Дудочник проводил шеламку глазами, вздохнул и печально замурлыкал под нос: «И на груди его светилась медаль за город Марракеш…»

На свадьбе настоял все тот же Карстен. Поймал как-то Сайнема в коридоре и спросил напрямик:

— Ты жениться хочешь?

— Не знаю, — честно ответил тот. — Не думал еще.

— Ты женись, — посоветовал Карстен. — Женись, не пожалеешь.

Сайнем подумал и решил, что он, пожалуй, и вправду хочет. Любовь украдкой не подобала ни ему, ни Десси — взрослые люди как-никак. Кроме того, если спать по отдельности, то на любовные баталии времени еще хватает, а вот на долгие беседы в постели о том, что оба успели повидать на этом свете, — уже никак, да и нырять во второй раз за ночь под холодную перину… проще жениться.

Десси выбрала из графских сундуков золотисто-бурое платье из крашеного ольховой корой и луком сукна. На рукавах были вшивки из темно-красного бархата с золотой нитью. Но главным украшением платья был мех — лисья опушка вокруг ворота и снизу — от колен до подола. К платью нашлись шесть бронзовых браслетов и очелье с узором из виноградных гроздьев. Судя по тому, что платье пришлось расставить в груди и на бедрах, оно вполне могло принадлежать Энвер. Сайнема наряжали чужане и навесили на него столько оружия, что он тихонько позвякивал при каждом шаге.

Свадьбу играли по здешним обычаям. Сайнему завязали глаза и предложили выбрать невесту из трех женщин. Волшебник с задачей справился — трудно было не отличить Дессину узкую длиннопалую руку от могучей длани Мильды или маленькой ладошки Радки. Потом новобрачных поводили вокруг горшка с колодезной водой, и она, разумеется, осталась чистой и незамутненной. Сайнем бросил в воду ключи, Десси их выловила, на чем церемония и закончилась.

Пировали вскладчину. За главный стол в кухне сели обитатели замка, Сайнемовы десятники да старосты деревень со своими семьями, для прочих гостей — а их пришло немало и из деревень, и из Сайнемовых отрядов — поставили столы в казарме. Когда все расселись, Карстен произнес тост, ради которого он, собственно, и затевал все действо:

— За повелителя Халдона, сенешаля замка Клык, и его хозяйку!

За столом переглянулись. Повелитель Халдон и его хозяйка едва не расплескали вино. Хитрый Карстен нашел способ узаконить навязчивую заботу чужан об этих землях. Теперь люди Сайнема были уже не захватчиками, а добровольными защитниками здешних деревень. Чужане приветствовали доменоса Клыка восторженными воплями.

Потом все навалились на еду — знаменитые Дессины пироги, кашу, поджаристую дичь и уху. Чтобы чужане чувствовали себя как дома на этом празднике жизни, Хок сладил огромный котел, а Десси под руководством Гэла собственноручно приготовила горское свадебное рагу из мяса с редькой, морковью, свеклой, капустой, чесноком, домашней лапшой и пряными травами. Потом началось гнусное пьянство с танцами и играми, которые становились все более и более непристойными.

Закончилось все это непотребство тем, что все мужчины во главе с женихом ползали вокруг стола, приговаривая: «Я первый сигдымский конь, я второй сигдымский конь» и так далее. (Сигдым был шахтерским городом на границе Шелама и чужанских гор, где десятки слепых коней день за днем вертели колеса, откачивая из шахт воду). Каждый засмеявшийся должен был немедленно присоединиться к этому пьяному каравану.

Карстен еще собирался устроить торжественное шествие с факелами до самых дверей опочивальни, но так и заснул за столом. В результате захмелевшие молодожены побрели вверх по лестнице в одиночестве, нежно поддерживая друг друга.

— Я и не знала, что чужане такие затейники, — сказала задумчиво Десси, когда они наконец добрались до спальни. — Сигдымских коней в округе не забудут до скончания века.

— Это еще что! В следующий раз я научу тебя играть в «Медведь пришел»!

— В следующий раз я научу тебя играть в «Железную маску».

Сайнем мгновенно протрезвел и взъярился. Он знал, как играют в «Железную маску».

— И часто ты так играла?

Десси тихо рассмеялась в темноте.

— Подсечка! Не волнуйся, я только слышала, — и, помолчав, добавила: — От женщины.

— Женщины говорят о таких вещах?

— Конечно. Как и обо всем прочем. Но мы можем попробовать прямо сейчас. Найти для тебя зеркало?

— Не стоит. Я почему-то уверен, что проиграю. Не стоит. Это я о зеркале, — поспешно пояснил Сайнем. — Что до всего прочего…

— Кто бы сомневался!

Потом они превратились в зверя с двумя спинами. И этот зверь до самого рассвета ухал, вздыхал и ворочался под пологом графской кровати.

Свадебный вечер оказался счастливым и для Кали. Наутро Радка принесла ему в подарок свежую смену одежды — перелицованные обноски Рейнхарда. В воротнике рубашки пленник обнаружил забытую мастерицей иголку.

Кали не слишком-то удивился нежданному подарку. В его камере большую часть суток царила темнота, и он обычно лежал на дощатом топчане, сам уже не помня, закрыты его глаза или открыты, и то плыл по темной реке без берегов, то скользил по золотой нити своей жизни, замирая от сокрушительной свободы падения. Будь он совсем один, он, конечно, свихнулся бы. Но темнота была живой, одушевленной. Она говорила с ним, только без слов, а потому без обмана. Просто шептала что-то утешительное, гладила теплой рукой его бедное, одинокое, изверившееся в людях сердце.

По-своему обитатели замка были к нему добры. Когда стало ясно, что ни одна, ни две жаровни не смогут согреть промерзшие стены, Сайнем распорядился, чтобы в камере сложили маленькую печку и выдавали пленнику дров, сколько попросит. Печку сложили на совесть — она почти не чадила. Но только почти. Дымоход закрыл единственное крошечное окошко под потолком, камера освещалась и проветривалась через небольшое отверстие, проделанное в дубовой двери для того, чтобы передавать Кали пищу. Из-за этого он боялся слишком сильно топить, и в камере по большей части было холодно. От холода и неподвижности у Кали болело все тело, но все же он жил. Жил и думал о побеге.

Сначала он подумал, что может поджечь дверь, но вскоре отказался от этой идеи. Если даже он не задохнется в дыму и не умрет от жара, люди в замке тут же поднимут тревогу. Нет, это бессмысленно. И Кали просто брал по утрам горячую головню из печки и прикладывал к промерзшим за ночь камням. От перепада температур они трескались, и пленник отковыривал маленькие камешки. Не больше мизинца. Но ему хватит и этого.

Так что когда течением темной реки к утлому плоту Кали прибило маленькую иголку, он точно знал, что делать дальше.

Он принялся за дверь. Прикладывал к ней головню на несколько мгновений, потом сразу же отводил и, если дерево занималось, заливал водой из кружки. Затем с помощью своих крошечных рубил он выскребал угольки, каждую ночь чуть-чуть углубляя выемку. Под утро он замазывал образовавшееся углубление смесью земли и собственной слюны. К счастью, дверь почти не открывали, и за несколько ночей ему удалось пробиться сквозь толщу дерева. С лихорадочной поспешностью он расширил отверстие и просунул туда руку.

На ощупь замок был похож на город с башнями, который обвил кольцами шипастый змей со множеством языков. Для того чтобы его открыть, нужно было целых три ключа. Кали помнил, что прежде он никогда не решился бы подступиться к такой головоломке, но Голос из темноты верил в него, и узник тоже постепенно поверил в себя. Он нащупал отверстие замка и направил туда иголку. Потом усилием даже не мысли, не воли, а чего-то такого, что властно пело в его жилах ночь за ночью, он заставил иглу согнуться, потом еще раз, отвести один язычок, за ним другой. Наконец кончик иглы уперся в кончик главного крючка. Кали стоял, оцепенев, закрыв глаза. Он не сознавал, что елозит головой по каменной стене, в кровь царапая висок. Он был весь там — внутри замка. Еще на ноготь, еще на ноготь…