Философия была — и есть — непременным атрибутом Вождя коммунистической партии, Верховного жреца Учения. Но, быть может, еще более важное значение придает Сталин истории. Овладение историей было несколько труднее, чем провозглашение себя корифеем марксизма. В истории, кроме теории, имеются факты. В октябре 1931 года журналы «Пролетарская революция» и «Большевик» публикуют статью (в форме письма в редакцию) Сталина «О некоторых вопросах истории большевизма». В качестве предлога Сталин использует статью А. Слуцкого о взглядах Ленина на внутрипартийную борьбу среди германских социал-демократов накануне войны 1914 г. Вряд ли можно сказать, что проблема эта в конце 1931 года была жгуче актуальной. Но нельзя отрицать важнейшего исторического значения этой статьи: она знаменует установление идеологического самодержавия Сталина.
Сталин диктует в своем письме, что следует делать историкам, и как следует им работать. Первая задача — переделка истории партии, затем пересмотр русской истории. Стержнем новой истории партии должны быть: непогрешимость Ленина, который никогда не ошибался, наличие двух вождей партии, двух ее руководителей. Роберт Такер отмечает, что в определенном смысле Ленин «вырос» — ибо стал всегда прав, но «привязанный как сиамский близнец к своему преемнику, он во многом неизбежно стал меньше. Крупномасштабной идеализации подвергались лишь те грани его жизни и деятельности, которые были связаны со Сталиным». Что же касается методологии, то Сталин заявляет, что только «архивные крысы», «безнадежные бюрократы» могут заниматься поисками документов, фактов. Главное это — правильная установка. Интерпретируя слова Сталина в речи в Институте красной профессуры, Л. Каганович подчеркивал, что при создании истории партии необходимо использовать в качестве ключа «гибкую ленинскую тактику»: неважно, что сделал или не сделал «подлинный большевик» в свое время, — факты и документы необходимо интерпретировать с точки зрения текущего момента. Сталин «с точки зрения текущего момента» «интерпретировал» Троцкого: «троцкизм есть передовой отряд контрреволюционной буржуазии», следовательно — Троцкий всегда был, есть и будет агентом контрреволюции.
Утверждается доктрина, отличающаяся одновременно гибкостью и жесткостью: она может меняться мгновенно, переходить в свою противоположность, но в промежутке между переменами — она абсолютно неподвижна. И выразить ее можно лишь словами вождя, не меняя даже запятой. Сталинское письмо в «Пролетарскую революцию» находит — впервые — немедленный отклик во всех областях советской жизни. Журнал «Пролетарская музыка» (январь 1932) посвящает ему передовую под заголовком: «Наши задачи на музыкальном фронте», а передовая журнала «За советское счетоводство» (февраль 1932) называется: «За большевистскую бдительность на бухгалтерском фронте», «Журнал невропатологии и психиатрии» (февраль 1932) публикует статью «За большевистское наступление на фронте психоневрологии». Сталинское письмо изучают историки и философы, но также экономисты, естественники и техники. Максим Горький присоединяет свой голос к общему хору, заявляя: «Нам необходимо знать все, что было в прошлом, но не так, как об этом уже рассказано, а так, как все это освещается учением Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина». От Горького до работников «бухгалтерского фронта» все реагируют — публично — одинаково и все говорят об этом — одинаково. Причем говорят одинаково не только на территории Советского Союза, где власть Сталина становится абсолютной, но и всюду там, где действуют коммунистические партии — секции Коминтерна. Артур Кестлер рассказывает о том, что в январе 1935 года, когда в Сааре готовился референдум, который должен был решить, останется ли Саар под французской администрацией или войдет в состав германского рейха, компартия дала указание голосовать «3а Красный Саар в Советской Германии». «3а кого же мне голосовать? — спрашивал в отчаянии саарский горняк руководителя коммунистической ячейки. Ясно, — отвечал тот, — за Красный Саар в Советской Германии. — Но Советской Германии нет, значит мне нужно голосовать за Гитлера? — Центральный комитет, — возражал секретарь ячейки, — вам такого указания не давал. — Значит голосовать за статус-кво? — Голосуя за статус-кво, — пояснял секретарь, — вы голосуете за социал-фашистских агентов французского империализма. — Так за кого же мне, черт побери, голосовать? — кричал горняк. — Вы ставите вопрос механически, — упрекал его секретарь. — Правильная революционная политика: голосовать за Красный Саар в Советской Германии». После выборов, на которых Гитлер получил более 90% голосов, орган саарских коммунистов вышел с заголовком на первой странице: «Поражение Гитлера в Сааре». По законам марксистско-сталинской диалектики, гитлеровцы, ожидавшие 98% голосов, потерпели поражение, набрав всего лишь 90%.
Письмо в «Пролетарскую революцию» начинает поворот в отношении к русской истории. Сталин указывает, что историю европейского марксизма следует писать с точки зрения русских большевиков. Они были — как и предсказал Ленин в 1902 году — авангардом международного пролетарского движения. Русская революция стала началом мировой революции. И не западным марксистам давать уроки русским товарищам, а наоборот. В письме Сталин говорит об истории русского большевизма. В 1930 году Сталин — и ЦК в особом решении — упрекают Демьяна Бедного в том, что он в своих фельетонах, прежде всего в «Слезай с печки», клевещет на русский революционный пролетариат, и на «прошлое России». В личном письме Демьяну Бедному Сталин обвиняет поэта в том, что тот представляет «лень», «сидение на печке», «национальными чертами русских вообще» и таким образом «клевещет на народ, развенчивает СССР, пролетариат СССР, русский пролетариат». 4 февраля 1931 года Сталин излагает свой взгляд на гражданскую русскую историю: «История старой России состояла, между прочим, в том, что ее непрерывно били за отсталость. Били монгольские ханы. Били турецкие беки. Били шведские феодалы. Били польско-литовские паны. Били англо-французские капиталисты. Били японские бароны. Били все — за отсталость». Это еще интерпретация русской истории в соответствии со взглядами Покровского. 15 мая 1934 года постановление «О преподавании гражданской истории в школах СССР» ознаменует разрыв со старой политикой в отношении к истории России, начало новой политики. В 1936 году советская печать опубликует письмо Сталина, Жданова, Кирова (рецензию на учебники по истории СССР) — инструкцию, как преподавать русскую историю. В 1934 году Сталин — победитель, творец коллективизации и индустриализации, строитель государства и Верховный Идеолог открыто берет на вооружение русский национализм. В определенном смысле сбылись предсказания Устрялова и Дмитриевского. Но лишь в определенном, специфическом смысле. Сталин использует русский национализм, как он использовал множество других самых различных кирпичей для строительства своей империи. Русский национализм необходим Сталину для легитимизации своей власти. Он не может — возможно и не хочет — быть наследником революции, разрушающей стихии, в то время, когда он — строит. Он выбирает себе поэтому новую линию предков — русских князей и царей — собирателей и строителей могучего государства. После 1934 года Сталин, а за ним все советские историки, перестают говорить о том, что Россию «все били».
Начинают говорить о том, что она всех била. Дается сигнал к разгрому исторической школы Покровского. История России, которая после 1917 года пересматривалась с точки зрения классовой борьбы, начинает пересматриваться с точки зрения борьбы за создание сильного государства. В центре остается народ: но у Покровского он хотел освобождения, у Сталина он хочет сильной власти.
Одним из наиболее важных участков «идеологического фронта» была литература. Положение в ней в первый год пятилетки запоздало отражает сложные извивы внутрипартийной борьбы. В литературных журналах, в литературных объединениях и союзах еще остались представители левых взглядов, сторонники Троцкого, еще занимают видное место сторонники «правых», Бухарина, который был специалистом в деле руководства интеллигенцией, но который подвергается все более ожесточенным атакам; все чаще начинает высказывать свои взгляды по вопросам литературы Сталин. Все активнее прибирает к своим рукам руководство всей литературной жизнью Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП). Летом 1928 г. ЦК публикует очередную резолюцию по вопросам культуры. В первой фразе цитируется резолюция 1925 г., наиболее успокаивающий ее пассаж, но далее объявлялась война «скатыванию с классовых позиций, эклектизму или благожелательному отношению к чуждой идеологии». Резолюция объявляла, что литература, театр, кино, живопись, музыка и радио должны принять участие «в борьбе /.../ против буржуазной и мелкобуржуазной идеологии, против водки, филистерства», а также «против возрождения буржуазной идеологии под новыми ярлыкам и рабского подражания буржуазной культуре». Начинается культурная революция: объявляются «литературные промфинпланы», организуется призыв ударников в литературу. Литература объявляется делом слишком важным, чтобы его можно было поручить писателям. «Необходимо пересмотреть список наших корифеев, — писала «Литературная газета». — Необходимо и среди них произвести чистку. В связи с лозунгом культурной революции актуальнейшее значение приобрела задача создания массовой литературы». И «Литературная газета» поясняла: хорошие писатели, корифеи, массам непонятны — они пишут слишком сложно. Проще пишут писатели-середняки. Поэтому: «Больше внимания писателям-середнякам». Писатели ищут путей ликвидации литературы. РАПП объявляет, что искусство это «могучее оружие в классовой борьбе». Маяковский требует, чтобы писателю дали «социальный заказ». Лефовец С. Третьяков заявляет: «Мы не можем ждать вечно, пока профессиональный писатель будет метаться в кровати, чтобы родить что-нибудь известное и полезное ему одному». Третьяков предлагает создать мастерские, в которых будет производиться сборка литературных произведений: одни будут приносить материалы (путевые дневники, биографии и т. д.), другие монтировать их, третьи — формулировать на доступном читателю языке. Литературовед-марксист В. Переверзев считает и это недостаточным: «Творец /класс, М.Г./ сам делает свое дело, он не заказывает его другим... он приказывает, а не заказывает... Мы вовсе не обращаемся с заказом ни к лефовцам, ни к вапповцам, мы просто, как власть имущие, приказываем петь, кто умеет петь нужные нам песни, и молчать тем, кто не умеет их петь».
