Это Сара хотела услышать больше всего. Их последующее соитие стало невероятно страстным, ее тело уподобилось скрипке, подчиняющейся его смычку, а он был смел и решителен, как настоящий виртуоз. Глядя на его лоб, покрывшийся росинками пота, на прямые, взлохмаченные от беспорядочных движений волосы, Сара уверяла себя, что еще никогда не испытывала такого всепоглощающего чувства, и когда она достигла экстаза, то вслед за ним пришло сожаление – женщина чувствовала, что больше это никогда не повторится. И все же их любовь в этот день была особенно пронзительна и сильна, поэтому воспоминания о ней преследовали Сару весь славный день и половину ночи.

«Сегодня, – записала она в своем тайном дневнике, – я достигла высот человеческого опыта. Когда лорд У.Г. вошел… – Сара покраснела, записав столь интимную подробность, – …я почувствовала, что полностью соединилась с ним – телом, разумом и душой. И все это окружал дух невинности, как будто он был Адамом, а я – Евой, пребывающими вместе в раю еще до появления змея».

Но даже эти столь смелые слова не могли выразить всю полноту ее чувств. В этом соитии было действительно что-то необычное, и Сара не знала способа описать такие тонкие и едва уловимые ощущения, но, если бы и знала, пожалуй, воздержалась бы от их описания. Записи ее дневника были самыми смелыми и почти опасными свидетельствами против самой Сары. Беспокоясь о том, как бы эти свидетельства не были обнаружены, Сара положила дневник в запирающийся ящик, а потом забралась в постель и полностью отдалась грезам о своем возлюбленном.

Как всегда, Эйвбери был тихой гаванью, целебным местом, и Сидония откровенно порадовалась перерыву в своем расписании и возможности провести несколько дней с родителями. Она не была дома с Рождества, созванивалась с родителями только после концерта в зале Перселла, и теперь ее радость при возвращении в чудесный старый дом чувствовалась еще острее. Открыв дверь собственным ключом, Сидония громко крикнула:

– Привет! А где все?

Как всегда, она немедленно погрузилась в круг интересов своих родителей. Джордж Брукс, ныне пребывающий в отставке, подолгу пропадал в консультационном бюро, а Джейн много рисовала, хотя и без значительных успехов, как отметила Сидония. У нее создавалось ощущение, что родители живут в ином мире, почти другом времени, которого не коснулись перемены и падение нравов, несмотря на то что их любимый дом и сад находился в стране, кишащей наркоманами, преступниками и претерпевающей период всеобщего ожесточения. Но Сидония не задумывалась над этим, просто радуясь возможности побыть с ними вдали от жестких требований своей профессиональной жизни.

– В Мальборо намечается аукцион, который может заинтересовать тебя, – заметила Джейн в первый их совместный вечер.

– В самом деле? И что же?

– В каталоге среди выставленных на продажу вещей указаны документы из Холленд-Хауса, Кенсингтон. Их продает частный коллекционер.

Сидония моментально оживилась:

– Интересно, какие именно? Мы сможем поехать на аукцион?

– Я надеялась, что ты спросишь об этом. Там будет одно зеркало, от которого бы я не отказалась.

– Отлично!

Мальборо в пятницу утром был наводнен покупателями и туристами, и помещение, где проходил аукцион, было переполнено как жаждущими добычи коллекционерами, так и обычным народом, который приходит на распродажи, только чтобы поглазеть и послушать торги. Бумаги из Холленд-Хауса были выставлены как лот 216. Заинтригованная Сидония подошла осмотреть их.

Это было собрание писем, тщательно упакованных в пластик. На некоторых из писем виднелась подпись Генри Фокса, два были подписаны Кэролайн и еще несколько – от Эмили и Луизы. Но внимание Сидонии привлекло то, что на первый взгляд ей показалось объемной книжицей и в действительности было дневником. На первой странице значилось: «Дневник Сары Леннокс, 25 февраля 1755 года, Килдер-Хаус, Дублин. В честь десятого дня рождения». Сидония едва удержалась от восторженного вскрика и крепко прижала переплетенный в кожу дневник к груди.

– Что там? – с любопытством поинтересовалась Джейн. – Ты выглядишь так, как будто увидела призрак.

– Так оно и есть. Помнишь, я говорила тебе, что интересуюсь жизнью людей, которые некогда жили в Холленд-Хаусе, особенно жизнью Сары Леннокс?

– И что же?

– Не могу поверить своим глазам, но это ее дневник! Боже мой, мне он просто необходим!

Ее мать повела себя так умно, что Сидония не удержалась от нежного поцелуя в щеку. Обведя взглядом помещение, Джейн полушепотом предупредила.

– Немедленно смени выражение лица. Здесь повсюду перекупщики. Веди себя так, как будто тебе он безразличен.

Ее дочь разразилась хохотом:

– Я обязательно сделаю все, что в моих силах. Спасибо за помощь.

– Отойди, – прошипела ей Джейн уголком рта. – Вон тот красавчик уставился на нас.

– О Господи! – захихикала Сидония.

Как и ожидала Джейн, на дневник нашлось еще двое претендентов: красавчик, чье внимание привлекала скорее сама Сидония, нежели торги, и сухой, как вяленая рыба, лысый мужчина с унылым лицом. Сидония решила, что это сотрудник одного из музеев. Американка в брюках в обтяжку и пластиковой шляпке попыталась торговаться, очевидно, желая приобрести кусочек английской истории, но остановилась, дойдя до сотни фунтов. Сотрудник музея дошел до пятисот и остановился, видимо, потеряв интерес. Сидония подняла руку и, подмигнув аукционеру, что позабавило ее мать, стала обладательницей документов из Холленд-Хауса за пятьсот пять фунтов.

Несмотря на страстное желание немедленно перечитать дневник Сары от корки до корки, Сидония сдержалась. Эйвбери был домом, а дом означал совместные обеды и коктейли, а также обмен сплетнями, и Сидония не желала разочаровывать родителей, проводя время в обществе дневника. Отлично понимая, что следующего визита домой ей придется ждать еще долго, Сидония очаровала гостей, приглашенных сегодня на ужин к Джейн, умело разыгрывая роль знаменитости, как того и хотела ее мать, а после ужина поиграла на фортепиано. Одной ей удалось остаться только поздней ночью.

Намереваясь прочесть всего несколько страниц, Сидония открыла дневник и с трудом начала расшифровывать написание букв, принятое в восемнадцатом веке. Но вскоре она освоилась с рукописным текстом и по-настоящему заинтересовалась. Вся жизнь Сары от впечатлений милого ребенка до первых здравых замечаний подростка живо прошла перед глазами Сидонии в этих искренних словах.

«Красавец так и не узнает, чего лишился, – подумала она, вспомнив об аукционе. – Это настоящее живое прошлое!»

«Боже мой, наконец-то я узнаю правду», – подумала Сидония, но уже следующие слова заставили ее похолодеть:

Читая слова, написанные о ней самой за двести лет до ее рождения, Сидония испытала ошеломляющий страх, но в то же время была совершенно зачарована. Вздрагивая, она продолжила чтение: