….Он получил свободный доступ в наш дом, явившись повидать Сте и потолковать о политике с мистером Фоксом. Мне он показался более настойчивым, чем лорд Шелбурн. Со времени встречи в театре мы так и не виделись наедине. Вероятно, я уже надоела тебе скучным письмом, но это как раз тот случай (поскольку их обычная манера – затягивать дело), когда решать предстоит тебе, поэтому я продолжаю».
Однако Сара не стала продолжать. Отложив перо, она обхватила голову руками, потом потянулась и зевнула. Было уже поздно, она устала, и тем не менее письмо к Сьюзен о чувствах к Чарльзу Банбери, как представился маркиз, требовало завершения.
Некоторое время назад девушки решили между собой, что Сьюзен обязана помочь Саре, когда дело дойдет до выбора супруга. Памятуя о поведении его величества, обе сочли предложение графа Эрролла просто шуткой, но с красавцем Банбери дело обстояло иначе. Опасаясь потерять еще одного поклонника и, что еще хуже, уронить свое достоинство в глазах бдительного бомонда, Сара решила воспользоваться советом Сьюзен. Насколько ей было известно, ни один человек в Лондоне не смог заметить даже признака внутренних мучений, которые терзали Сару с тех пор, как король предпочел ей другую. Больше не заботясь о том, что случится с ней, если она будет продолжать вести себя беспечно, она достигла состояния, когда брак с кем-либо, предпочтительно с привлекательным и достойным человеком, казался ей самым желанным событием. Предвкушая, каким будет лицо Георга в утро публичного оглашения ее помолвки, Сара поднесла письмо поближе к свету.
Поскольку многое из того, что она хотела написать, не было предназначено для посторонних глаз, Сара и Сьюзен пользовались прозвищами для трех претендентов на руку Сары. Георга они называли в письмах Принцем Очарование, графа – Аяксом, а Чарльза – Маркизом. Перечитав свое письмо и убедившись, что она нигде не упомянула настоящих имен, Сара наконец направилась спать. Однако сон не приходил, и в темноте Сара мысленно представляла холодное лицо Маркиза, в тот момент, когда он помогал ей сесть в карету.
И Кэролайн, и мистер Фокс были твердо уверены в том, что его замечания о браке с утонченной женщиной были намеком на предложение и что Саре следует серьезно задуматься над этим, но она не соглашалась с ними. В поведении Чарльза Банбери было нечто неуловимое, что смущало ее. В глубине души Сара подозревала, что он страдает от врожденного тщеславия, что он влюблен только в себя – в свою одежду, великолепные волосы, свисающие длинными локонами на уши, привлекательные черты лица, и что ее, Сару, еще недавно так горячо преследуемую самим королем, он считает идеальной спутницей в городе, необходимой для удовлетворения собственной гордости. Тем не менее Чарльзу не понравилось, когда она заговорила о поспешном браке. Неужели он принял ее слова за отказ и переменил свои намерения?
Глубоко вздохнув, Сара перевернулась и вновь попыталась силой заставить себя спать, но перед ее глазами вновь появились неприятные сцены. Почему она до сих пор думала о человеке, лишившем ее невинности, до этого дня разрывалась в своих робких воспоминаниях о нем между любовью и ненавистью? Если доверять придворным сплетням, его величество был весьма доволен Шарлоттой – ходили слухи, что безобразная королева уже беременна. Казалось, эта пара полностью предалась радостям семейной жизни, какими бы скучными они ни были. Без всякой горечи Сара предположила, что подобная скука как нельзя, лучше подходит мужчине, некогда столь любимому ею.
– Со мной он жил бы совсем иначе, – пробормотала она в подушку. – Я бы заставила Принца Очарование придерживаться приличий.
Затем Сара задумалась о том, неужели она неправильно себя ведет и мужчины находят се слишком вызывающей – конечно, другие, но не Аякс, безмозглый вертопрах, которого просто не следовало принимать всерьез. Не придя ни к какому утешительному заключению, она, наконец, заснула и в своих кошмарах видела, что вышла замуж за короля, что в Сент-Джеймсском дворце появился великолепный двор, средоточие мудрых и привлекательных мужчин, где изысканность и веселье шли рука об руку, а все присутствующие восхищались прекрасной королевой, чья простота в обращении и грация вызывали зависть всех придворных дам.
К тому времени, когда она вернулась из аэропорта Хитроу, наступила полночь, и особняк в Филимор-Гарденс казался самым пустынным и одиноким местом на земле. Стоя в спальне посреди нагромождения чемоданов, Сидония расплакалась. Никогда еще со времени переезда квартира не казалась ей такой пустой и унылой, что по странной ассоциации было связано с ушедшим счастьем.
Сидония знала, что причиной ее подавленности не было недосыпание. Из Пулково, санкт-петербургского аэропорта, она вылетела в семь часов вечера. Ее провожали Василий и Алексей, который утирал глаза рукавом и назвал ее «великим и гениальным музыкантом», прежде чем поцеловать в обе щеки. Странно, но в Хитроу она оказалась в десять вечера, потеряв на перелет два часа. Несмотря на то что в Лондоне еще была полночь, внутренние часы Сидонии подсказывали, что уже два часа утра и самое время лечь в постель. Однако ее еще переполняло возбуждение, и Сидония знала, что не успокоится, по крайней мере, еще час. Еще со времен своих первых концертов она научилась хитрости оставаться на ногах до полной усталости, чтобы в конце концов как следует отдохнуть. Сидя в кухне и потягивая чай, Сидония мысленно вспоминала гастроли в России.
По великому множеству причин они были одними из самых успешных в ее жизни. Ошеломляющее сочетание обширных владений царей, Доброжелательных людей, всеми силами старающихся показать, как высоко они ценят искусство музыканта, и, разумеется, неукротимый характер одаренного множеством талантов Алексея создали незабываемое впечатление.
Единственное скверное воспоминание было связано с Наиджелом, как и следовало ожидать. После проведенного с ней ужина, на котором Найджел мало ел, зато пил слишком много водки, он возжелал разделить с ней постель. Настойчиво преследуя ее до самого номера в отеле, он прижал бывшую жену к стене, закрыв ее рот вонючими и слюнявыми поцелуями. Отпустив ее руку, чтобы расстегнуть брюки, он дал Сидонии возможность высвободиться, отчаянным ударом отбросить его прочь и ускользнуть. Оглянувшись через плечо в дверях своего номера, Сидония увидела, что ее бывший муж лежит на полу номера, а его брюки спущены до лодыжек и выставляют на обозрение кошмарные белые и длинные трусы.
Единственным московским знакомым, чей адрес знала Сидония, был Алексей. Она добралась до его дома на такси и провела там ночь, вздрагивая от облегчения, попивая отличное шампанское с черной икрой. С рассветом, когда россияне уже собирались на работу, Сидония с Алексеем затеяли импровизированный концерт – она играла на фортепиано, он на скрипке. Под конец он проводил ее до отеля, поднялся вместе с ней в номер, где Найджел еще приходил в себя, ползая по полу в спущенных брюках. Вернувшись к стойке администратора, Алексей под неудержимый смех Сидонии позвонил в номер по внутреннему телефону.
– Доброе утро, – сказал он. – Это мистер Белтрам? С вами говорят из КГБ. Мы следили за вами. Сейчас вы находитесь в комнате женщины, на вас большие широкие трусы. За такое преступление вы будете сосланы в Сибирь на восемьдесят два года. Убирайся оттуда живее, жирный ублюдок!
Возбужденные шампанским, бессонной ночью, новый знакомством, они позавтракали вдвоем, а затем Сидония отправилась на обычную четырехчасовую репетицию. День начался прекрасно, живо напомнив ей студенческие времена в Париже, где тяжелая и упорная работа соседствовала с безудержной удалью и весельем.
Когда пришло время уезжать в Санкт-Петербург, Сидония была опечалена перспективой расстаться g Москвой, однако захватывающий вид Зимнего дворца, загадочного как сон, и Эрмитажа, выстроенного Екатериной Великой для ее коллекции, слегка возместили утрату. Телефон в номере Сидонии зазвонил глубокой ночью после ее концерта в легендарной Малахитовой комнате, где, последняя русская императрица, обреченная на гибель в грязном подвале, переодевалась к церемонии свадьбы.
