– Сегодня я приглашаю тебя пообедать где-нибудь в самом лучшем месте, – предложил он. – Выбери сама: «Ритц» или «Савой-Гриль»?

– Для бывшего коммуниста у тебя слишком капиталистические замашки.

– Вот потому-то я и «бывший» – пошутил Алексей, и его реплика осталась без ответа.

Они решили пойти куда-нибудь в менее известное место и выбрали ресторан в Найтсбридже, который нравился Сидонии. Вечер получился бы великолепным, если бы Найджел, у которого, как предположила Сидония, начался очередной рецидив, не вздумал позвонить. Алексей поднял трубку прежде, чем Сидония успела перехватить ее, отчаянно желая, чтобы звонил не Финнан. Но, к ее облегчению, Алексей заговорил:

– Привет. Мисс Сидонию Брукс? Да, она здесь. Я? Ну, я ее друг, – последовала пауза. – Я сказал «друг», а не «любовник». А вам-то что за дело? Прекратите орать. Теперь я понял: вы – толстяк Белтрам, который носит длинные белые трусы. Если да, то оставьте мисс Брукс в покое или я из вас обещаю сделать отбивную.

– Подожди, дай мне! – потребовала Сидония. – Найджел? Предупреждаю, если ты не перестанешь сюда звонить, я буду вынуждена сменить номер. Оставь меня в покое раз и навсегда!

– Что стряслось с этим ублюдком? – поинтересовался Алексей, когда Сидония отшвырнула трубку и отключила телефон.

– Похоже, у него развивается алкоголизм. Последнее время каждый раз, когда мы говорим, у него заплетается язык.

– Дало назвала бы это состояние «подпитием».

– Пожалуй.

– Вероятно, нам следует их познакомить, – на полном серьезе продолжал Алексей, а затем его голос изменился: – Неужели тебя с ним что-то до сих пор связывает? Нельзя же позволять ему постоянно раздражать тебя.

– Думаю, я могла бы подать на него в суд.

– Обязательно сделай это, Сидония. Мне неприятно знать, что, когда ты останешься одна, этот лунатик будет бродить вокруг.

– Обещаю тебе, я что-нибудь предприму, если это повторится. А теперь давай забудем о нем, иначе пропадет весь вечер.

Несмотря на то, что они веселились от души, звонок Найджела оставил неприятный осадок, и Сидония была рада в конце концов направиться домой, внезапно почувствовав усталость и необъяснимое недомогание.

Это был один из бесконечно длинных летних вечеров, и, когда они вернулись в Филимор-Гарденс, небо едва начинало темнеть. По внезапному наитию Сидония решила пройти к особняку по аллее Холленд и войти в квартиру через калитку в садовой стене, поэтому, взяв Алексея под руку, она потащила его прочь с Кенсингтон-Хайстрит. Издалека уже виднелись огни театра, молодежного отеля и неопределенная громада разрушенного особняка. А потом неожиданно случилось странное событие: воздух стал ледяным, по аллее Холленд внезапно пронесся быстрый и резкий порыв холодного ветра.

– Брр, – поежился Алексей, – почти как в Москве.

Но его голос прозвучал отдаленно и неясно, перед глазами Сидонии предметы стали расплываться, как будто при анестезии. Ей казалось, что она входит в белый туннель и видит в его дальнем конце женскую фигурку, стоящую среди вихря снеговых хлопьев в темном парке. Женщина невидящими глазами всматривалась в сторону Сидонии.

– Сара! – закричала Сидония, не желая пугать беременную женщину.

– Кто это? – донесся ответ из другого века.

– Сара, Сара! – вновь вскрикнула Сидония, но тут же поняла, что она наделала больше вреда, чем пользы, как того и следовало ожидать. Послышался вопль, подобный воплю агонизирующего животного, и женщина, нелепо выпростав руку, повалилась на заваленную снегом землю. Стенки туннеля сомкнулись, и Сидонию окружила тьма, в которой единственно узнаваемым было присутствие Алексея – его запах говорил Сидонии, что скрипач должен быть где-то рядом.

– Боже! – крикнула она и бросилась к нему.

В свете внезапно вспыхнувших фонарей она заметила, каким белым стало его лицо.

– Ради Бога, скажи, что это было? – спросил он.

– Ты что-нибудь видел?

– Это была какая-то галлюцинация: снег, падающий крупными хлопьями, и женская фигура вдалеке.

– И все?

– Ничего, только ужасный крик. – И Алексей заспешил к дому, таща Сидонию за собой. – Давай скорее, уйдем домой! Похоже, здесь есть призраки. Боже, ну и напугался же я. Мое видение великой княжны было почти приятным, а это что-то ужасное!

– У нее начались роды, вот потому она и закричала так страшно.

Он повернулся к Сидонии с выражением детского любопытства на лице.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что я знаю, кто она такая. Мне известна ее жизнь почти во всех подробностях. Прости, Алексей, всего минуту назад ты видел человека, который жил двести лет назад, хотя для нее это время было настоящим.

– Ты говоришь о временных разрывах, квантовой теории?

– Да, – кивнула Сидония, надеясь, что ее добрый и удивительный друг не смеется над ней. – Я искренне верю, что так оно и есть.

Мучительно-несчастный вид сэра Чарльза Банбери подавлял Сару, сжигал ее, подобно пламени. Она могла примириться с его яростью, его пренебрежением и враждой, но видеть его таким несчастным изо дня в день – доходило до того, что бедняга Чарльз совершенно потерял аппетит – ей было невыносимо. Теперь все ее связи стали казаться ей дешевыми и грязными интрижками, а она сама – тварью, ничем не отличающейся от уличной девки. Она медленно убивала мужчину, который, как утверждали все вокруг, не причинил ей ни малейшего вреда.

Но ее муки усиливались от сознания того, что Уильям находится совсем рядом, и Сара едва сдерживала свое желание повидаться с ним. В письме он сообщил, что намерен присутствовать при крестинах Луизы в Холленд-Хаусе, на которых крестным отцом должен был стать сам лорд Холленд, и только страстными мольбами не расстраивать ее Саре удалось заставить Гордона остаться дома.

«Но она мое дитя!» – возражал он в ответном письме.

Сара поверяла свои скорби дневнику:

Все это было правдой. Чарльз любил ребенка, как своего собственного, осыпал малютку подарками, все время, пока оставался дома, проводил в ее детской. Однажды Сара застала его в то время, как Чарльз качал люльку, напевая колыбельную, и эта картина поразила ее, как удар плетью. Она изо всех сил презирала себя, ибо даже теперь не переставала думать о Уильяме Гордоне и по-прежнему обожала его.

После родов ей пришлось пролежать несколько недель, принимая родственников и немногих оставшихся у нее друзей. После Нового года она окончательно окрепла и, не в силах больше видеть несчастного Чарльза, собрала вещи и уехала с Луизой в Суффолк, оставив мужа в доме в Приви-Гарден. Но, разумеется, к отъезду ее побудили не только страдания мужа. В Бартоне, вдали от любопытных глаз, она могла беспрепятственно встречаться с Уильямом. Страсть, которая не успела окончательно угаснуть, разгорелась с новой силой. Во время своих тайных встреч Сара и Уильям строили планы на будущее.

– Это будет всего лишь прогулка, – убеждал он. – Мы выедем прогуляться и отправимся в поместный дом герцога Дорсета, Ноул, близ Севеноукса. Герцог – мой добрый приятель, и он даст нам приют на любое время.

– Но я просто не могу вот так все бросить.

– Почему бы и нет?

На это было трудно возразить, к тому же теперь, через два месяца после рождения ребенка, их влечение друг к другу вновь усилилось. Пара почти все время проводила в доме Уильяма, не в силах расстаться даже на ночь.

– Нельзя пренебрегать такой любовью, как наша, – умолял Уильям, и его лицо, покрытое романтической бледностью, становилось еще бледнее. – Боже мой, Сара, я скоро сойду с ума! Нам суждено провести остаток своей жизни вместе, а ты все еще цепляешься за своего мужа.

Само тело Сары жаждало его. Ее душа стремилась к душе Уильяма, но только убеждение в том, что ее исчезновение прекратит муки сэра Чарльза, наконец заставило Сару изменить мнение. 19 февраля 1769 года она сообщила слугам, что отправляется на прогулку, ушла и не вернулась.