал играть в гляделки.

— Это я решу завтра, — сказал он. — После того, как взгляну на замок и на ваших солдат.

Карстен поднял брови, но кивнул:

— Хорошо. Теперь господа, когда мы все обсудили, предлагаю вам умыться с дороги. После чего, я полагаю, мы вместе спустимся к нашим людям и разделим их трапезу.

В бане им по старинному обычаю прислуживала сама маркграфиня со своей девушкой. Девчонка краснела и конфузилась, но ее сухопарая госпожа невозмутимо скользила со стопкой полотенец в руках между медными ваннами в клубах пара. На лице ее было написано: «Жалкое и прискорбное зрелище!» Чужане в своих ваннах булькали от смеха.

Она же после бани вручила гостям подарки (Сайнем начал уже подозревать, что здешние невежи и об этом забыли!)

Дары были скромными: всего лишь по паре рукавиц и по плащу. Для Сайнема и Скара — на кунице, для прочих — на белке.

Скар в свою очередь подарил хозяйке чужанские платья с пуговицами из драгоценных камней, серебряную диадему и запястье, а немного позже передал Карстену и его младшему брату с полдюжины камзолов с теми же драгоценными пуговицами и около дюжины мечей, секир и кинжалов с клеймами горных мастеров.

Еще один подарок для всего замка они привезли с собой на подводе — полный сундук чистейшей соли. В Королевстве соль выпаривали из морской воды, а потому ценили ее очень дорого.

Зато в трапезной маркграфиня не появилась, а потому пирушка удалась. Доменос Карстен не жалел вина, и холодок недоверия между местными и чужанами начал понемногу таять. Скар, Брес и Эрган отбыли уже на закате, донельзя довольные. Брес напоследок сказал Сайнему на ухо:

— Мой тебе совет — при случае завали девку. Как сыр в масле кататься будешь. Она же с мужиком прежде не лежала, сразу видно. Ноги тебе мыть будет и воду пить. Сыновья твои графами будут.

— Не пристало нам, истинным людям, мешать свою кровь с кровью таори, — сурово ответствовал Сайнем. Но его ирония пропала втуне. Брес фыркнул:

— Ты что, очумел? Тут же столько земли!

Утро следующего дня также начиналось ничего себе. За завтраком старший графенок изображал из себя важную птицу, младший расспрашивал Сайнема о чужанских обычаях. Графинечка появилась в самом конце — поднесла гостю чашу с пахучей водой для мытья рук. Сайнем попытался даже измыслить какой-нибудь невинный комплимент, но тут как раз началось.

Графинечка вдруг выпрямилась, застыла, словно суслик у норы, а потом крутанулась на каблуке, выплеснув при этом добрую половину воды на ноги бедному магу. Тот сквозь сжатые зубы пробормотал: «Ну что вы, не стоит!» — будто бы в ответ на извинения. Но никаких извинений не последовало — графинечка уже подбежала к двери, с размаху врезалась в нее плечом (от сырости все двери в замке открывались туго).

В проеме появился какой-то здешний смерд с круглыми от ужаса глазами, графинечка поманила рукой старшего маркграфа, они долго шептались втроем, и наконец Карстен повернулся к Сайнему и сказал, запинаясь:

— Мой человек говорит, что ваши спутники вчера были убиты. Он собирал рябину в лесу и наткнулся на них. Я распоряжусь, чтобы тела доставили в замок.

Пока Сайнемовы солдаты с азартом, но без особых жестокостей вытаскивали обывателей Павинки из домов и сгоняли их на площадь к колодцу, сам командир старательно выпячивал вперед нижнюю челюсть и воображал себя свирепым дивом, который, еще лежа в колыбельке, посасывал кровавый кусок мяса, насаженный на конец отцовского копья. Наконец, войдя в образ, он грозно глянул поверх голов вверенных ему смердов, померился взглядами с двумя-тремя самыми задиристыми, принудил их отвести глаза и, удовлетворенный, пророкотал:

— Слушайте, таори! Кто-то из вас попытался напасть на меня, когда я впервые приезжал в ваши края. Вы знаете, что я попросту разогнал эту шайку, как стадо овец, и не стал ни преследовать, ни мстить. Но сегодня вы убили троих людей моего князя, и я уже не буду так любезен. Слушайте, таори! Или вы выдадите мне убийц, или мои люди устроят вам знатную порку. А если и это не освежит вашу память, то старших из вас я допрошу своими методами.

«Методы» Сайнема были куда мягче обещанной «знатной порки» — он просто собирался напоить стариков кое-чем с Острова, и пусть болтают! Но об этом пока никто не ведал, а потому его угроза звучала весьма внушительно.

— Думайте, таори, и думайте быстрее!

Однако голос, нарушивший тишину, донесся не из толпы, а прямо-таки из-за спины Сайнема:

— Погоди, сержант! Погоди, не горячись.

Волшебник обернулся.

Надо же! На площадь заявились учтивая графинечка и ее младший брат собственными персонами! Видок у обоих был еще тот. Их одежда была до пояса измазана об траву и землю и вдобавок увешана репьями. На юбке графинечки виднелись отчетливые следы песка, будто она молилась на коленях где-то в лесу. Но при этом выглядели оба весьма самоуверенными. Пришли настоять на своих правах? Хорошо, попробуйте!

— Домэнэ! Что привело вас сюда? — Сайнем мгновенно избавился от чужанского акцента и заговорил на чистейшем языке столицы с его мягким «чьоканьем» и «эканьем». — Домэнэ, я расследую убийство своих соплеменников. Вам есть что рассказать об этом?

— Мне — нет, — отрезала графиня. — Да и к чему? Пусть говорят сами мертвые.

— Домэнэ, вы уверены, что они смогут? — вежливо поинтересовался Сайнем.

— Я распорядилась оставить телеги с телами у околицы, — отвечала как ни в чем не бывало его противница. — Прикажите, чтобы мертвецов доставили сюда, и они многое смогут рассказать.

— Что ж, пожалуй.

Сайнем пожал плечами (пусть все — и свои, и чужие — видят, что он вежлив с дамой и соправительницей) и отдал приказ одному из своих солдат.

Три телеги, поскрипывая среди полного молчания, въехали на площадку перед колодцем. Графинечка без малейших колебаний откинула прикрывавшую трупы дерюгу. Сайнем поморщился — слишком хладнокровные женщины всегда были ему отвратительны. «Хладнокровная — этим все сказано!»

— Посмотри сюда, сержант! — распорядилась маркграфиня. — Смотрите все! Эти двое погибли от стрел. Вот у этого рана на шее, а здесь — на груди, над сердцем.

«Скар и Эрган», — отметил про себя Сайнем.

Была у этой демонстрации по крайней мере одна хорошая сторона: нынешней ночью ему предстояло писать подробнейшее донесение Армеду, чтобы тот мог послать весть в горы, родичам убитых. А чужанам важны детали — каким оружием да при каких обстоятельствах был убит их незабвенный. И тут хладнокровная графиня хорошо за него потрудилась.

— Но третьего убила не стрела! — вещала меж тем Энвер. — Он лежал в стороне от дороги, в подлеске.

Маркграфиня требовательно взглянула на братца, и тот важно кивнул, подтверждая ее слова.

— Похоже, он поскакал навстречу убийце, — продолжала маркграфиня, — и тот встретил его ударом в живот. Вот, смотри на рану, сержант! Это чужанское копье с топориком, другое лезвие так не бьет. Не Сын Ласточки, нет, рангом пониже, но пары баранов будет стоить.

Сайнем глянул на своих десятников, и те кивнули, подтверждая графинечкины слова.